Сейчас и на земле. Преступление. Побег

Он повернулся и кивком приказал следовать за ним. У передней стойки он остановился; остановился и я. Он нагнулся к полке под стойкой, достал из своей сумки с едой яблоко. Откусив порядочный кусок, прожевал его, проглотил и направился к столу Гросса.

– Гросс, – обратился к нему Мун – чавк, чавк, – у тебя сопроводительные к крыльям, которые забросили сегодня?

– У меня, – отвечает Гросс. – Я принес их сюда – три или четыре, кажется.

– Дай взглянуть.

Сопроводительные документы представляли собой квадратные картонки, сплошь покрытые типографским текстом.

– В них описан весь процесс сборки, – пояснил Мун. – Они сопровождают каждую запчасть на протяжении всего процесса сборки, а когда они поступают сюда, мы ставим на них свой знак учета и передаем Гроссу, а тот заносит их в свои гроссбухи... Эти шпангоуты, что ты раскладывал, надо внести в гроссбух. Гросс это сделает.

– Я сам могу сделать это, – говорю, – это ведь моя ошибка.

– Гросс сделает. Он не очень перетруждается.

– Сделаю, – говорит Гросс.

Мун отправил в рот остаток яблока, подтащил деревянный ящик к забору и залез на него. Футах в пятидесяти спиной к нам, прислонясь к столбу, стоял охранник. Мун неторопливо огляделся, отвел руку за спину и, прицелившись, бросил огрызок. Тот попал прямо в козырек, так что фуражка налезла охраннику на глаза, отскочил, взлетел высоко в воздух и упал на кабину самолета. Мун, не улыбнувшись, сошел с ящика.

– А теперь, – говорит, – за работу. И вымети здесь все.

Глава 5

Гросс догнал меня, когда я протягивал карточку, и вместе со мной вышел из проходной.

– Тебя кто-нибудь подбросит? – спросил он.

– Нет, – отвечаю.

– Не против прогуляться до моей машины?

Я поблагодарил его, и мы двинулись вместе, пробираясь сквозь сплошной двойной поток машин, устремляющихся в сторону бульвара Пасифик.

– Как тебе этот парень, Мун? – спрашивает он. – Я такого чайника в жизни не видал.

Я рассмеялся:

– Он с причудами, это точно.

– Да он просто чокнутый, – говорит Гросс, – и мне плевать, если ему скажут, что я это говорю. Он из меня все жилы вытянул, прежде чем я начал работать здесь.

Я постарался перевести разговор на другую тему:

– А ты здесь давно?

– На заводе-то? Четыре месяца. На этом складе три, а до этого в штамповочном цехе.

– Здесь больше нравится?

– Нравилось бы, если б этот Мун не был с такими заходами и не изводил бы меня все время. Я к этому не привык. Он меня невзлюбил, потому что отдел кадров сунул меня сюда без его ведома. Я сам пошел в отдел кадров и переговорил с завом, сказал, какое у меня образование и что хотел бы попробовать соответствующую работенку. В общем, поговорили по душам. Он оказался отличным парнем, страстный болельщик, а как узнал, что я из «Всеамериканской», его это проняло. Через несколько дней они уволили счетовода со склада – сам Мун согласен, что он никуда не годился, – и отдали мне это место. – Он остановился и открыл старенький седан «шевроле». – А что ты думаешь о Мэрфи? – спрашивает он, уже одной ногой на подножке.

– Что ты имеешь в виду?

Гросс фыркнул.

– Ты видывал, чтоб кто-нибудь больше походил на мексиканца?

– Вообще-то пожалуй.

– И он еще зовет себя Мэрфи! Не знаю, что они смотрят.

– А что такое?

– Как что? Ты же сам сказал, что он вылитый мексиканец.

– Да, – говорю, – ну и что?

– Да ничего, – говорит, влез в кабину, уселся и смотрит на меня с таким невинным видом. – Да, совсем забыл тебе сказать. Это не моя машина; одного парня. Не знаю, когда он выйдет, к тому же он, сдается мне, хотел кого-то подбросить. Так что лучше тебе потопать.

– Ладно, – говорю – и на том спасибо.

– Когда я буду на своей, – говорит он, отъезжая, – я тебя обязательно подброшу.

– Спасибо, – говорю не оборачиваясь.

Я знал, что он смеется, и это взбесило меня. Меня всегда бесит человеческая подлость, даже если она направлена на меня самого. Меня выворачивает от этого.

Только вечером я задумался над тем, что сказал и как это будет передано Мэрфи. А уж в том, что это будет передано, я не сомневался. Так водится: что бы я ни сказал или ни сделал, последствия всегда гнусные. Конечно, можно было бы самому подойти к Мэрфи и сказать, что Гросс вытянул у меня эти слова, но что, если Гросс не собирается доносить об этом Мэрфи? Будет только еще хуже. Мэрфи сунется к Гроссу с моей историей, и меня же позовут в свидетели. Если Гросс признается, я окажусь сплетником, а если скажет, что я вру, что тогда? Не то чтобы я боялся Гросса. Я за свою жизнь столько раз попадал в переплеты и знаю, что физическая боль – это цветочки. Единственное, чего я боялся, – это что он начнет доставать меня, а я не знаю, смогу ли я долго терпеть. Надо держать себя в руках и не расслабляться.

На следующее утро, только я перешел Пасифик и вышел на грязную дорогу, сзади гудит машина. В Сан-Диего гудок редко услышишь, наверное, это запрещено. Оглядываюсь:

Мун на «бьюике» устаревшей модели. Открывает дверцу, и я запрыгиваю. Мы подъехали к заводу, он поставил машину на свое место. Я поблагодарил его и собираюсь вылезать.

– Подожди, Диллон – Дилли. Еще полседьмого.

Закуриваем мы, а он оглядывает меня одобрительно:

– Мы, похоже, одного роста, Дилли.

Да, говорю, похоже, а сам жду, что будет дальше. Мне Мун не показался таким уж чайником, как говорил о нем Гросс. Просто он, судя по всему, говорит и делает что ему в голову взбредет.

– Весом я, пожалуй, побольше, – говорю.

– Весу набрать я не могу, – говорит он, – не могу же я перестать спать со своей женой.

Я рассмеялся.

– Стоит мне подумать, что пора бы, она делает мне добрый сандвич с яичницей. Прошлой ночью я ей говорил, что этого надолго хватит, – она мне наутро дает шесть сандвичей с яйцами. Можно подумать, это она жила в Китае.

– А ты был в Китае?

– Полтора года на суше. Младшим офицером. Это была моя последняя служба во флоте... Ты в канцелярской работе чего-нибудь смыслишь, Дилли?

– Немножко. Это не по моей части, но приходилось.

– Вся сложность в ведении записей в нашей конторе в том, – говорит он, – что надо знать авиадетали. Умения вести учет и печатать на машинке еще недостаточно. Вот Гросс четыре месяца до нас работал на другом заводе, так он разбирается в запчастях. Во всяком случае, должен был бы.

– Я в этом профан, – говорю.

– Я тебе понемножку все покажу, – говорит Мун, – я был занят, а то в уже показал. Напомни мне сегодня.

На завод я зашел в более хорошем настроении. Конечно, я не лыком шит и знаю, что за здорово живешь никто тебе ничего не сделает; надо держать ухо востро.

Ребята из отдела поставок получили несколько бочонков болтов и шайб, а у нас запчастей прибыло совсем мало, вот меня и направили к ним раскладывать их добро по ларям, так что я стал невольным свидетелем юмора этих Баскена и Вейла. Все эти мелкие запчасти в таком специальном покрытии: их окунают в ванну с синей краской, отчасти от ржавчины, надо полагать, а отчасти – чтобы выявить трещины. Пленка, само собой, легко сходит. Не проработал я и пяти минут, как руки у меня стали синие.

Так вот, подходит к стойке паренек из посыльных, что приходят за запчастями. На нем белая рубашка. Вейл тут же надевает перчатки. Баскен обходит стеллажи и входит в ворота.

– Кого я вижу, – радушно напевает Вейл, протягивая правую руку и одновременно натягивая перчатку, – дружище Джек! Куда это ты запропастился?

– Только без ваших шуточек, – говорит Джек, но руку протягивает. – Я в...

Вейл в мгновение ока снимает перчатку, хватает протянутую руку и энергично жмет ее.

– Как поживаешь, старина Джек? – спрашивает он, как следует втирая тому краску. – Как там, дождь не собирается? Не думаешь...

– Ах ты, сукин сын! – орет Джек. – Да пусти ты, мать твою. Я же сказал, что был в...

Сзади вырастает Баскен и хлопает его по спине, отпечатывая две синие ладони, и хихикает.