Убийство в Вене

Радек невесело хмыкнул – так хмыкает человек, ведущий допрос и не верящий своему заключенному. А у Габриеля словно камень лег на сердце.

– Восемьсот тысяч? Откуда у вас такая цифра?

– Это официальная цифра польского правительства.

– И вы ожидаете, что группа недочеловеков, какими являются поляки, может знать, что происходило здесь, в этих лесах? – Голос Радека внезапно изменился, стал более молодым и властным. – Прошу вас, Аллон, если мы намерены вести эту дискуссию, давайте оперировать фактами, а не польским идиотизмом. Восемьсот тысяч? – Он покачал головой и действительно улыбнулся. – Нет, их было не восемьсот тысяч. В действительности цифра была куда больше.

Радек протянул руку и попросил фонарик. Габриель не спешил его отдать.

– Вы же не думаете, что я нападу на вас с этим, верно?

– Мне известно кое-что из ваших деяний.

– Это было давно.

Габриель передал Радеку фонарик. Радек нацелил луч налево, освещая подрост елей.

– Они называли это место Нижним лагерем. Здесь жили эсэсовцы. Забор шел позади них. А перед ними была мощеная дорога, обсаженная кустами и цветами весной и летом. Вам, возможно, трудно этому поверить, но, право же, здесь было очень приятно. Деревьев было, конечно, меньше. Но мы насадили деревья после того, как сровняли с землей лагерь. Тогда это были всего лишь саженцы. А теперь они выросли и стало красиво.

– Сколько же здесь было эсэсовцев?

– Обычно около сорока. Еврейские девушки прибирались у них, а польки готовили – три местные девушки, приходившие из окружающих деревень.

– А украинцы?

– Они жили на другой стороне дороги, в пяти бараках. Дом Штенгла стоял посередине, у скрещения двух дорог. У него был прелестный сад. Его разбил для Штенгла человек из Вены.

– Но прибывавшие никогда не видели этой части лагеря?

– Нет, нет. Каждая часть лагеря была тщательно скрыта от остальных заборами, оплетенными сосновыми ветками. Когда люди прибывали в лагерь, они видели как бы обычную деревенскую железнодорожную станцию, с фальшивым расписанием отбывающих поездов. А из Треблинки, конечно, никто не отбывал. От этой платформы отходили лишь пустые поезда.

– И тут было какое-то строение, да?

– Здесь было все оборудовано как обычная железнодорожная станция, но в действительности строение было набито ценностями, отобранными у тех, кто прибыл раньше. Вот то место они называли Станционной площадью. А там была площадь Приема или площадь Отбора.

– А вы когда-нибудь видели прибывавшие поезда?

– Да, конечно. Я не имел отношения к этим делам, но да, я видел, как прибывали поезда.

– И были две разные процедуры приема? Одна – для евреев из Западной Европы и другая для евреев с Востока?

– Да, верно. Западноевропейских евреев принимали с большим обманом и жульничеством. Никаких кнутов, никаких криков. Им вежливо предлагали выйти из поезда. На площади Приема их ждал медицинский персонал в белых халатах, чтобы позаботиться о больных.

– Но все это было лишь хитростью. Стариков и больных немедленно уводили и расстреливали.

– Да, это верно.

– А восточные евреи? Как их встречали на платформе?

– Их встречали украинцы с кнутами.

– А потом?

Радек поднял фонарь и провел лучом по поляне.

– Тут шла колючая проволока. За проволокой было два строения. Одно из них служило бараком для раздевания. Во втором евреи-рабочие срезали волосы с женщин. Остриженных направляли вот туда. – И Радек лучом фонарика осветил гравийную дорожку. – Тут был проход – вроде спуска для скота – шириной в несколько футов, огражденный колючей проволокой с еловыми ветками. Он именовался туннелем.

– Но у эсэсовцев было специальное название для этого, верно?

Радек кивнул.

– Они называли это «Дорогой в рай».

– И куда эта «Дорога в рай» вела?

Радек поднял луч фонарика.

– В Верхний лагерь, – сказал он. – В «Лагерь смерти».

Они пошли дальше – на поляну, усеянную большими камнями, и на каждом камне стояло название еврейского сообщества, истребленного в Треблинке. На самом крупном камне значилось: «Варшава». Габриель посмотрел поверх камней, на небо на востоке. Начинало светать.

– «Дорога в рай» вела прямо к кирпичному зданию, где находились газовые камеры, – произнес Радек, нарушая молчание. Казалось, ему вдруг захотелось говорить. – Каждая камера была размером четыре метра на четыре. Первоначально их было всего три, но вскоре выяснилось, что нужно больше камер, чтобы справиться с поступлениями. И было добавлено еще десять камер. Дизельный мотор нагнетал в камеры угарный газ. Люди задыхались меньше чем за тридцать минут. После этого трупы вытаскивали.

– И что с ними делали?

– В течение нескольких месяцев их хоронили вон там, в больших рвах. Но очень скоро рвы заполнились, и разложение трупов стало заражать лагерь.

– Вот тогда-то вы и прибыли сюда?

– Не сразу. Лагерь Треблинка стоял четвертым в нашем списке. Сначала мы очистили рвы в Биркенау, затем в Бельзене и Собиборе. До Треблинки мы добрались только в сорок третьем. Когда я приехал сюда… – Голос его прервался. – Это было ужасно.

– Что же вы стали делать?

– Мы, конечно, вскрыли рвы и убрали оттуда трупы.

– Вручную?

Он отрицательно покачал головой.

– У нас был механический черпак. Таким образом работа шла гораздо быстрее.

– Коготь – вы ведь так его называли?

– Да, верно.

– А после того как трупы были вынуты?

– Их сжигали на больших чугунных решетках.

– У вас было свое название для этих решеток, верно?

– Жаровни, – сказал Радек. – Мы называли их жаровнями.

– А после того, как трупы были сожжены?

– Мы размалывали кости и зарывали их во рвах или свозили к Бугу и бросали в реку.

– А когда старые рвы были опустошены?

– После этого трупы из газовых камер прямиком отправляли на жаровни. Так дело шло до октября того года, когда лагерь закрыли и все следы его были уничтожены. Он просуществовал немногим дольше года.

– И тем не менее они умудрились уничтожить восемьсот тысяч.

– Нет, не восемьсот тысяч.

– А сколько же?

– Более миллиона. Немало, верно? Более миллиона человек в таком маленьком местечке, как это, в глубине польского леса.

Габриель снова взял фонарик и вытащил свою «беретту». И подтолкнул Радека. Они пошли по дорожке, проложенной по полю, усеянному камнями. Залман и Мордехай остались позади, в Верхнем лагере. Габриель слышал звук шагов Одеда по гравию.

– Поздравляю, Радек. Благодаря вам это всего лишь символическое кладбище.

– Вы теперь убьете меня? Разве я не рассказал вам все, что вы хотели услышать?

Габриель подтолкнул его вперед по дорожке.

– Вы, возможно, гордитесь этим местом, а для нас это священная земля. Неужели вы думаете, что я осквернил бы ее вашей кровью?

– Тогда зачем все это? Ради чего вы привезли меня сюда?

– Вам надо было еще раз увидеть все это. Вам надо было посетить место преступления, чтобы освежить память и подготовиться к предстоящим показаниям. Так вы избавите своего сына от унижения иметь такого отца. Вы поедете с нами в Израиль и добровольно предстанете перед судом за свои преступления.

– Это не мои преступления! Я же не убивал их! Я просто делал то, что приказал мне Мюллер. Я совершил подчистку!

– Вы внесли свой вклад в убийства, Радек. Помните вашу маленькую игру с Максом Клайном в Биркенау? А как насчет «Марша смерти»? Вы ведь тоже были там, верно, Радек?

Радек замедлил шаг и повернул голову. Габриель толкнул его меж лопаток. Они подошли к братским могилам – длинным вдавленным четырехугольникам, неровно залитым черным базальтом. Радек остановился у первой могилы и посмотрел вниз.

– Убейте меня сейчас, черт бы вас побрал! И не везите меня в Израиль! Расправьтесь со мной сейчас и точка. Ведь именно в этом вы мастер, верно, Аллон?