Черное сердце

– Ты уже закончил?

– Ты что, меня не слушаешь!? – выкрикнул отец. Трейси разглядывал старика: он хотел бы испытать более возвышенные чувства, но ощущал только острую жалость.

– Я больше не хочу во всем этом участвовать, – уже гораздо спокойнее произнес Луис Ричтер. Он прошел с гостиную и опустился на обитый кожей диван. Взял с журнального столика тяжелую металлическую зажигалку и принялся ею щелкать.

Трейси уселся на краешек обитого выцветшим коричневым вельветом стула.

– Пап? – обратился он, стараясь поймать взгляд отца.

– Мне скоро придется ложиться в больницу, – сказал старик тихо, словно разговаривал сам с собой. – Переливание крови... Только я знаю, зачем им на самом деле надо, чтобы я лег, – он вздохнул. И вздох этот прозвучал как предсмертный хрип. – Теперь это лишь вопрос времени... Да это уже давно всего лишь вопрос времени, с тех пор, как умерла твоя мать. С тех пор я думал только о том, что сделал с нею.

– Папа, это была не твоя вина, – Трейси был поражен.

– О нет, – ответил Луис Ричтер. – Моя. Я сидел за рулем. В тот день шел сильный дождь, на дорогу лег туман, и машины выныривали из него словно призраки. Я не видел этого трейлера, пока он не врезался в нас и нас не начало крутить. Я пытался вырулить, но это было невозможно. И тогда твоя мать закричала, – пламя зажигалки появлялось и гасло, словно какой-то непонятный сигнал. – И когда я просыпаюсь в три часа ночи, а я всегда просыпаюсь в три, я слышу этот ее крик. Я слышу его в сиренах полицейских и пожарных машин, в каждом вопле города.

Он наконец взглянул на Трейси:

– Я кое-что скажу тебе, Трейс. Я долгое время думал о том, что вот доберусь до этой сволочи, водителя грузовика, и сам сверну ему шею. Он шел со скоростью семьдесят миль в час. В такой туман, представляешь, семьдесят! И вся его чертова машина была облеплена наклейками, призывающими к безопасной езде! – Теперь на глазах его появились слезы. – Ты же помнишь, я тогда сразу после этого уехал на Корфу, – Трейси кивнул. – Потому что если б я еще на день здесь остался, я бы снес этому сукиному сыну башку, – он попытался улыбнуться. – Только представь: вся моя подготовка была уничтожена одним актом мести. И я не мог это сделать, Трейс, ты понимаешь? – Он так сильно сжал в кулаке зажигалку, что даже пальцы побелели. – Я так хотел... Хотел сделать что-нибудь, чтобы заслужить прощение за то, что я сделал, или не сделал, – голос его дрогнул.

– Но, папа, – Трейси коснулся руки отца, – ты сделал все, что мог.

Луис ухватился за сильную руку сына.

– Да, – прошептал он. – Все. – Я слишком дисциплинированный человек... И я думал о твоей матери. Там, на Корфу, я понял, что хотел мстить за себя, потому что твоя мать ненавидела насилие. Ты знаешь, я всегда верил в то, что мы с ней едины, – его колотила дрожь, и Трейси сел рядом с отцом, обнял его за плечи. – Вот почему мне сейчас так тяжело.

Отчаяние, прозвучавшее в голосе отца, потрясло Трейси, он начал тихонько гладить худую старческую спину.

– Я здесь, папа, – нежно произнес он, – я с тобой.

Через некоторое время Луис Ричтер выпрямился – он уже овладел собой.

– Этот «клоп», – сказал он, – это очень важно?

– Я думаю, что тот, кто его установил, и убил Джона Холм-грена. Джон был моим другом, – Трейси сделал ударение на последнем слове. – Я не собираюсь это так оставлять. Я найду того, кто его убил.

– И тогда? – Луис Ричтер склонил голову набок. – Трейси, ты говоришь совсем так, как я тогда... Снова война?

– Та война была вызвана необходимостью. И эта тоже.

– Убийство как необходимость? – старик покачал головой. – И это говоришь мне ты? Смешно... – Луис Ричтер прикрыл глаза рукой и откинулся на спинку дивана. – Я стар, Трейси, земля притягивает меня к себе, и скоро я в нее погружусь.

– Но ты же не хочешь умирать, папа. Это неправда.

– Умирать? Нет, – Луис Ричтер улыбнулся. – Но наступает в жизни такой период, когда все меняется. Ты приближаешься к чему-то – он пожал плечами, – я не знаю, к чему именно. Но к чему-то иному, – Трейси смотрел, как жалко пульсировали голубые жилки на истончившихся руках отца. – К Богу, может быть. Ну, не в религиозном смысле. Ты же знаешь, я никогда не был верующим. Но порою мне кажется, что существует какая-то жизненная сила... центр всего, – он пожал плечами. – И это ощущение, наверное, изменило меня. Я теперь уже совсем не тот человек, который делал для Фонда все эти миниатюрные взрывные устройства.

– Но я-то еще такого не чувствую!

Старик взял руку Трейси в свои и осторожно погладил:

– Трейс, я теперь понял, чего ждал от тебя всю жизнь. Если Господь есть и сделал нас по своему образу и подобию, то я хотел, чтобы ты стал моим образом и подобием. Я видел в тебе свое бессмертие, – он помахал рукой. – Да, я знаю, все отцы думают так же. Но только я хотел, чтобы ты в точности повторил меня. Я хотел, чтобы ты думал, поступал так же, как я. И когда ты поступал не так, как я от тебя ждал, я, по-твоему, начинал винить тебя за это. Это было несправедливо по отношению к тебе. Я старался прожить свою жизнь по справедливости, как я ее себе представлял, – он помолчал, глядя в глаза сыну. – Но, видно, представления о справедливости у меня были неполные.

– Все это в прошлом, папа, – ответил Трейси. Он поцеловал отца в щеку. Кожа была сухой и прохладной.

Луис Ричтер медленно поднялся, подошел к бару, налил обоим по стакану.

– Теперь по поводу этого «клопа». Что я могу сделать?

Трейси снова отдал устройство отцу.

– Возможно ли проследить, кто получал информацию, где приемник?

Луис Ричтер улыбнулся и отпил виски.

– Вот теперь я слышу голос моего сына. Я многое могу, – с гордостью произнес он, – но чудеса – это не моя епархия.

– Тогда можно ли определить, кто его сделал?

– Гораздо важнее определить, кто не мог это сделать, – Луис Ричтер отставил стакан. – Все специалисты такого класса известны, по крайней мере, в моем кругу. У каждого из них свой почерк. Устройство, которое ты мне дал – оно не соответствует ни одному из известных мне стилей. Здесь есть несколько сделанных в Японии деталей, но это говорит лишь о том, что человек, его сделавший, знает свое дело, – он поднял палец. – Поначалу я думал, что это сотворил Мицо, потому что здесь есть несколько деталей, выполненных вручную, а Мицо это любит. Но при ближайшем изучении я понял, что эти детали сделаны не им.

– Тогда мы в тупике.

– Не совсем, – глаза Луиса Ричтера блестели. – Мицо – один из немногих мастеров, которые любят учить.

– То есть, ты считаешь, что штука сделана одним из учеников Мицо?

Отец кивнул.

– Вполне возможно, хотя я пока не представляю, к чему это нас приведет. Мицо не любит распространяться на эту тему и, во всяком случае, если этот человек и учился у Мицо, то давно. Этот «клоп» – профессиональная, не ученическая работа. Его создатель настоящий гений в своем деле. Все, что я могу сказать: надеюсь, он работает на нашей стороне, потому что если нет – тогда спаси нас Боже.

– Ну, перестань, папа, вряд ли все так ужасно.

– Может быть, даже хуже. Этот парень стоит на пороге настоящей революции в деле подслушивания и сыскной работы. И не мне тебе говорить, к каким это может привести результатам.

– Да, – Трейси поежился, – это ты прав. – Он встал. – Где Мицо работает?

– В Гонконге, – ответил отец. – Но мне ехать к нему бессмысленно: он ненавидит меня лютой ненавистью. Мы когда-то оба претендовали на работу в Фонде, и предпочли меня.

– Не беспокойся, – на лице Трейси возникло знакомое отцу выражение: казалось, мысли сына витают где-то далеко-далеко.

– Ох, не нравится мне, когда ты вот так смотришь, Трейс. Последний раз я видел у тебя такой взгляд перед тем, когда ты чуть не разнес эту квартиру вдребезги: ты пытался преступить три основных закона электронного подслушивания, которым я тебя научил.

Трейси кивнул:

– Да, но тогда я был мальчишкой. Не беспокойся, – повторил он и улыбнулся. – Просто подготовь для меня один из твоих спецнаборов.