Так умирают короли

«Своего» я узнал сразу. Он сидел вторым слева и при всей своей угрюмости имел довольно спокойный и даже равнодушный вид. Он меня не узнал, потому что вряд ли запомнил нашу мимолетную встречу в тот не очень приятный для Самсонова день.

— Вот! — сказал я и ткнул в равнодушного. Он встрепенулся и обеспокоенно завертел головой.

— Где, когда и при каких обстоятельствах вы видели этого человека? — спросил у меня Мартынов.

Я рассказал. Мой «знакомый» изменился в лице, и равнодушия в нем теперь совершенно не угадывалось.

Когда все закончилось, я вышел в коридор. Никто не сказал мне, могу ли я уйти. Примерно через четверть часа вышел из кабинета Мартынов. Он выглядел крайне озабоченным и неимоверно куда-то спешил, но, увидев меня, все-таки остановился.

— Что там? — спросил я.

— С ним придется повозиться. — Мартынов махнул рукой. — До самой ночи, а то и дольше.

— Не признаются?

— В чем? — уточнил Мартынов.

— В убийстве.

— В убийстве — нет. Твой знакомец, — кивнул на дверь кабинета, — тот вообще все начисто отрицает. А Кожемякин уже поплыл, но его пока хватает только на признание в соучастии в вымогательстве. Якобы они сообща хотели сделать Самсонова немного беднее, а об убийстве речь даже не шла. Тактика понятная, Кожемякин законы знает, и для него не секрет, что за убийство Самсонова ему гарантирована «вышка». Поэтому держаться будет до последнего.

У Мартынова затуманился взгляд, и он хрустнул пальцами.

— Так вы его с самого начала подозревали?

— Ну конечно, — буркнул Мартынов. — И его, и ту парочку, которую ты видел у Самсонова в кабинете. Только мы до поры не связывали их вместе. Думали — или Кожемякин, или те двое. А оказалось, что они заодно. — Мартынов хлопнул меня по плечу: — Иди домой, Женя. Завтра созвонимся.

Я развернулся и пошел по коридору.

— Эй! — крикнул мне в спину Мартынов и сказал, когда я обернулся: — Спасибо тебе!

— За что?

— За то, что помог.

Он улыбнулся, и впервые за сегодняшний день сквозь озабоченность на его лице проступила радость. Радость человека, нащупавшего верную дорожку в трясине предположений и слухов.

— Ты уедешь теперь? — спросил, он.

— Да. Но не сразу. У меня еще есть в Москве дело.

Я уеду, когда мы снимем сюжет с участием Вериного мужа.

У здания прокуратуры я увидел знакомый автомобиль. Та самая иномарка, в которой сегодня днем Кожемякина привезли на площадь Восстания. За эти несколько часов с машиной произошли некоторые изменения. Заднее стекло было покрошено на мелкие осколки, часть которых просыпалась в салон. А в правой задней дверце я увидел пару небольших отверстий — следы от пуль. Владелец иномарки, похоже, не сразу поднял руки. Видимо, была у него веская причина оказывать упорное сопротивление.

Глава 46

Светлана была дома. Ее, как оказалось, тоже доставили в прокуратуру, но отпустили намного раньше меня. Она выглядела подавленной — слишком свежей была рана, и эту рану сегодня в очередной раз задели. Больно. Тем не менее я рассказал ей все, что услышал от Мартынова. Светлана слушала молча. По ней нельзя было понять, где тот предел, у которого мне следовало бы остановиться, чтобы больше не терзать ее измученное сердце. Только раз она сказала:

— Какие подонки!

Через полчаса после моего прихода позвонил Демин. Как оказалось, он уже был в курсе происшедшего: не дождавшись нас в мосфильмовском павильоне, он принялся названивать поочередно мне, Светлане и Кожемякину, пока наконец не попал на Светлану. Она и рассказала о случившемся. Теперь он звонил, чтобы выяснить, не объявился ли я. Услышав мой голос, Демин буркнул:

— Поздравляю, коллега!

— С чем? — удивился я.

— Не каждому удается вырваться из застенков. Несмотря на его тон, он был, похоже, обрадован, что со мной все в порядке.

— Меня отпустили, но ненадолго, — сказал я. — Обещали привлечь к ответственности за нанесение тяжких телесных повреждений.

Демин догадался, что это шутка. Вот такие шутки у нас и были в последнее время — невеселые.

— Жалко, что меня рядом не было, — мрачно добавил он. — Иначе я размазал бы этого гада по асфальту.

Помолчали.

— Значит — всему конец? — спросил Демин.

— Чему именно?

— Нашей работе над последней программой. Все развалилось. Мы потеряли последнего оператора. Загорского ведь тоже не выпускают. Меня вчера в очередной раз вызвали в прокуратуру, и мой собеседник так обмолвился, что я понял, дела Альфреда — швах. Не по самсоновскому делу, что-то ему другое лепят, а раз уж решили, то прилепят обязательно. Большие мастера.

Я услышал, как Демин вздохнул.

— Я и в мыслях не держу, что программа не будет отснята, — сказал я. — Кожемякин успел подобрать операторов, трое у нас есть — хватит.

Не столько для Демина я это говорил, сколько для слышавшей меня Светланы. Мне показалось, что она, как и Демин, подсознательно поставила крест на наших планах. Заодно это я готов был растерзать ненавистного мне Кожемякина.

— Никаких изменений в наших планах! Сегодня я встречаюсь с нашим героем! Завтра или послезавтра — съемки!

— Я готов! — доложил Демин.

На том и расстались. Я положил трубку.

— Ты действительно веришь, что мы сможем отснять все как надо? — спросила Светлана.

— Никаких сомнений! — отрезал я. — Ты поедешь со мной к этому Виктору.

Я хотел заразить ее своей уверенностью. Она качнула головой, показывая, что никуда не поедет, но по ее глазам я видел, что что-то в ней оживает. Так, наверное, из комы выходят к жизни. Не каждому дано. На нее за последнее время обрушилось столько горя, сколько другим не достается за долгие годы. И все, что ее держало, — память о Самсонове. Мы обязательно должны отснять последнюю программу, иначе Светлана сломается.

Я отправился в Замоскворечье. Виктор был дома. Открыв дверь и увидев меня, он заметно поменялся в лице. Отступил на шаг и сказал дрогнувшим голосом:

— Проходите!

— Вы один?

— Так точно! — четко ответил он.

Как рапорт отдавал. Я прошел в комнату, сохраняя строгое и значительное выражение лица.

— Пришло время поговорить откровенно, — сказал я.

Виктор с готовностью кивнул, и я понял, что он все прошедшие дни ждал этого разговора.

— Мы получили подтверждения вашей судьбы. Только тем, что мы ждали этого подтверждения, и объясняется задержка. Вы действительно император Павел Первый, сын Екатерины Второй и Петра Третьего.

Я порывисто обнял Виктора. Кажется, он дрожал. Естественно — не каждый день вы получаете подтверждение своей прежней жизни. Той, которая была когда-то давно и которую вы помните очень смутно, как давний сон.

— Вас там ждут, Ваше величество!

— Где? — севшим голосом уточнил Виктор.

— На троне. Трон пуст. В стране разор и запустение. Вы должны вернуться.

У Виктора задрожали губы, но он справился со своей минутной слабостью и с готовностью кивнул, хотя вряд ли понял, о чем идет речь.

— Займите ваше законное место, Ваше величество!

Его глаза полыхнули огнем. Всю жизнь ему было плохо и неуютно, и он знал поэтому, что живет не свою жизнь, чью-то чужую, и мечталось вернуться туда, где было хорошо. Это место — где хорошо — другие ищут, перемещаясь в пространстве. Виктор знал, что это ошибка. Не в пространстве, а во времени прокладывал он вектор своего движения. Над ним смеялись и называли чудаком, а он верил — и вот дождался.

— Завтра! — пообещал я. — Я заберу вас, и мы поедем в наш центр.

— Это где?

— Увидите. Оттуда вы шагнете в свою прежнюю жизнь.

Мне было интересно, вспомнит ли он о своей супруге. Пока молчал. Наверное, шок был слишком силен.

— А по поводу ваших соседей вы были правы, — сказал я. — Мы навели справки. Они действительно служили в органах, в железнодорожном отделе.

Виктор посмотрел на меня так, словно хотел сказать: «Я же вам говорил! А вы не верили!» Он вовремя вспомнил, наверное, что лично я никогда не оспаривал его утверждений, и промолчал.