О Главном. IT-роман

За те семь лет, как Пилат был назначен прокуратором Иудеи, разные доносы ему поступали. С тех пор, как император Тиберий провел через Сенат закон о вознаграждении доносчиков, много всякой дряни перед ним прошло. Но доносы на Сотника – этого еще не было. Обычно доносчики хотят имущества того, на кого доносят. А с Сотника, плебея, что взять? Но без рассмотрения такие доносы оставить невозможно. Тем более что последняя казнь ему самому тоже до сих пор покоя не дает. И прокуратор перешел к делу:

– Два доноса на тебя, центурион. Первый, – и Пилат взял со стола свиток: – «Во время последней казни преступников громко сказал про одного из них: «Истинно человек этот был праведник», тем самым публично подвергая сомнению справедливость вынесенного от имени Кесаря смертного приговора». Второй донос, – и Пилат взял другой свиток: – «После той казни в присутствии трех легионеров сказал, что один из преступников был сын Божий. Потом отобрал у легионера копье, которое использовалось при казни, и заменил его на новое. Через окно видели, что перед тем, как спрятать копье под кроватью, поцеловал его наконечник. Подозрение, что изменяет римским богам под воздействием местных верований». Что ты скажешь в свое оправдание?

– Это пока вопрос старшего товарища или уже допрос прокуратора?

– А ты как хотел бы?

– Первое предпочтительнее.

– Тогда считай, что вопрос.

– Тогда убери этого человека, что сидит в темной одежде там, за колонной, с пером в руках.

Прокуратор удивленно посмотрел на Сотника:

– Ты стал гораздо лучше видеть, старый вояка. – И, не поворачивая головы назад, громко произнес: – Оставь нас.

Человек в темной одежде тихо поднялся из-за колонны и бесшумно удалился.

Пилат продолжал вопросительно смотреть на Сотника. Тот неожиданно улыбнулся доброй, непривычной на его лице улыбкой.

– Прокуратор, понимаешь, я прозрел. Ты ведь там посадил этого дурака открыто, потому что давно меня знаешь. Привык ты, что из-за этой проклятой катаракты я в сумерках почти ничего не вижу. Кстати, знаешь, что значит по-гречески это слово?

– Не задумывался.

– Это значит «водопад». Какой-то их древний врач решил, что там, в глазу у некоторых стареющих людей вроде меня, течет сверху вниз небольшой поток мутной воды. Из-за этого они все видят мутно.

Так вот, веришь ты или нет, но я прозрел. Совсем прозрел, и глазами и душой. Прошла у меня мутная катаракта, и на глазах, и в душе. Думаю, ты полностью понимаешь, что я этим хочу сказать. Тебе ведь о том, что происходило во время казни на горе, донесли во всех деталях?

– А ты как думаешь?

– Так и думаю. Значит, как солнце затмилось, рассказали?

– Да, было в тот день какое-то затмение. Первосвященники говорят, что у них иногда бывают такие пыльные тучи.

– А то, что земля сотрясалась, тоже знаешь?

– Знаю. Здесь, в претории, тоже потрясло немного. Ну и что из этого следует? И не такие трясения земли бывают.

– А из Города осведомители, наверное, тоже сообщили, что в храме иудейском в то же самое время произошло?

– Это ты про занавесь их драгоценную? Сообщили. Ну, подумаешь, разорвалась в храме занавесь, что отгораживала их Святая Святых. Мало ли кто ее порвал.

– А то, что Он воскрес, ты уже знаешь?

– Я знаю, что могила была пуста. Только и всего. Почему ты веришь слухам о воскрешении? Ты же сам его не видел?

– После казни я Его не видел. Ты прав. Но зато я нашел двоих человек, которые видели.

– И допросил их?

– Поговорил с ними. Поговорил с каждым по отдельности, спокойно, не спеша. И я тебе скажу, что эти простые люди не лгут. Ты ведь знаешь, к сожалению, у меня большой опыт допросов. Не как у тебя, конечно, но тем не менее… Я ведь сотник старый. Плохих старых сотников не держат. А хорошему старому сотнику многое что приходилось делать в жизни…

– Можешь прямо сказать, что ты в людях разбираешься. Это правда. Ну и какое мнение ты об этих двух сказочниках составил?

– Они не сказочники. Ты легко поймешь, что я хочу тебе сказать. Это простые люди. Один из них рыбак, другой – сборщик налогов. Люди вроде этих не умеют сочинять столь подробно. И тем более не умеют не путаться потом в рассказе. Особенно когда говоришь с ними порознь. Нет, прокуратор, у меня нет сомнений, эти люди говорят о том, что действительно видели.

Более того, они будут это свидетельствовать всюду. И под пытками они лгать не будут. Они вообще теперь ничего не будут бояться. Как и я, прокуратор. Главное событие в нашей жизни уже случилось…

– Я не верю.

– А я верю.

Старые боевые товарищи замолчали. Через несколько минут молчания Сотник продолжил:

– Мы с тобой теперь, похоже, никогда не поймем друг друга. Если ты не веришь в вечную жизнь, то и нет у тебя ее, вечной жизни… Отпусти меня.

– Куда ты пойдешь?

– Пока не знаю. Сначала на север, вдоль берега моря, мимо Кесарии в Сирию, там видно будет.

– И что ты собираешься делать?

– Буду рассказывать о том, что видел и что понял. Вот еще встречусь с Его учениками, узнаю побольше о том, чему Он учил, и пойду.

– И вскоре поймают тебя. И испросят противники этого нового учения смерти твоей у Великого Императора Тиберия Цезаря Августа.

– Да, но я исполню свое предназначение в этой земной жизни. И, может быть, заслужу прощение и жизнь вечную.

Пилат молчал, глядя прямо в глаза Сотнику. Тот в ответ спокойно смотрел на него. Так они молчали еще несколько минут, пока не послышались вдали приближающиеся шаги нескольких человек. Прокуратор нервно дернул щекой.

– Вон идут те, которые должны были обыскать жилище твое во время и после твоей сегодняшней отлучки. Если ничего подозрительного не нашли, вроде того самого копья, то ты уйдешь отсюда без конвоя. И я дам тебе поручение отправиться в Кесарию, пока я в Иерусалиме задерживаюсь. А ты сам решишь, что тебе следует делать. Причитающееся тебе за полгода жалование и долю от собранных налогов получишь там. Если никуда по пути не денешься.

И Понтий повелительно поднял руку, позволяя пришедшим приблизиться.

– Ну, что?

– Ничего, прокуратор.

– Тогда пошли все вон отсюда. Все.

– Прощай, прокуратор, – тихо сказал Сотник.

– Прощай. Не попадайся, если можешь, на моей территории, – так же тихо, глядя поверх его головы в темное небо, ответил Пилат.

Глава 4

Лондон, январь 1965 г.

– Не всякому человеку выпадает возможность ознакомиться со сценарием собственных похорон. Ну ладно бы я относился к тем, кого это сильно беспокоит. Такие «актеры» свои похороны сами режиссируют загодя. Однако всем хорошо известно, как мне на это наплевать. А вот надо же, раздобыли и подсунули мне услужливо копию сценария. И дочитал ведь, старый дурень, до конца, не выбросил сразу в камин.

Но с другой стороны, уж если Ее Величество тратит на сценарий моих похорон свое время, то и мне, наверное, не грех взглянуть. Опять же, давай себе не врать, кое-что реально тронуло. Например, Биг-Бен, который должен замолчать на целый день после того, как меня провезут на лафете под ним.

Ну и венок на моей могиле с надписью от руки на ленте «От благодарной Родины и Британского содружества. Елизавета» – это красиво.

Так разговаривал неспешно сам с собой девяностолетний «символ Великой Британии» рыцарь Ее Величества сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль.

– Ладно, ознакомился, теперь это можно отправить в камин. – И пачка бумаг, повинуясь небрежному движению левой руки, соскользнула с одеяла на пол.

Развалившись в огромной кровати, полулежа на высоких подушках, Черчилль лениво осмотрел все, что лежало перед ним на специальном столе. Вырезанный по форме его большого тела стол стоял прямо на кровати. Раньше в это время, после ужина, на столе располагались непрочитанные с утра газеты, новые книги на политические темы и письма, письма. Но уже года полтора, как он перестал все это читать. Ему хватало раз в неделю послушать Кристофера, мужа его милой Мэри, чтобы в очередной раз убедиться – ничего важного для него в мире не произошло. И он давно понял: до его ухода в мир иной уже ничего существенного не произойдет. Не будет той информации, которая помогла бы ему убедиться, что он оказался прав в самом главном. Жаль. Ему так хотелось спокойно умереть, убедившись, что он смог постичь великую Цель и что именно ей, правильной, настоящей Цели, он так верно служил.