Мой муж - маньяк?

Тут их разговор, чрезвычайно интересный для Кати, прервался — двери подъезда широко распахнулись, их закрепили, и в проеме показался гроб. Все зашептались и заохали. Катя увидела Тимура. Он нес передний край гроба вместе с Петраковым, Катя его тоже сразу узнала.

Гроб был закрыт, и Катя подумала, что со дня смерти Лики прошла уже неделя. Ей стало дурно. Она едва держалась на ногах. Почему-то подумала, что гроб должны открыть, чтобы с Ликой попрощались, но тут же поняла — гроб стоял открытым в квартире и все, кто хотел попрощаться, попрощались уже там. Ей представился светлый восковой лоб Лики, ее закрытые глаза — наверное, без грима, ее узкие бледные губы…

Гроб вдвинули в микроавтобус, Тимур впрыгнул следом, Петраков сел в кабину. Автобус тронулся, за ним — несколько машин. На асфальте остались лежать веточки ельника. Катя повернулась и пошла.

Она шла к железной дороге, шла как заведенная, не глядя по сторонам. Солнце припекало, ей было жарко, хотелось пить, хотелось плакать, хотелось скорей остаться одной. Она ни о чем больше не думала, знала только, что на работу не вернется, а поедет в квартиру Игоря. «Квартира Игоря» — так она теперь называла свой бывший дом. Больше у нее не было ничего своего.

И через час, когда она отперла дверь, вошла и увидела на полу в прихожей свои розовые тапочки с помпонами — они ждали ее так приветливо и невинно, словно знать ничего не знали о том, что их хозяйка больше здесь не живет, — она заплакала. Плакала она, открывая бутылку джина, наливая себе воды, проглатывая по очереди — сперва джин, потом воду, потом снова джин… Плакала, глядя на разгром в комнате Игоря, — там явно был обыск. Нашла на полу скомканные листки глянцевитой бумаги. Она сразу поняла, что листок был вырван из журнала, валявшегося рядом. Она прочла несколько слов: «В убийстве Иры… Не верь… Виноват…» Внизу скомканного листка красовалась черно-белая реклама — флакон новых духов, французская надпись…

Катя положила листочки на столик и прошла к себе. У нее обыска не было. В комнате был порядок, окно было открыто, занавеска развевалась на теплом, совершенно летнем ветру… Катя села на постель и обхватила голову руками. Потом легла и закрыла глаза.

Мужчина, задержанный в кафе Музея Революции, оказался преподавателем расположенного рядом гуманитарного института. Он долго не понимал, о чем его спрашивали. Потом понял и страшно рассердился. Он кричал:

— Восьмого мая?! Восьмого мая?! Проверяйте!!! Я был на ученом совете! В институте! Проверяйте! Канцелярия открыта! Проверяйте! Меня видели все!

Ему сказали, чтобы он не беспокоился — все будет проверено. Пока названивали в канцелярию и разговаривали с методисткой, преподаватель бродил по комнате и злобно смотрел на решетку в окне. Следователь вздыхал и тоже смотрел на решетку. В руке он вертел карандаш со сломанным грифелем.

— Ну, что?

— Проверили. Все в порядке, — услышал следователь. — Пятнадцать свидетелей могут подтвердить, что он там был.

Это было сказано негромко, но преподаватель — его звали Виталий Семенович — все услышал и снова раскричался:

— Вот видите! Что вам еще нужно?! Забрать меня из кафе, на глазах у всех!! Меня там знают!

— Спокойней, — попросил его следователь. Он морщился от его криков, как от зубной боли. — И все же вы были в кафе.

— Да, я потом сразу пошел на ученый совет! Проверьте по времени — до института три минуты ходьбы, пусть даже две — и я не опоздал!

Все было верно, все сходилось. Следователь бросил карандаш и поднялся:

— Мы приносим вам свои извинения. Ваше задержание было проведено только для проверки. Вас приняли за другого. Я лично извиняюсь.

— Так что же?! Я могу идти?!

— Конечно, идите… Вот вам пропуск…

Когда за разъяренным преподавателем закрылась дверь, следователь все еще морщился. Его помощник стоял рядом и морщился тоже — он бессознательно повторял мимику своего начальства. Следователь закурил, помощник закурил тоже. В это время зазвонил телефон.

Катя сама не заметила, как уснула. Она бы ни за что не подумала, что в таком состоянии может проспать хоть минуту, но проспала несколько часов. Когда она открыла глаза, в комнате было уже сумрачно. Занавеска больше не металась над открытым окном. Окно было закрыто. Катя с минуту смотрела на него, потом до нее дошло — кто-то закрыл окно, не могло же оно закрыться само… Она прислушалась — на кухне что-то звякнуло. Она порывисто села на постели. Волосы у нее были спутаны, костюм совершенно измят, но ей даже в голову не пришло приводить себя в порядок. Она торопливо пошла на кухню.

Там был Игорь. Катя замерла у двери, не решаясь ступить дальше. Игорь тоже замер со стаканом в руке. В стакане колыхался какой-то ярко-зеленый газированный напиток. Катя видела, как лопались на стенках пузырьки, как шел дымок от поверхности влаги. Наконец Игорь поставил стакан на стол. Она перевела дух и спросила:

— Как, ты здесь?

Больше ей ничего не пришло в голову, но Игорь, казалось, остался вполне удовлетворен таким приветствием.

Он кивнул:

— Да, как видишь… Да и ты здесь.

— И я здесь… — обреченно прошептала Катя, вошла в кухню и присела за стол. — Но послушай… Как же так?

— Да так. Меня отпустили.

— Нашли свидетелей?! — выпалила Катя. — Нашли?! Я была права — они нашлись!

Но ее встретил тяжелый взгляд Игоря. Она никогда бы не подумала, что эти знакомые зеленые глаза могут смотреть так тяжело. И замолчала. Зато заговорил он.

— Свидетели?! — переспросил он. В его голосе звучала то ли ярость, то ли презрение — презрение к ней, к Кате. — Нет, свидетели тут ни при чем.

— А… Что? — спросила она севшим голосом. «Он знает, — поняла она. — Я же сказала следователю, что видела его в автобусе. Он теперь знает, что я за ним следила».

— Что? Нет, ничего. Просто я не виноват.

Он выпил то, что было у него в стакане, поставил на плиту чайник, открыл холодильник и принялся доставать оттуда колбасу, сыр, холодное жаркое, банку шпрот, яблоки… Весь стол был уже уставлен едой, а он все доставал и доставал оттуда очередные банки и кастрюльки. Катя следила за ним молча.

— Меня просто отпустили… — Теперь он намазывал себе бутерброд. На хлеб ложились шпротины, кусочки сыра, помидоров, огурцов и прочие несочетаемые вещи. Он откусил от своего произведения и принялся жадно жевать. Потом откусил еще раз, проглотил целиком и запил кофе. Кофе стоял рядом — видимо, еще со вчерашнего дня. Он выпил его с удовольствием и наконец взглянул на Катю. — Меня отпустили, несмотря на то, что ты рассказала им про автобус.

— Да, я рассказала… Ты рассержен?

— Прекрасный вопрос. Нет, я не рассержен. Мне уже все равно. Если ты хотела окончательно втоптать меня в грязь — что ж, тебе это удалось…

— Не надо так, — попросила его Катя. — Дай мне что-нибудь выпить, пожалуйста…

— Выпей джина. Своего джина. — Он подчеркнул слово «своего».

Катя послушно налила себе джина и пригубила его. Она теперь совершенно не знала, как вести себя с мужем. В нем появилось что-то новое — видимо, результат ареста, смутно подумалось ей. Говорил он спокойно, и в его голосе уже не слышалось ни злобы, ни презрения. Одно спокойствие — почти без эмоций и интонаций.

— Ты за мной следила, я это понял. Только вот не понимаю — кто тебя надоумил?

Катя промолчала, и он сам себе ответил, глядя в потолок:

— Да что тут спрашивать — известно, кто надоумил. Ему это было выгодно — чтобы ты узнала сама… Ты меня видела? — Катя молчала. — Видела меня, — продолжал он. — Я понимаю, что ты как-то умудрилась изменить свою внешность, чтобы я тебя не узнал. Слежка по всем правилам, верно? Облегчить работу милиции, верно?

— Да нет же!

— Послушай… — Он криво усмехнулся. — Теперь не стоит врать. Я знаю, что ты хотела подставить меня. И тебе это удалось бы… Если бы они меня не отпустили.

— Так почему тебя все-таки отпустили? — Катя не поднимала на него глаз. Его упреки она решила пропустить мимо ушей — все равно ничего не докажешь.