Отель с привидениями (сборник)

Вечером 14 ноября друзья коротали время за беседой в гостиной у Джона. Утром шкаф водрузили на новое место, и мистера Гаскелла интересовало, как теперь смотрелись книги после перестановки. Он одобрительно отозвался о произведенных изменениях, и друзья долго сидели у камина, потягивая портвейн и лакомясь мушмулой со знаменитого дерева в нашей усадьбе. Затем они, как всегда, занялись музыкой и сыграли много разных вещей, в том числе и сюиту Грациани. Перед уходом мистер Гаскелл вновь уверил Джона, что гостиная несомненно выиграла от перестановки, и добавил:

— Изменился к лучшему не только внешний вид комнаты, но, как мне кажется, и ее акустика. Дубовые панели создают резонанс, и в стене возникает какой-то особый отзвук, словно кто-то вторит твоей скрипке. Сегодня, когда мы играли гальярду, мне почудилось, будто в соседней комнате исполняли ту же самую мелодию, только под сурдинку, — столь явственно отдавался звук в стене.

Вскоре после этого мистер Гаскелл удалился.

Джон уже начал раздеваться, собираясь лечь спать, но вернулся в гостиную, сел в плетеное кресло у камина и смотрел на горевшие поленья, мечтая о Констанции Темпл. Ночь выдалась очень холодная, в трубе завывал ветер, и тем приятнее было греться у очага. Глядя, как красноватые отблески огня пляшут на стене, Джон вдруг заметил, что картина, которую повесили там, где прежде стоял книжный шкаф, слегка накренилась. Он не мог смириться со столь неприятным для глаз зрелищем и тотчас же поднялся, чтобы поправить картину. Приблизившись к ней, он вспомнил, что как раз на этом самом месте четыре месяца назад исчезла таинственная тень человека, который на его глазах встал с плетеного кресла и прошествовал в этот угол комнаты. Брат невольно вздрогнул. Возможно, воспоминание об этом случае дало толчок его фантазии, но ему почудилось, что тихо-тихо, будто из далекого далека, зазвучала мелодия гальярды. Он просунул руку за картину, намереваясь вернуть ее на место, и вдруг почувствовал небольшой выступ на стене. Джон сдвинул картину в сторону и увидел, что рука его задела дверную петлю, почти незаметную под толстым слоем краски. Загоревшись любопытством, он взял со стола свечу и внимательно осмотрел стену. Над первой петлей немного повыше обнаружилась вторая, и стало ясно, что некогда эта панель служила дверцей шкафа. Джон рассказывал мне, что, когда он это понял, им овладело нетерпеливое желание открыть дверцу. Лихорадочное возбуждение вдруг охватило его, как бывает, когда нам кажется, что мы близки к удивительному открытию. Брат взял перочинный нож и принялся соскабливать краску там, где виднелась трещина; потом попытался открыть дверь, нажав на нее. Но от перочинного ножа было мало проку, и дело двигалось медленно. Возбуждение его достигло предела, его не покидало предчувствие, что за дверцей скрывалось нечто необычайное. Он поискал глазами какое-нибудь другое орудие, но, ничего не обнаружив, продолжал работать перочинным ножом и наконец настолько расширил трещину, что сумел засунуть в нее кочергу. Часы на башне Нью-Колледжа пробили час ночи в то самое мгновение, когда брат поднапрягся и дверца подалась. Она оказалась незапертой, только плотно прижатой к стене толстым слоем краски. Когда Джон медленно поворачивал дверцу на ржавых петлях, сердце его учащенно билось, дыхание перехватило, и в то же время он понимал, как нелепо его волнение и скорее всего в шкафу ничего нет. За дверцей обнаружилось небольшое, но вместительное углубление. С первого взгляда в тусклом свете свечи невозможно было увидеть ничего, кроме паутины и пыли. Глубоко разочарованный, Джон просунул руку в шкаф и невольно ахнул от неожиданности — там, где, казалось, была одна лишь пыль и тлен, рука наткнулась на что-то твердое. Чтобы лучше видеть, брат высоко поднял свечу, вытащил находку из шкафа и положил на стол между блюдом с мушмулой и графином. Предмет был завернут в странного вида черную ткань, облепленную паутиной, какая бывает на бутылках со старым вином. Он лежал на столе, покрытый толстым слоем пыли, точно саваном, и в его форме явственно угадывались очертания скрипки.

Глава VII

Непонятное смятение охватило Джона. Мне не раз случалось испытывать подобное волнение, когда, неожиданно получив важные известия, я не знала, чем они обернутся — радостью или горем. В глубине души ему казалось смешным, что он, как ребенок, разволновался из-за безделицы — старой скрипки в старом шкафу. Овладев собою, он с необыкновенной бережностью взял инструмент в руки, опасаясь, что от старости дерево стало хрупким или его тронула гниль. Тщательно сдул пыль, смахнул платком паутину, и изящный силуэт корпуса и завитка стал еще заметнее. Затаив дыхание, Джон извлек скрипку на свет и мог теперь оценить ее по достоинству. Насколько можно было судить при беглом взгляде, долгое пребывание в темном шкафу — а вековая пыль говорила о том, что инструмент пролежал здесь немало лет, — нисколько не повредило скрипке. Несомненно, этому способствовало то обстоятельство, что рядом в стене проходил дымоход и поэтому в шкафу поддерживалась постоянная температура. Как показал поверхностный осмотр, дерево не утратило звучности, но струны оборвались и свернулись беспорядочным клубком. Светло-красный корпус скрипки был покрыт лаком какого-то особого тона. Шейка казалась непривычно удлиненной, а нетрадиционный по форме завиток поражал благородством отделки.

Брат играл на скрипке работы Прессенды, подаренной ему в день пятнадцатилетия опекуном, мистером Торесби. Это был прекрасный инструмент, созданный в пору расцвета в творчестве мастера, и представлял собой копию скрипки Страдивари. Джон достал ее из футляра и положил обе скрипки рядом, чтобы сравнить их по размеру и форме. Хотя они явно были сделаны по одному образцу, превосходство старинной скрипки настолько бросилось в глаза, что у брата не возникло сомнений в исключительной ценности инструмента. Его особенно поразила необычайная красота лака, и хотя Джон никогда прежде не видел подлинной скрипки Страдивари, чем больше он вглядывался в свою находку, тем сильнее в нем крепла уверенность, что перед ним шедевр великого мастера. Он с удивлением обнаружил, что внутрь корпуса почти не проникла пыль. Достаточно было подуть через резонаторные отверстия, как на задней деке четко проступило клеймо. Придвинув поближе свечу, Джон приподнял скрипку, чтобы лучше его разглядеть. Сердце в нем взволнованно забилось, когда он прочел надпись: «Antonius Stradivarius Cremonensis faciebat, 1704». При иных, не столь удивительных обстоятельствах легко было усомниться в подлинности клейма, но он обнаружил скрипку в старом, всеми забытом шкафу, где она, судя по всему, пролежала не один десяток лет, и это меняло дело.

Джон тогда мало что знал о скрипках — это впоследствии он изучил их историю, а заодно с ним и я узнала много интересного. Потому он не мог определить по дате, обозначенной на инструменте, его ценность в сравнении с другими работами Страдивари. Однако хотя скрипка Прессенды считалась первоклассным инструментом, находка настолько превосходила ее как по исполнению, так и по лаку, что брат понял — в его руки попало поистине выдающееся творение мастера из Кремоны.

Внимательнейшим образом осмотрев каждую деталь, Джон окончательно, насколько позволяли его скромные познания, убедился, что каждая деталь в этом инструменте верх совершенства. Он зажег свечи в канделябре и как зачарованный сидел, держа скрипку на коленях, не в силах отвести от нее восхищенного взгляда. И лишь когда потух камин и холод пробрал его, он, очнувшись, увидел, что уже глубокая ночь. Тогда он отнес скрипку в спальню, запер ее в ящик и лег спать.

На следующее утро брат проснулся с радостным ощущением счастья и, еще не раскрывая глаз, вспомнил о своей находке, но тут же испугался, что необыкновенные достоинства скрипки просто пригрезились ему ночью, и поспешил достать инструмент, приготовившись в глубине души испытать разочарование. Но достаточно было одного взгляда, чтобы все опасения мгновенно развеялись. При свете дня безупречная красота скрипки не только не померкла, а предстала во всем своем блеске, и брат вновь убедился, что нашел сокровище.