Медовый месяц

— С добрым утром, надеюсь, вы хорошо выспались? Извините, что помешал вам спать на моей постели. — Слово «моей» было подчеркнуто, и вся фраза была произнесена иронично-ядовитым тоном и с весьма ехидной улыбочкой.

Я пробормотала что-то нечленораздельное, сама толком не понимая, что именно. Никогда я не чувствовала себя столь неловко. Он молчал, разглядывая меня словно насекомое под микроскопом, и мне ужасно хотелось провалиться под землю, то есть под пол, поскольку земли здесь не было. Наконец, не в силах больше терпеть это тягостное молчание, я брякнула:

— А у вас мягкая постель, мне понравилось.

И тут же испугалась, что за бред я несу?

Он усмехнулся:

— Охотно верю, только, знаете ли, милая дама, мне не слишком нравится, когда на моей постели лежат посторонние и тем более заходят в нашу с женой спальню.

Он произнес эти слова совсем не сердитым тоном, скорее, слегка насмешливым, но уши у меня загорелись от стыда.

— Извините, — пробормотала я, не решаясь поднять глаза. — Я случайно зашла сюда, мне стало любопытно. А Пашка пошел за хлебом, он скоро вернется. — Я сглотнула слюну и подумала: «Когда же он наконец вернется, черт возьми, и избавит меня от этого дурацкого и унизительного положения?»

— Ну ладно, прощаю вас на первый раз, — смилостивился свекор, — особенно если учесть, что любопытство — это порок, присущий многим женщинам. Ведь именно за любопытство Еву изгнали из рая. — И тут же безо всякого перехода спросил: — Так вы и есть, насколько я понимаю, моя новая родственница?

— Да, это я, — уже смелее проговорила я, пытаясь взять себя в руки. И что это я так перепугалась? Ведь ничего особенного я не делала, ну подумаешь, прилегла отдохнуть, что ж за это, убивать теперь?

Я вдруг разозлилась на себя и на этого противного типа, который мог бы и помягче разговаривать со своей невесткой.

— А вы, как я понимаю, Александр Владимирович, мой свекор? — громко спросила я и, заставив себя поднять голову, прямо и даже с некоторым вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

Честное слово, не помню, кто из нас первым протянул руку, возможно, мы сделали это одновременно. Мы смотрели друг другу в глаза, словно состязаясь в некоем поединке — кто кого? В его глазах была насмешка и в то же время некоторое любопытство.

«Ну, девочка, давай, покажи, на что ты способна и что ты из себя представляешь», — словно говорил его взгляд.

Впрочем, возможно, все это были мои домыслы, потому что его взор был довольно непроницаем. Я бы даже сказала, бесстрастен. Мне никогда не нравились люди, на лицах которых очень трудно прочесть обуревающие их чувства. Мне ближе открытые светлые лица, на которых отражались как положительные, так и отрицательные эмоции, начиная от радости и заканчивая грустью или растерянностью. На лице же этого человека явно читалось только одно — полное отсутствие эмоций. Видно было, что он не привык открыто проявлять свои чувства, какими бы они ни были. Впрочем, чему тут удивляться, он же прокурор, а значит, сама профессия накладывала на его характер определенную строгость. Я наконец-то смогла рассмотреть его внимательнее. До этого все мои душевные силы ушли на то, чтобы взять себя в руки и побороть это дурацкое чувство неловкости, овладевшее мной. Честно скажу, я была разочарована. Человек, стоящий передо мной, никак не походил на сказочного красавца-богатыря, чей образ нарисовало мое богатое воображение. Во-первых, он не был красавцем, его трудно было бы назвать даже симпатичным. Не знаю, конечно, это дело вкуса, но на меня его внешние данные не произвели приятного впечатления, равно как и он сам. Это был человек невысокого роста, даже пониже меня на четверть головы, не говоря уже о Пашке, с его ста девяноста двумя сантиметрами. Он был довольно худощав, хотя и неплохо сложен. Глядя на его щупловатую фигуру, я не могла поверить, что он, как с гордостью говорил мне Паша, имеет черный пояс по дзюдо и карате. Впрочем, всякое бывает, конечно. Но вот его лицо мне не понравилось совершенно. Черты лица никак нельзя было назвать правильными, в отличие от точеных мужественных черт Пашки. Я невольно их сравнивала, и сравнение получалось явно не в пользу моего свекра. В целом его внешность была довольно незапоминающейся и даже блеклой. Увидишь такого человека на улице в толпе — и не заметишь, равнодушно пройдешь мимо. Взгляду не на чем остановиться, — таких тысячи. Мне не понравились даже его коротко постриженные ежиком светлые волосы. Понятно, что прокурор не может носить длинные волосы по статусу, но все же я представила волнистые мягкие волосы Паши, красиво уложенные в модную прическу, и на этом фоне его отец тоже проигрывал. Единственной чертой, которая все же позволяла выделить его из толпы, были его глаза, точнее, взгляд. В глазах не было ничего особенного: голубые, но не нежно-голубые, а скорее стального цвета, у меня они вызвали ассоциации со льдом, двумя льдинками, холодными и твердыми, как и его взгляд. Не знаю, как я первый раз выдержала, но вообще-то долго смотреть в эти ледяные глаза было задачей не для слабонервных. Равнодушие, полнейшее спокойствие, уверенность в себе и нечто вроде легкого презрения к собеседнику, вот что я увидела в них. А также холод и жесткость. Я подумала, что не хотела бы иметь врага с таким взглядом. Очень бы не хотела. Впрочем, мне трудно было представить себя в роли его друга или близкого человека, да может ли вообще человек с таким взглядом любить кого-то и испытывать к кому-то нежность? Верилось с трудом…

Когда мы стояли друг перед другом в спальне, все эти мысли пронеслись в моей голове в один миг. Они родились и оформились позже, когда я анализировала и обдумывала увиденное. Но в целом первоначальное впечатление впоследствии почти не изменилось. Я только убедилась в его правильности. Меня поразил также тот факт, что когда Пашка наконец вернулся из булочной (и где его столько времени черти носили? Я к тому времени уже не знала, куда себя девать, готовая превратиться в маленькую мышь под этим холодным взглядом и юркнуть в щель в полу). Так вот, когда Пашка радостно завопил из прихожей:

— Машка, я купил еще кучу вкусного. Ты где?

Услышав голос сына, вместо радости на лице его отца не отразилось ничего, кроме легкого снисходительного презрения. Впрочем, это все могло мне показаться, в свете первого неблагоприятного впечатления. Когда сияющий Пашка, с улыбкой до ушей, влетел в спальню, то, увидев отца, улыбка сразу сползла с его физиономии. Он сразу как-то сник, посерьезнел, поскучнел и, откашлявшись, произнес:

— Здравствуй, папа. Ты уже дома?

— Как видишь, — усмехнулся тот.

И они пожали друг другу руки, что меня очень удивило. Даже не обнялись, не поцеловались, и это после довольно долгой разлуки! Может быть, мужчины должны быть сдержанны и не обязательно по-женски сюсюкаться и облизывать друг друга с ног до головы, я сама этого не люблю, но просто сухо пожать руки, как на каком-нибудь официальном приеме, — это уж слишком. Правда, потом обстановка несколько разрядилась. Мы все вместе попили чаю с разными вкусными вещами, которых накупил Пашка. Я уже не ощущала такого ступора и неловкости, как в начале нашего знакомства, но все же некоторая скованность все еще оставалась. И мне показалось, что Паша тоже ее чувствует, он избегал смотреть отцу прямо в глаза, словно чувствовал себя в чем-то провинившимся. Тут я его понимаю, такой взгляд, как у его папаши, выдержать непросто. По-моему, он слегка нервничал и один раз даже чуть не уронил чашку, а другой — пролил чай, что было ему несвойственно, так как обычно он не отличался неуклюжестью. Один Александр Владимирович держался свободно и уверенно, но, похоже, по-другому он просто не умел. Надо признать, он оказался довольно неглупым и эрудированным собеседником. И сумел втянуть в разговор меня, расспросить о моих пристрастиях, увлечениях, планах и т. д. К концу чаепития я даже стала получать удовольствие от беседы. Он спросил, как мне удобнее, чтобы он меня называл, я ответила — Маша. И он даже сделал мне комплимент, что это имя ему нравится, красивое русское имя, жаль, что сейчас оно редко встречается, чаще предпочитают довольно нелепые иностранные имена. В этом я была с ним согласна, мне тоже нравилось мое имя. При обращении ко мне он употреблял местоимение «вы». Я хотела сказать, но постеснялась, что мне было бы удобнее, если бы он говорил мне «ты».