Святилище

И знал, что после того случая она решила молчать. Не потому, что воспоминания о перенесенных мучениях меньше терзали ее. Теперь он понимал, что память об оскорблениях живет дольше, чем телесные раны. Но чего он до сих пор не мог постичь — это откуда в ней такое чувство стыда. Она не раз пыталась объяснить ему, как унизительны воспоминания о насилии. Что она чувствует себя опозоренной своими же чувствами, оскверненной тем, что могла так обмануться, полюбить такого мужчину.

В самые мрачные минуты Анатоль опасался, что Изольда уверена — из-за той случайной ошибки она навсегда утратила право на будущее счастье. И его огорчало, что, несмотря на все принятые им меры безопасности — вплоть до спектакля, разыгранного на кладбище Монмартра, — она все еще испытывает страх.

— Если бы Констант нас искал, мы бы уже об этом узнали. Он не пытался скрыть свои недобрые намерения в начале года, Изольда. — Анатоль помолчал. — Он знал твое полное имя?

— Нет, не знал. Нас познакомили в доме общих друзей, где всех звали просто по имени.

— Он знал, что ты замужем?

Она кивнула.

— Знал, что мой супруг живет в сельском имении и терпимо относится к необходимой мне доле независимости, при условии, что все делается тихо, в рамках благопристойности. Мы этого не обсуждали. Но когда я сказала ему, что ухожу, то сослалась на необходимость уехать к мужу.

Она вздрогнула, и Анатоль понял, что она вспоминает ту ночь, когда он едва не убил ее.

— Констант никогда не знал Ласкомба, — продолжал он, возвращаясь к своей мысли. — Ведь это так?

— Он не был знаком с Жюлем.

— И адреса не знал: никакой связи, кроме квартиры на улице Фидо?

— Не знал. — Она помолчала. — Во всяком случае, не от меня.

— Ну, тогда, — заключил Анатоль, словно подводил итог доказательству, — со времени похорон прошел не один месяц, так? И за это время ничто не нарушало нашего покоя.

— Не считая того, что на тебя напали в пассаже «Панорам».

Между бровями у него пролегла складка.

— К Константу это не имело никакого отношения, — тут же возразил он.

— Но ведь они не взяли ничего, кроме старинных часов твоего отца, — заспорила она. — Что это за воры, которые оставляют набитый франками бумажник?

— Просто я неудачно подвернулся, — твердил он. — Только и всего.

Склонившись к ней, он погладил ее по щеке тыльной стороной ладони.

— С тех пор как мы прибыли в Домейн-де-ла-Кад, я держу глаза и уши открытыми, Изольда. И не слышал ничего и не видел ничего подозрительного. Ничего, что могло бы хоть на мгновение дать повод для беспокойства. Никто о нас не расспрашивал. Никого чужого в окрестностях имения не видели.

Изольда вздохнула.

— А тебя не тревожит, что от Маргариты не пришло ни слова?

Он нахмурился сильнее.

— Признаться, тревожит. Мне очень не хотелось писать, после всех наших стараний скрыть свой след. Остается только думать, что это из-за ее увлечения Дюпоном.

Изольда улыбнулась прорвавшейся в его голосе неприязни.

— Его единственная вина — в том, что он любит твою мать, — мягко упрекнула она.

— Тогда почему он на ней не женится? — перебил он резче, чем намеревался.

— Ты знаешь почему, — ласково ответила она. — Она — вдова коммунара. Он не из тех, кто пренебрегает общественным мнением.

Анатоль кивнул и вздохнул.

— Сказать по правде, он занимает ее, и помоги мне Боже, я меньше тревожусь за маман, зная, что она с ним на Марне, чем если бы она оставалась одна в Париже.

Изольда сняла со стоявшего у кровати кресла свой пеньюар и накинула его на плечи.

Он тут же озабоченно встрепенулся:

— Ты замерзла?

— Немножко.

— Принести тебе что-нибудь?

Изольда положила ладонь ему на плечо.

— Мне хорошо.

— Но в твоем состоянии следует…

Она улыбнулась.

— Я не больна, Анатоль. Мое состояние, как ты выражаешься, совершенно естественно, пожалуйста, перестань так волноваться. — И уже серьезно она добавила: — Но, к вопросу о родственниках, мне все же кажется, что надо открыть Леони настоящую причину нашей поездки в Каркассон. Рассказать ей, что мы собираемся сделать.

Анатоль взъерошил пальцами волосы.

— А я по-прежнему считаю, что лучше ей не знать, пока все не будет сделано.

Он закурил новую сигарету. Белый дымок поплыл в воздухе, как обрывки надписи.

— Ты в самом деле веришь, Анатоль, что Леони простит тебе обман? — Помолчав, Изольда добавила: — И мне простит?

— Ты ее полюбила, правда? — сказал он. — Этому я рад.

Изольда кивнула.

— Потому-то я и не хочу больше морочить ей голову.

Анатоль глубоко втянул сигаретный дым.

— Она поймет, что мы не хотели обременять ее нашими заботами раньше времени.

— А я держусь обратного мнения. Я думаю, что Леони охотно сделает для тебя все, примет все, что ты ей доверишь. Однако… — Она пожала плечами. — Если она почувствует себя отверженной, если она — и справедливо — решит, что мы ей не доверяем, тогда, боюсь, обида может толкнуть ее на поступки, о которых она — да и мы тоже — впоследствии очень пожалеем.

— Что ты имеешь в виду?

Она взяла его за руку.

— Леони не ребенок, Анатоль. Уже не ребенок.

— Ей всего семнадцать, — запротестовал он.

— Она уже ревнует, видя, какое внимание ты мне оказываешь, — тихо сказала она.

— Чепуха!

— Как, по-твоему, она себя почувствует, узнав, что мы — ты — обманывал ее?

— Речь вовсе не об обмане, — возразил он. — Это просто вопрос скромности. Чем меньше людей знает о наших намерениях, тем лучше.

Он положил ладонь на живот Изольды, показывая, что считает спор решенным.

— Скоро, любовь моя, все это останется позади.

Он обнял ее другой рукой и привлек к себе, целуя в губы. Потом пеньюар под его рукой медленно соскользнул с ее плеч, открыв полные груди. Изольда закрыла глаза.

— Скоро, — шептал он, уткнувшись губами в ее молочно-белую кожу, — все откроется. Мы начнем жизнь с новой главы.

Глава 56

Каркассон

Четверг, 22 октября

В половине пятого пролетка покатила по длинной дорожке от подъезда Домейн-де-ла-Кад. Внутри сидели Анатоль, Изольда и Леони. Мариета устроилась впереди, рядом с правившим лошадьми Паскалем. Они укутали колени одним одеялом.

Повозка была закрытой, но потрескавшийся кожаный верх плохо защищал от утреннего холода. Леони куталась в длинный черный плащ, натянув его на голову, и грелась, забившись между братом и тетушкой. Нос ей щекотал запах шариков от моли, пропитавший меховой полог, в первый раз за эту осень вынутый из сундука. Полог прикрывал их от пола до подбородка. Для Леони синева предрассветного часа и холод только добавляли вкуса приключению. Романтический выезд до рассвета, предстоящие два дня в незнакомом Каркассоне, концерт, рестораны… Она так и рвалась вперед.

Фонари стучали и звякали о борта кузова — они свернули на дорогу в Сугрень. В темноте их пролетка казалась двумя светящимися точками. Изольда призналась, что плохо спала и ее немного поташнивает. Она мало говорила. Молчал и Анатоль.

У Леони сна не было ни в одном глазу. Она вдыхала запахи раннего утра — тяжелой сырой земли, цикламенов и самшита, кустов ежевики и сладкого каштана. Жаворонки и голуби еще не проснулись, зато она услышала уханье совы, возвращающейся с ночной охоты.

Несмотря на раннее отправление, поезд задержался из-за плохой погоды и прибыл в Каркассон с опозданием на целый час. Леони с Изольдой недолго ждали, пока Анатоль найдет извозчика. Через минуту они уже летели через мост Маренго к отелю в Сен-Луи, в северной части Бастиды, рекомендованному доктором Габиньо.

Деревянное здание, расположенное на углу тихой улочки неподалеку от церкви Сен-Винсент, было маленьким, но уютным. Полукруг из трех каменных ступенек вел от мостовой к входу — выкрашенной в черный цвет двери, обрамленной резным камнем. Мостовая перед домом была приподнята. Вдоль наружных стен стояли декоративные деревца в терракотовых горшках, словно ряд часовых на посту. Ящики для цветов на подоконниках отбрасывали зеленые и белые тени на свежевыкрашенные ставни. На боковой стене высокими квадратными буквами было написано «Отель и ресторан».