Завет

Дженни все это показалось излишне мелодраматичным. Снова она со всей остротой почувствовала отсутствие Браво. Он-то наверняка знает, кто такая затворница. Они шли по коридору, и темнота все сгущалась: сюда совсем не проникали солнечные лучи. Дженни никогда не страдала клаустрофобией, но здесь у нее неожиданно появилось отчетливое ощущение, что стены стали гораздо толще и вот-вот сомкнутся за их спинами, навсегда отрезав от остального мира. Было необыкновенно тихо; даже шаги звучали приглушенно, словно это место неведомым образом поглощало любой шум.

Наконец коридор закончился, и они оказались в тупике. Казалось, на этом месте строители монастыря, окончательно обессилев, сдались и прекратили работу. Удивительно, но дверей здесь не было, зато были три зарешеченных окна: справа, слева и по центру стены.

Их окружила почти полная темнота, и сестра Маффиа ди Альбори сняла факел с опоры в стенной нише. Неровное пламя осветило стену — кирпичную, а не каменную, как в прочих местах.

Монахиня подняла факел повыше и подошла к центральному окну.

— Подойди сюда, Дженни, — кивнула она. — Вплотную к окну. Ближе. Теперь можешь представиться затворнице.

Дженни повиновалась. Она стояла, почти прижавшись лицом к железным прутьям решетки. Огонь факела выхватил из темноты распятие на дальней стене, за окном. Дженни увидела лежанку и допотопный умывальник, больше ничего. Только тени.

Внезапно одна из теней отделилась от прочих. От неожиданности Дженни отпрянула, но сестра Маффиа ди Альбори положила сильную ладонь ей на спину, между лопаток, и подтолкнула вперед. Темную фигуру осветило пляшущее пламя факела, и Дженни невольно замерла.

— Могу себе представить, как вам сейчас непросто, — сказал Джордан Мюльманн кардиналу Канези. Они находились в одной из комнат специального, тщательно охраняемого от посторонних больничного номера в Ватикане. — Видя, в каком состоянии Понтифик, удерживать на расстоянии журналистов, подавлять в зародыше опасные слухи о том, что Его Святейшество при смерти, участвовать в пресс-конференциях, собирать воедино кусочки неопубликованных речей в качестве «новых» высказываний Папы… и вдобавок успокаивать наших друзей из совета приближенных…

Кардинал обнажил зубы в улыбке.

— Пока все идет довольно гладко и будет идти дальше, если вы, с Божьей помощью, успешно справитесь с вашей частью работы.

— Справимся. Ведь иначе и быть не может. — Джордан улыбнулся. — Союз между Святейшим Престолом и нашей организацией длится не первое столетие.

— Верно. Ватикану обязаны своим рождением рыцари святого Клемента, и Ватикан стоит за всеми миссиями рыцарей. Вы всегда служили нам верой и правдой.

В словах кардинала не было ничего угрожающего, но это и не требовалось. За ним стояли история и освященные веками традиции. Канези явно напоминал Джордану, чья рука его кормит.

— Как состояние Его Святейшества? — спросил Джордан.

— Его подключили к кислородному аппарату… Сердце работает с трудом, легкие с каждым днем все больше наполняются жидкостью. Я чувствую дыхание смерти, подошедшей к нему вплотную, Джордан. Она царапает мою кожу своими когтями, она подбирается все ближе, чтобы забрать его…

Глаза Джордана сверкнули.

— Смерть не успеет взять над ним верх, клянусь вам, ваше преосвященство! Мы приближаемся к цели. Квинтэссенция будет у нас в руках в ближайшие дни.

— Меня радует ваша вера и преданность делу, Джордан. О лучшем союзнике, чем вы, нельзя и мечтать. — Кардинала Канези трудно было назвать красавцем. Кривые ноги, чересчур большая голова, низко сидящая на покатых плечах. — Так любезно с вашей стороны было найти время и приехать сюда, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение… Ваше присутствие очень ободрило его.

— Ради этого я готов дважды объехать весь мир, — отозвался Джордан с поклоном; но мысленно он с отвращением поморщился.

— Перед тем, как войти туда, вы должны надеть халат, бахилы и перчатки. — Канези провел Джордана через холл в небольшую комнату без окон, где висели на стене светло-зеленые халаты. Кардинал снял пару халатов с вешалки, подал один Джордану, оделся сам.

Снаружи больницу окружили толпы верующих. Они вышагивали по мраморным плитам, высоко поднимая свои глупые плакаты, чтобы их могли заснять репортеры для очередных новостей. Губы шевелились, твердя молитвы, глаза смотрели на небо. Вот она, сила веры, олицетворение власти Канези, подумал Джордан. И все же эта сила уже принадлежала прошлому, древнему прошлому. Она дала трещину, пообтрепалась, выветрилась. Осталась одна видимость. Хромоногая девочка с матерью, исхудалый старик в инвалидной коляске, которую толкал вперед его сын, все прочие, мечтающие об исцелении, о спасении… Они пришли сюда с искренней верой, но Джордан знал: они обречены. Как и Канези.

Он брезгливо отвернулся от крошечного окошка, словно за ним была комната ужасов. Его сердце оставалось холодным при виде этих несчастных. Он приехал, чтобы решать свои собственные проблемы, не имеющие отношения ни к Богу, ни к вере.

Канези произнес тихим, дрожащим голосом:

— Кто из них уже мертв? — Но тут же он осекся. — Нет-нет, ради Бога, не говорите ничего… я не хочу знать.

Джордан почувствовал, как внутри взорвалось, как граната, презрение. Перед ним стоял жалкий старик, судорожно цепляющийся за ускользающую из рук власть.

— Скажу только, что из посвященных высшей ступени почти никого не осталось.

— Почти! — воскликнул Канези.

— Мы действуем с максимальной возможной скоростью. — Джордан стиснул зубы; лицемерие кардинала его бесило. — Все дело, видите ли, в головоломке, составленной Декстером Шоу…

— О, вот теперь мы добрались до сути!

Как Джордан презирал его! Канези символизировал в его понимании Рим — слишком беспорядочный, слишком шумный, слишком грязный на утонченный вкус Джордана. Он презирал и Ватикан, эту теплицу церкви. За этими стенами мощь и власть Святейшего Престола возрастали многократно, словно энергия солнечного луча, прошедшего через увеличительное стекло. Но точно так же возрастали и слабости. Город-государство, замкнутый сам в себе, упрямо отталкивающий окружающий мир, — Ватикан существовал в собственной, отдельной реальности, жил по своим законам и крайне неохотно откликался на любые перемены.

— Декстер Шоу долгие годы был для нас бельмом на глазу, — проговорил кардинал. — С годами он все больше и больше утверждал свое положение в ордене, в его руках собиралась все большая власть… он был источником постоянной угрозы.

— Он хотел стать великим магистром ордена, — сказал Джордан. — Одна из причин, почему мы приняли решение избавиться от него.

— Я не хочу даже слышать о подобных вещах! — лицо кардинала побелело как мел. — По-моему, я выразился достаточно ясно!

— Да, ваше преосвященство, все верно, однако, как нам обоим известно, обстоятельства экстраординарные. А потому я уповаю на вашу снисходительность к моим незначительным проступкам.

Канези махнул рукой, словно освобождая его от бремени вины за «незначительные проступки»; но у Джордана был наметанный взгляд. Беспечный жест дался кардиналу с большим трудом. Канези выглядел взъерошенным, как перепуганная птица.

— Вы ведь знаете, Джордан, как я вам доверяю.

— Разумеется, ваше преосвященство. В свою очередь, я надеюсь, что мы можем в эти тяжкие времена рассчитывать на вашу безусловную поддержку и ваши обширные связи. Вы ведь не отступите от обещанного?

— Конечно же, нет! — горячо воскликнул Канези. — По словам докторов, Папе осталось от силы три дня… возможно, четыре… Врачи делают все возможное, но без Квинтэссенции он не выкарабкается.

Джордан не питал иллюзий относительно кардинала Канези. Если по каким-то причинам события начнут развиваться неугодным ему образом. Канези найдет козла отпущения. И Джордан прекрасно понимал, кто им окажется.

Чувствуя, что более чем вдоволь наговорился с кардиналом, Джордан вернулся в холл и направился в покои Папы. Как во всех больничных палатах, здесь резко пахло дезинфицирующим раствором и еще чем-то тошнотворно-сладковатым. Джордан пробыл возле постели Понтифика не более десяти минут, на большее у того не было сил. Исхудавшее, бескровное лицо святого отца превратилось в безжизненную маску, но в бледно-голубых глазах по-прежнему теплился огонь. Он стоял во главе Католической церкви уже более двадцати лет и пока что не намеревался сдавать пост.