Седьмое таинство

Мессина едва не взорвался.

— Да это же чушь! И сколько тоннелей вы сможете обследовать за один день?! Десять? Пятнадцать? Можно послать туда людей прямо сейчас.

— Я уже говорил вам, — покачал головой Фальконе, — что в темноте это будет контрпродуктивно. Кроме того, в списке Браманте уже никого не осталось, один только я. А мне и самому хочется побыстрее со всем этим разделаться. Но если взглянуть надело реалистически, спешить нам совершенно ни к чему. Если не поймаю его до истечения отпущенного мне времени, передам все Баветти. Пусть ему и вся слава достанется, мне это безразлично. И еще одно. — Тут Лео сделал паузу, чтобы подчеркнуть мысль, которая представлялась ему важной. — Нам не следует совершать обычную в таких случаях ошибку, когда мы сперва действуем, а потом уже начинаем думать. Такое слишком часто бывало в случаях с Джорджио Браманте. Складывается даже впечатление, что он ждет от нас именно этого.

— Если это камень в огород моего отца…

— Да нет же, вовсе нет!

Инспектор выглядел неудовлетворенным и недовольным, прежде всего самим собой. Когда Ник сравнил его с Перони, ему было трудно поверить, что эти двое — почти ровесники. Джанни за последние полтора года кое-чем разжился. Обрел новую жизнь, у них с Терезой расцвела поздняя, на закате жизни любовь, и это встряхнуло здоровяка, оживило грубые деревенские черты, вновь сделало походку упругой, пружинистой. А Фальконе был серьезно ранен при исполнении служебных обязанностей, получил сильный шок и стресс, от которых еще полностью не оправился, как физически, так и морально.

У Косты в голове мелькнула мысль: а что, если он так никогда и не вернется в прежнюю форму? Сможет ли тогда инспектор, склонный к беспристрастной и безжалостной самооценке, взглянуть прямо в лицо этому факту?

— Ваш отец тут ни при чем, — повторил мысль руководитель группы. — Да и я тоже. И все остальные. Все дело в Джорджио Браманте и его сынишке. И более всего — именно в сынишке. Сейчас положение точно такое, как четырнадцать лет назад. Если мы сумеем выяснить, что тогда с ним произошло, все будет кончено. Если бы это оказался Алессио — там, внизу, в этой проклятой дыре у реки, — Браманте нынче же вечером пришел в квестуру и сдался. Я в этом абсолютно уверен.

— И дело было бы закрыто. — Мессина кивнул, соглашаясь с услышанным. — Наверное, вы правы.

— Будьте любезны, не употребляйте при мне это избитое клише, — бросил Фальконе; Мессина тут же покраснел. — Я, конечно, не отец, но, несомненно, понимаю одно: когда теряешь ребенка, ни о каком закрытии дела речи идти не может. Это миф, удобное изобретение, фантазия средств массовой информации, которое мы с готовностью принимаем, чтобы спокойно спать по ночам. Потом вы все равно потребуете, чтобы я «двигался вперед»…

— Вполне могу и потребовать, — резко бросил комиссар. — Между прочим, Баветти уже наступает вам на пятки, Лео.

— Вот и отлично. Мне нравится конкуренция. Если найдем ребенка, выясним, что с ним произошло, Джорджио Браманте сдастся полиции, поскольку утратит мотив, который им движет. Его ярость, по-видимому, направлена теперь исключительно против меня, хотя я так и не понял почему. Если выясним судьбу его сына, у него больше не будет занозы в заднице, ярость испарится, а вместо нее появится то, что должно было возникнуть в его душе прежде всего, но по какой-то причине так и не возникло: естественная реакция отца. Горе. Скорбь. Печаль. Своего рода мрачное и горькое приятие случившегося. Мы такому не раз были свидетелями.

Мессина фыркнул:

— А я и не знал, что вы так здорово разбираетесь в психологии.

— Я этого тоже до последнего времени не знал, — ответил Фальконе. — И очень жаль, что не додумался раньше. Но теперь знаю. Итак, — он откинулся на спинку стула, вытянул вперед длинные ноги и прикрыл глаза, — утром вы сказали, что у меня есть еще сорок восемь часов.

— Нынче утром вы приставили мне пистолет к виску! — заявил Мессина, явно обиженный.

— Сожалею, комиссар. Совершенно искренне сожалею. У нас с вами с самого начала взаимоотношения не заладились, не так ли? Полагаю, в данных обстоятельствах это было неизбежно. Вы вините меня в том, что произошло четырнадцать лет назад. Джорджио Браманте тоже меня в этом винит, коли на то пошло.

— Ладно, хватит с меня сюрпризов, — с нажимом произнес Мессина, свирепея от этой мысли. — Все, больше из квестуры ни шагу! Хватит гоняться за призраками!

Фальконе поднял руки, протестуя:

— Но я же сказал, что просто вас недопонял!

Бруно в ответ судорожно вздохнул.

— Ладно, все, — подвел он итог. — Ни один из вас больше никуда не выходит. Ни один. Пока не станет светло. Если до четверга не будет никаких подвижек, дело переходит к Баветти. А теперь все трое можете убираться с глаз моих куда подальше. И почему все идет гладко и без помех, когда вас нет рядом? А? Почему?

Лео с трудом поднялся на ноги, опираясь при этом на стол, оттолкнулся от него и выпрямился. Коста с трудом удержался, чтобы не броситься ему на помощь. Все было сказано. Инспектор высоко поднял голову, гладкую как бильярдный шар, и ярко блестевшие глаза пронзили каждого по очереди. Руководитель группы выглядел очень усталым. Но точно так же, видимо, выглядели все остальные. А в нем проглядывало нечто от прежнего Фальконе. Лучшее, что было.

— Вероятно, вы не слишком внимательно смотрели.

Мессина бросил на подчиненного разъяренный взгляд.

— Не стоит испытывать судьбу, — недвусмысленно пригрозил он. — Вам и так не очень везет пока что, не так ли?

— Один день, — еще раз напомнил инспектор. — Это все, что я прошу. И я приведу к вам Джорджио Браманте. — Он щелкнул пальцами, кивнул Косте и Перони и указал на дверь. — Обещаю вам это.

Остановились втроем у окна в коридоре, подальше от кабинета Мессины, довольные, что наконец освободились от гнета начальства.

— И каким же образом ты его приведешь? — спросил Перони.

Ответа он не получил. Фальконе уже топал дальше по коридору, неуклюже раскачиваясь и не оглядываясь.

ГЛАВА 24

Вэн свернул с виа Гальвани и остановился. Роза решила, что психопат-ученый припарковался в одном из заброшенных переулков, кончающихся тупиками, на дальней стороне Монте деи Коччи. Бежать не было никакой возможности. Браманте вылез из машины, обошел ее сзади, врезал кулаком в лицо мяснику, когда тот вздумал сопротивляться, и связал похищенных вместе толстой и прочной альпинистской веревкой. Затем куда-то исчез и отсутствовал несколько часов. Прабакаран видела сквозь лобовое стекло, как гаснет свет дня, как наступает ночь. Она все пыталась как-то договориться с потеющим от страха, насмерть перепуганным человеком, к которому была привязана. Это оказалось невозможно. В конце концов агент все же убедила его колотить ногами в борт вэна вместе с ней, и оба долго стучали, но никто так и не пришел к ним на помощь. А потом вернулся Браманте и распахнул заднюю дверь. Он был в ярости от шума, который связанные устроили, и вновь пустил в ход кулаки.

После экзекуции погнал вэн дальше. Ехали не более десяти минут, вверх по склону — это явно был Авентино, не иначе, — а потом вниз по извивающейся дороге, не встретив ни единой машины по пути. Гнал быстро, так что Роза и мясник все время перекатывались от одного борта к другому. Прабакаран был отлично виден всепоглощающий ужас в глазах товарища по несчастью. Потом вэн вдруг резко остановился. Двери распахнулись. Похищенные на очень короткое время оказались на улице — агент даже успела разглядеть в отдалении огни трамвая, это, несомненно, был третий номер, другого тут просто не могло быть, — прежде чем Браманте поволок их куда-то вниз по каменистой дорожке. Связанные спотыкались и падали на скалистые выступы, в холодную и мокрую траву, потом дорожка нырнула в какой-то сырой проход, в котором стоял застарелый запах плесени и канализации.

Роза однажды была на экскурсии, еще когда училась в школе: древние катакомбы где-то возле Аппиевой дороги. Там пахло точно так же — сильная, всепроникающая вонь разложившейся органики и сырой земли, заполнявшая подземелья в течение многих столетий.