Святая тайна

– Как удалось вам убедить Ватикан начать действовать?

– Очень просто. Поговорил с отцом Донованом, главным хранителем библиотеки Ватикана. Насколько мне известно, это единственный человек, кто в курсе существования «Тайных хроник» и, что более важно, их значения. Мне стоило лишь упомянуть это название, как он тут же понял, о чем речь. Несколько дней спустя вы доставили книгу ему в Рим. Я не ошибся, полагая, что именно Донован придаст делу ускорение.

– А если б он не понял?

Фарух усмехнулся.

– Особого значения это и не имело. Я бы все равно его уговорил. Разве можно проигнорировать такую информацию.

– Вы очень рисковали, затеяв это.

Видя реакцию Разака, Фарух решил не говорить ему, что это он помог похитителям тайно переправить взрывчатку в Иерусалим, использовав свои контакты с Хезболлой в Ливане. Вторым его «вкладом» стала мощная буровая дрель, которую он по требованию похитителей приобрел за наличные за границей. Хезболла и в этом оказала помощь.

– Вполне возможно, друг мой. Но в этом деле для нас все складывалось удачно, и я приступил к действию, как только понял это. Я уже говорил, что целью операции было предотвращение гибельной находки, тела Иисуса, а значит – защита как ислама, так и христианства. Очень, очень печально, что из-за этого погибли люди… хоть они и евреи. Но не начни мы действовать, жертв было бы гораздо больше, и физических, и духовных, как среди мусульман, так и среди христиан. Выиграли бы только евреи – за наш счет, разумеется. Думаю, вы согласитесь, что найденный нами выход был самым удачным.

Разаку пришлось признать, что в рассуждениях Фаруха содержалась неоспоримая, хотя и извращенная логика. Изощренные методы в борьбе за выживаемость.

– А сами-то вы что почувствовали, узнав о противоречиях в наших учениях?

– Что бы там ни говорилось, мы не должны ставить под сомнение нашу веру, Разак. – Фарух поднял глаза к потолку. – Возможно, это означает, что в поисках истины нам следует еще глубже заглянуть в себя. Даже при условии, что эти украденные мощи и впрямь останки Иисуса, никакие древние кости не поколеблют моей веры.

Разак вспомнил, как Бартон говорил что-то о добиблейских текстах, рассматривавших воскресение как трансформацию духовную, а не физическую. И хотя слово «воскресение» просуществовало столько веков, значение его, вероятно, стало восприниматься слишком буквально.

– А храм Соломона?

– Древняя история. – Хранитель поджал губы. – Сродни истории о Иевусе, который захватил царь Давид и переименовал в Иерусалим за две тысячи до наступления эры Иисуса. Иудеи пролили много невинной крови, предъявляя свои права на эту так называемую Землю обетованную. Однако когда роли поменялись, они почувствовали себя оскорбленными. На самом деле это место не принадлежит никому, кроме Аллаха. Теперь евреи вновь владеют Израилем. Но само наше присутствие здесь, на этом самом месте, не дает им покоя, напоминая о том, что события могут принять иной оборот. И в итоге Аллах рассудит, кому даровать победу. – Фарух обошел стол и опустил руку на плечо Разака. – Пойдемте в мечеть и помолимся.

Олдрич придвинулся поближе к Шарлотте.

– Чарли, а если я скажу тебе, что ты можешь избавиться от любой болезни с помощью одного-единственного укола иммунной сыворотки, настолько мощной, что она в состоянии перекодировать поврежденную ДНК?

Шарлотта вздрогнула, не находя слов от изумления. Она переводила взгляд с пузырька на Эвана и обратно. Это не сон?

– Когда я неделю назад побывал у тебя дома, я увидел в холодильнике лекарство, «мельфалан»… с твоим именем на наклейке.

Грудь ее сдавило, глаза наполнились слезами.

– Я хотела рассказать тебе, но… – Шарлотта упала в его объятия и расплакалась.

– Все хорошо, – нежно проговорил Эван.

Слезы потекли еще сильней. Затем она резко отстранилась.

– Таблетки! Я оставила их в Ватикане. Я должна принимать их каждый день!

– Об этом не волнуйся, – успокоил он. – Они тебе не понадобятся. Никогда.

Шарлотта опешила.

– Миелома – серьезнейшая разновидность рака, – объяснил он. – Я знаю, как ты мучаешься. И знаю, что именно поэтому ты в прошлую нашу встречу была такой… отстраненной. А я тогда просто перегнул палку. Тебе столько пришлось пережить. А я вел себя как последний эгоист…

Уже рыдая, она кивнула.

– Я… я никому не говорила.

– Знаешь, мне кажется, что теперь ты должна начать понемногу выпускать пар, чтобы предотвратить эмоциональный взрыв, – лукаво проговорил Олдрич. – А я потерплю. Ты должна довериться мне.

Кивнув, Шарлотта потянулась к упаковке с салфетками на прикроватной тумбочке.

– Надо папе сказать. – Она промокнула слезы. – Но я побаиваюсь. Он еще не отошел от смерти мамы…

– Не надо ему ничего говорить.

– Почему? – Реплики Эвана начинали ее озадачивать.

Он покачал на ладони бесценный пузырек.

– Если я ничего не напутал, папе тебе рассказывать будет нечего. И не будет необходимости глотать мельфалан. Я хочу, чтоб ты стала первым пациентом в моем клиническом исследовании.

– Да ладно, Эван, не может быть все так просто… – Она вытерла глаза.

– Я тоже так считал. Но думаю, ты согласишься, что, когда дело доходит до генетики, я знаю, о чем говорю. И я абсолютно в этом уверен.

Шарлотта пригляделась к пузырьку, на этот раз внимательнее.

– Но почему я? Ведь есть столько людей, которые больше заслуживают… которые больны намного серьезнее.

– Конечно есть. И если мы не ошиблись, то, возможно, подумаем, как всем им помочь. Но чтобы сделать это, я должен быть уверен, что ты будешь рядом со мной. И мы сделаем все вместе.

– Так… ты хочешь сказать, что если я соглашусь, то ты сделаешь эту инъекцию мне?

– Да.

– Эта ДНК – мужская. Она превратит меня в мужчину?

Оба рассмеялись, и повисшее в комнате напряжение немного развеялось.

– «Половые признаки» я уже отделил, – заверил он Шарлотту. – Здесь специально приготовленная для тебя сыворотка исключительно направленного действия – на твои кости, клетки крови и так далее. Имея идеальный геном, мы можем готовить лекарство какого угодно профиля.

– Просто сказка какая-то, – пробормотала она.

Эван взглянул на пузырек, затем на Шарлотту.

Время, казалось, застыло, пока она обдумывала, продолжать ли ей тягостный курс химиотерапии. Несомненно, такое лечение сведет на нет всякую надежду иметь детей. И при самом благоприятном варианте развития событий она проживет еще десять – пятнадцать лет. Ей не дотянуть даже до пятидесяти.

– Так как?

Шарлотта улыбнулась, чувствуя, что может доверять ему. Она вспомнила ангела смерти в соборе Святого Петра, переворачивающего песочные часы.

– Согласна.

– Отлично. – Эван улыбался от уха до уха. – Но ответь мне на один вопрос. Чью косточку я исследовал?

Отец Донован попытался внушить ей, что скелет являлся фальсификацией, сфабрикованной Иосифом Аримафейским для того, чтобы развенчать Иисуса как долгожданного Мессию. Сейчас же его история казалась ей просто нелепой. Только в божественном создании мог быть обнаружен такой фантастический генотип.

Шарлотта подошла к окну и некоторое время молча смотрела на огни аэропорта. Затем повернулась к Олдричу – глаза ее были грустны, но она улыбалась.

Собор Святого Петра закрылся ровно в семь вечера; его обширное сумрачное чрево быстро опустело – лишь одинокая фигура с черной сумкой почти бегом двигалась вдоль северного трансепта.

Отец Донован поравнялся с высоким, величественным Балдахином, чья мраморная балюстрада окружала подземный грот прямо под папским алтарем. Остановившись, чтобы перекреститься, он огляделся, не видит ли кто его, затем открыл боковые воротца и скользнул внутрь. Осторожно закрыл за собой створки и крадучись двинулся вниз по винтовой лестнице.

Когда священник опустился на один уровень ниже пола собора, перед ним предстала искусная мраморная рака. От ее гладких поверхностей отражался теплый свет девяноста девяти богато украшенных масляных ламп, горящих постоянно в честь самой святой земли во всем Ватикане.