Обскура

— Вы назвали его Фланель… это его настоящая фамилия? Или вы дали ему такое прозвище, с намеком на импотенцию? [15]

Обскура взглянула на него с заметным испугом.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, — нервно сказала она.

— Не рассказывайте мне сказки! Я помню, как вы его назвали!

Жан едва сдерживался. Речь шла о жизни Сибиллы, а эта избалованная потаскушка, живущая в своей квартирке-бонбоньерке вместе с экзотическим пернатым, продолжала разыгрывать непонимание! После того, как Жан силой вырвал признание у Миньоны, он был готов на все.

— Он всегда обслуживал себя сам, — неожиданно произнесла Обскура, уже тише, как будто боялась, что ее подслушают.

Жан приблизился к ней; на лице его по-прежнему сохранялось угрожающее выражение.

— Ну… то есть… сунув руку в карман, — прибавила она, изобразив соответствующий жест. — Чтобы доставить ему такое сомнительное удовольствие, многого не требовалось.

Сейчас она держалась уже совершенно как шлюха, и Жан с трудом мог поверить в такую метаморфозу. Как он мог оказаться настолько слепым, что позволил себе увлечься ею? Получив очередную порцию сведений, он продолжал смотреть на Обскуру с подозрением. Сама нынешняя ситуация была ему отвратительна. Он чувствовал себя смешным — и однако часы шли, смертельный обратный отсчет не останавливался. Все его подозрения основывались лишь на интуиции, не подкрепленные никакими фактами, но, несмотря ни на что, он понимал, что эта женщина — его единственная путеводная нить. При этом она явно что-то от него утаивала, замкнувшись в молчании. Почему? И что именно она скрывает? Он не должен отступать — другой такой возможности, как сегодня, у него уже не будет.

— Это не он забрал вас у мамаши Брабант, чтобы поселить здесь? — спросил Жан, быстрым жестом обведя комнату.

— Жюль? — сказала она с нервным смешком. — Да вы что? У Жюля нет ничего общего с этим человеком!..

— Речь идет о жизни и смерти, — резко оборвал ее Жан, чувствуя, что им овладевает отчаяние. — Уже две женщины найдены мертвыми, тело каждой послужило созданию мизансцен, в точности повторяющих «Завтрак на траве» Мане! И я убежден, что убийца — тот самый человек, который заставлял вас позировать! Я должен его найти!

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — безучастным тоном произнесла Обскура, пожав плечами.

Она взяла из вазы с фруктами вишню и протянула попугаю, который с жадностью ее схватил. Затем мощным кривым когтем ловко выковырнул косточку, и она упала на ковер.

— Ах ты, неряха! — сказала Обскура и уже хотела наклониться, чтобы ее подобрать.

Жан рывком бросился к молодой женщине, схватил ее за руки и с силой встряхнул. Она успела лишь слегка вскрикнуть, но, увидев непривычный жестокий блеск в его глазах, тут же замолчала. Теперь они стояли лицом к лицу. Жан чувствовал запах ее духов, аромат ее дыхания. Ее грудь прижималась к его груди. Он мог различить мельчайшие поры на ее коже. Никогда прежде он и Обскура не были так близко друг к другу. Но этот возбуждающий эротический контакт лишь подогрел его ярость.

— Это вопрос жизни и смерти, вы меня слышите? — прорычал он, усиливая хватку. — Моя жена похищена этим человеком, и, если его не найдут, через несколько дней она умрет! Вы с ней похожи. И у двух убитых женщин был тот же самый тип внешности! Вы все похожи на натурщицу Мане!.. Понимаете, что это значит? — крикнул он и потряс ее изо всех сил.

— Вы делаете мне больно!

Стряхнув первоначальное изумление, Обскура с силой рванулась, пытаясь освободиться. Должно быть, она привыкла к подобным ситуациям.

— Оставьте меня, или я позову на помощь!

Жан выпустил ее с ощущением поражения. По-прежнему стоя почти вплотную друг к другу, они мерили друг друга глазами. Обскура массировала правой рукой левое запястье, Жан тяжело дышал, в глубине души испытывая стыд из-за того, что уступил. В очередной раз Обскура ускользала от него, как вода сквозь пальцы. Если он упустит ее, то упустит и все шансы на спасение Сибиллы.

— Но… — нерешительно произнесла она в этот момент, — ваша жена могла просто уйти на несколько дней… такое случается. Она еще вернется.

На губах Обскуры появилась двусмысленная улыбка, но Жан предпочел сделать вид, что не заметил этого. Она пыталась утешить его, намекая на неверность Сибиллы, — его, с кем так откровенно заигрывала еще несколько дней назад!

— Как выглядит ваш нынешний покровитель? — спросил Жан. — Блондин с усами, круглые плечи, широкое лицо, клетчатый костюм?

Она покачала головой.

— А это описание вам о чем-нибудь говорит?

То же молчаливое отрицание. Она в совершенстве владела собой. Прирожденная лгунья.

— Человек, который так выглядел, следил за нами от «Фоли-Бержер» до того места, где мы расстались, а после шел за мной до самого моего дома. На следующий день я заметил его возле театра, где случайно столкнулся с вами.

— С чего бы вдруг кому-то за нами следить? — спросила она пренебрежительным тоном.

— Из ревности, например.

Она пожала плечами, взглянула на Жана и наконец произнесла:

— В тот вечер его не было в Париже.

Жан машинально обвел взглядом комнату. Попугай, неподвижно сидевший на жердочке, казался деталью интерьера. На мгновение Жан задержал взгляд на мозаичном панно, изображающем схватку двух попугаев. Затем, переведя взгляд на Обскуру, машинально сжал кулаки — ее презрительный вид привел его в бешенство. Он с трудом мог держать себя в руках.

Она, должно быть, заметила побелевшие костяшки его пальцев. Жан судорожно усмехнулся. Здесь, в этом кокетливом интерьере, Обскура выглядела той, кем и в самом деле была: обычной содержанкой, живущей в постоянном страхе сделать ложный шаг и утратить милость покровителя, тайком откладывающей кое-что на черный день из его нынешних подачек.

— Чего вы боитесь? — снова шагнув к ней, прямо спросил Жан.

За спиной у нее был стол, и отступать было некуда. Она лишь молча покачала головой.

— Потерять все это?

Он сделал круговое движение подбородком, обводя глазами комнату со всей ее обстановкой. Ему показалось, что Обскура слегка покраснела.

— Вам лучше уйти, — тихо сказала она.

— Что вы от меня скрываете? — настаивал Жан.

— Я ничего от вас не скрываю! Убирайтесь немедленно! Вам нечего здесь делать!

Теперь она почти кричала, но видно было, что она в самом деле чего-то боится. Жан рассмеялся над ее страхом, и этот скрежещущий смех был неприятен ему самому. Но он ощутил прилив смелости, вызванной отчаянием: может быть, уже завтра будет поздно… У него на руках не было других карт, а играть нужно было именно здесь и сейчас.

— Вы сказали, что его зовут Жюль. А фамилия?

— Вас это не касается! Вы мне надоели! Я вам велела убираться!

— У меня еще достаточно времени.

На секунду Обскура показалась Жану озадаченной, но она быстро овладела собой.

— Можете ждать его сколько угодно, — сказала она, пожав плечами. — Он уехал в Лондон.

Жан не слишком хорошо себя ощущал в роли дознавателя и сам понимал, что она ему не подходит. Обскура, конечно, тоже это чувствовала. Она оказалась более крепким орешком, чем Миньона. Уже ничто в ней не свидетельствовало о недавнем ее интересе к нему, и ее столь явная и столь соблазнительная уязвимость сменилась суровостью.

К его замешательству примешивалось ощущение, что его предали.

У него было чувство, что его сжигают на медленном огне — и при этом он даже не способен добиться ответов, за которыми пришел. Он оказался совершенно безоружным перед этой женщиной, смотревшей на него высокомерно и презрительно. Женщиной, которую он по-прежнему желал, одетой в соблазнительный полупрозрачный утренний наряд, стоящей перед ним на расстоянии вытянутой руки, в квартире, где они были одни. Женщиной, которую кто угодно мог получить за деньги, но которая для него была недостижима.

Она вскинула голову, явно собираясь в очередной раз сказать ему «Убирайтесь!», на лице ее заиграла оскорбительная улыбка. Потом Обскура отвернулась, словно демонстрируя полное отсутствие интереса к нему и к продолжению разговора, и отошла, сделав несколько шагов. Затем взглянула на него вполоборота, с таким видом, будто удивлялась: «Как, вы все еще здесь?»