Женское время, или Война полов

Она закрыла глаза, пытаясь представить себе труд, который ей предстоит. Он был ужасен, ужасен. «Цой, — попросила она. — Избавь меня…» Но, открыв глаза, увидела, что его уже нет в кабинете.

55

56

На сей раз ее подготовка заняла всего две недели: то же голодание, цигун, медитации и пранаяма. Затем, в начале сентября, ночью, когда Нью-Йорк остывал от дневного пекла, Зара подошла к окну на двадцать третьем этаже Рокфеллеровского центра. Весь ночной Манхэттен был под ней — и опустевшая в этот час Пятая авеню, и шпиль собора Святого Патрика, и небоскребы респектабельного Ист-Сайда, и загульный Гринвич-Виллидж, и цепочки огней на Куинсборо и Бруклинском мостах, и пики «близнецов» Всемирного торгового центра. От них мощными оргонными спиралями исходили в небо незримые никому, кроме Зары, вихри бешеной энергетики этого города. А самый крутой, ощутимый и будто плазменный поток восходил из сердца Манхэттена — гигантского семидесятиэтажного комплекса Рокфеллеровского центра.

Зара села на подоконник в позе лотоса, но тут же схватилась левой рукой за оконный переплет, чтобы удержать себя от преждевременного полета. Так вот что тянет самоубийц к оконным проемам — в моменты крайнего отчаяния им дано увидеть эти энергетические потоки и обольститься надеждой взлететь на них над этим проклятым миром их неудач и поражений.

Но Зара не была самоубийцей, она готовилась к выполнению своей миссии.

У нее не было фотографий «Кедра», но она помнила его. Сжимая в правой руке бабушкину брошь, она закрыла глаза и вызвала в памяти голографический образ «Кедра». Теперь забыть обо всем, остановить дыхание, видеть только этот образ, стремиться к нему всем своим существом, энергетикой, аурой. Еще, еще, you can do it! Страшно! Цой, мне страшно!

Хорошо, я попробую. Разжать левую руку! Вперед! Вверх!

«Господи, я падаю!» — испугалась Зара, поскольку отрыв от подоконника произошел не вверх, а с явной и даже стремительной потерей высоты. В чем дело? Ах да, ведь ее невесомое астральное тело держит в руках вполне весомую бабушкину брошь — тавро амазонок. Черт возьми, она не разогрела это тавро перед левитацией! И теперь оно падает, падает со скоростью куска металла и тянет ее вниз! Они пролетели уже пять этажей…

восемь…

пятнадцать…

восемнадцать!..

Но не бросать его, не бросать! А греть и вытягивать, вытягивать вверх!

Вот, вот так, затормозить падение и попасть в центр энергетической спирали! Да, сюда, в самое напряженное спинорное поле! Ага, тавро амазонок засветилось в этом поле и теряет, теряет вес!

Все — невесомость! Теперь — вверх! Мимо тех же окон Рокфеллеровского центра.

Восьмой этаж с черной уборщицей Калдерией…

Двенадцатый — с филиппинкой Мартой…

Пятнадцатый — со стариком кубинцем Раймоном…

Двадцать третий — с татаркой Зарой Бешметовой, сидящей на подоконнике в позе лотоса и с глазами, застывшими, как у целлулоидной куклы.

Еще выше! Только не так быстро! Хотя почему же не быстро? Нет, быстрее! Быстрее и выше! Над мириадами огней ночного Манхэттена! Над всем иллюминированным ковром Нью-Йорка с его утонувшими в темноте пригородами! Над Гудзоном, Нью-Джерси, Атлантическим океаном и — еще выше! Над всей планетой! Да, вот и солнце — там, за Атлантикой, в Европе.

А где же «Кедр»?

Что?

Вот этот сияющий, как плазменный, шар — «Кедр»???

Да, она узнает его, даже сквозь его пылающую ауру она видит гордые русские буквы, которые нельзя забыть или спутать с чем бы то ни было — «ХУ». Краска, которой они когда-то наспех замазали это великое слово, облупилась от солнца и времени, и «Кедр» получил свой опознавательный космический шифр.

Конечно, задумав эту экспедицию, Зара многократно проверяла свою способность посылать через тавро амазонок ожоговый луч в мысленно избранную ею точку. Сначала это были опыты на выдрах и енотах, роющихся в мусорных свалках на пустынном берегу Гудзона. Потом — на воробьях и голубях в Центральном парке. Еще позже — на крысах в туннелях сабвея. Зара мысленно посылала им через тавро небольшой аннигилирующий заряд энергии, и эти мелкие животные исчезали без следа, только некоторое время пахло паленой шерстью и перьями.

Но тавро «доставало» их лишь с расстояния полумили, не больше, а затем даже объединенные силы Зары и тавра иссякали и не работали. Только такой энергетический гигант, как «Кедр», мог дать тавру амазонок ту энергию, которая нужна была Заре для задуманного.

Однако теперь, приближаясь к «Кедру», Зара не понимала случившейся с ним метаморфозы. Откуда это золотистое сияние, этот нимб и ореол? Ведь золотистый цвет ауры — это признак любви, как же эта аура может окружать мусорный ящик с 46 мегатоннами ферментов ненависти?

Но есть, есть эта золотистая аура! Зара чувствует ее почти физически, всей своей праной!

Господи, так вот в чем разгадка проблемы, над которой безрезультатно бились Шварц и вся ЛАЭКБИ! От ненависти до любви один шаг, но только в космосе Он обращает биоэнергетические ферменты ненависти в ферменты любви! А без этого превращения мир давно утонул бы в гное собственной злобы, раздражения, страхов и отчаяния!

Зара протянула руки своей ауры к «Кедру» и мысленно послала к нему бабушкину брошь — тавро амазонок.

Словно притянутое магнитом, это тавро в последний раз оторвалось от ее ладоней и поплыло к сияющему золотому шару.

«…И всю ночь девушка и мальчик маленькими бурдюками таскали воду из грота в городской водоем и заполнили его до краев, а потом, когда уже солнце встало и сделалось хорошо на небе, вдруг из груди Джаныке улетела птица, даже видела Джаныке, как она высоко-высоко в небе понеслась. И стало ей очень больно, и она упала. Лицом вниз упала Джаныке, она матери всех матерей стала жаловаться — земле… — Бабушка, не надо такой конец! Пусть Али принесет „живую воду“, пусть побрызгает этой водой нашу Джаныке! Бабушка!..»

Маленькая птица, крохотная, как колибри, слетела с обросшей мхом стены крепости Тохтамыша, села на какой-то камень и, наклонив голову, глянула на Зару. Затем, перескакивая с камня на камень, стала подлетать все ближе и ближе…