Завет

Лодка медленно покачивалась, то ли от легкой зыби на воде, поднимаемой проплывающими вдалеке моторками, то ли от их ритмичных движений. Оба отдались привычно нарастающей страсти. Корнадоро задыхался от вожделения, все убыстряя темп.

— Завтра утром, когда ты вернешься к отелю, — произнесла Камилла, — держись в тени, не показывайся им на глаза.

Он замер, захваченный врасплох ее словами.

— Но синьор Мюльманн сказал…

— Не тебе указывать мне, что сказал синьор Мюльманн.

— Он дал мне точные указания…

— Я тоже. — Камилла протянула руку и сгребла в кулак рубашку у него на груди. — Как ты поступишь, как разрешишь дилемму? Ты можешь выполнить либо его приказ, либо мой; третьего не дано. Так господин или госпожа? — Притянув Корнадоро к себе, она заставила его остановиться. — Кому ты предан больше?

Он судорожно пытался справиться с нарастающими спазмами в бедрах.

— Скажи мне, быстро, — выдохнул он, — кто выйдет победителем из этой войны?

— Войны, Деймон? — Камилла улыбнулась. — Ах, да, ведь ты же итальянец. У итальянцев это в крови — со времен цезарей, когда весь мир был в вашей власти… — Крепче стиснув пальцы, она вскинула голову, смотря на него без тени заинтересованности. — Спроси себя сам, как я могу выиграть эту войну? Я ведь всего лишь женщина… — Она выплюнула последнее слово, словно оскорбление.

Корнадоро смотрел на нее. Капли едкого соленого пота стекали по его лицу, глаза от них щипало.

— Тебе прекрасно известно, кто ты такая, — проговорил он глухим от еле сдерживаемой страсти голосом, — и мне это тоже известно.

— Так, значит, — ее голос был серьезен, почти мрачен, — ты сделал выбор?

— Я выбираю победу, — сказал он.

— Или битву до последней капли крови, — отозвалась она.

Он наклонил голову и прижался лбом к нежной коже у нее на груди. Камилла разжала пальцы. По его телу пробежала судорога; не в силах больше сдерживаться, он в последний раз дернулся и затих. Она ласково, словно ребенка, погладила его по шее кончиками пальцев.

Бутылка, стоящая на серебряном подносе, опустела. Лампы были погашены, но через незашторенные окна в комнату проникал мягкий свет, по стенам и потолку пробегали блики. Плеск воды слышался совсем рядом, так отчетливо, словно они плыли на лодке посреди океана. Взревел и снова умолк двигатель моторки, послышалась итальянская речь: привезли продукты для ресторана в отеле. Несколько минут — и все стихло, и снова остался только монотонный плеск.

Браво и Дженни лежали на кровати бок о бок, нагие, не касаясь друг друга, окруженные легким ароматом вина и воспоминаний.

Неожиданно Дженни тихонько прыснула.

— Что?

— Мне понравилось, как ты ревновал.

— Вовсе не ревновал, — отозвался он.

— Ну-ну… разумеется! Ни чуточки! — Она не удержалась, и с ее губ сорвался еще один смешок.

Снова ненадолго наступила тишина, нарушаемая лишь звуками ночной Венеции, украдкой проникающими через окна. Почему-то эти звуки успокаивали, создавали ощущение защищенности, словно унося их обоих далеко-далеко от окружающего суетного мира.

— И почему же это тебе понравилось? — наконец поинтересовался он.

— Угадай.

— Я чувствую себя пятнадцатилетним мальчишкой, — признался Браво в ответ.

Дженни дотянулась до него рукой и сжала пальцами запястье.

— Я боюсь, — проговорила она в темноту.

— Чего?

«Снова эта мгновенная перемена настроения», — подумал Браво.

— Того, что чувствую рядом с тобой. — Дженни тут же прикусила губу. Немыслимо. Она никогда не сможет ему признаться.

— Ничего, — сказал Браво. — Я понимаю.

Но он понимал только то, что она сама дала ему понять. Нет, тот случай из ее юности, когда мать отослала Дженни из дома, был подлинным. Она не лгала, но… Поделившись с Браво этой историей, Дженни намеренно увела его в сторону. Причины ее страха коренились совершенно в другом.

Браво, и не подозревавший об этих мучительных раздумьях, принял молчание Дженни за подтверждение своей догадки и на этом успокоился. Помедлив немного, он снова заговорил:

— Тот снимок…

— …который твой отец носил с собой в зажигалке? Я так и не поняла, почему ты…

— На этой фотографии — не я. — Браво потянулся, взял с ночного столика зажигалку, снова открыл ее и вытащил карточку. В полумраке лицо ребенка трудно было разглядеть как следует. Снимок казался призрачным и словно тускнел с каждым мгновением, — возможно, из-за того, что изначально черно-белая карточка была затем раскрашена от руки. — Это мой брат, Джуниор.

— Я не знала, что у тебя есть брат.

— Это неудивительно. Джуниора давно нет в живых.

— Браво… мне жаль.

— Это случилось много лет назад. Мне было как раз пятнадцать… — Он закрыл «Зиппо» и положил зажигалку обратно на столик. — Стояла зима, и мы отправились кататься на коньках. Джуниору в тот год исполнилось двенадцать лет. Кроме нас, там катались еще ребята чуть постарше, и я заметил девочку, которую уже встречал до этого пару раз. Она мне страшно нравилась, но я никак не мог набраться храбрости и хотя бы подойти. Знаешь, как это бывает.

— Да, — прошептала она, — знаю…

— Я увидел, что она смотрит на меня, и принялся выделывать двойные аксели и все такое прочее, чтобы произвести на нее впечатление, полагая, что шанса больше может и не представиться. А на коньках я, надо сказать, катался очень прилично, даже более чем. Пока я устраивал это представление, Джуниор, видимо, заскучал. Кто знает… в общем, он отбился от нас… заехал слишком далеко и провалился под тонкий лед.

Отчетливо, будто наяву, Браво снова услышал этот резкий зловещий звук, словно выстрел из винтовки, расколовший небо у него над головой. Страшный треск далеко разнесся в прозрачном холодном воздухе, ударил по барабанным перепонкам. С тех пор Браво не мог заставить себя ни забыть его, ни поделиться с кем-нибудь этим воспоминанием. В то самое жуткое мгновение он осознал, что человеческая жизнь не прочнее яичной скорлупы.

— Он так и не вынырнул. Я сорвал коньки и бросился в воду… Честно говоря, я не помню, что было потом. Вода была такая холодная… я, видимо, сразу потерял сознание от шока. Меня вытащили подбежавшие ребята. Придя в себя, я начал вырываться, пока не посинел от холода — хотел снова прыгнуть в полынью… потом двоим удалось скрутить мне руки, а третий уселся мне на грудь и все повторял и повторял, как заклинание: «Успокойся, парень, успокойся…»

Дженни беспокойно пошевелилась, словно, сочувствуя пережитой Браво трагедии, не могла больше лежать неподвижно.

— Я столько раз снова и снова в мыслях возвращался к этому дню, — продолжал он, — и до сих пор не могу отделаться от чувства, что, если бы они не оттащили меня, возможно, я спас бы Джуниора…

— Но ты ведь и сам понимаешь, что это не так. — Дженни приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз. Глаза ее блестели от навернувшихся слез. — Должен понимать… Ты сам сказал, что сразу потерял сознание от холода. А твой брат был к тому же в тяжелых коньках, они тянули его вниз… Шансов не было.

— Шансов не было, верно… — Его голос замер, слившись с шорохом воды, тихо плещущейся у стен отеля.

— Ох, Браво, — прошептала она, — тогда ты и потерял веру, да?

— Он был моим младшим братом. Я должен был присмотреть за ним…

Она покачала головой.

— Тебе было всего пятнадцать.

— Достаточно много.

— Достаточно много для чего?

— Теперь все это кажется таким глупым, эгоистичным… И ведь все равно эта девушка никогда бы не обратила на меня внимания. Она была старше на три года.

— Разве мог ты понять это тогда? В твоей крови бушевали гормоны.

Он поднял на нее глаза.

— Ты правда так думаешь?

— Да. — Она положила руку ему на грудь, и чуть было не отпрянула, пораженная тем, как неистово колотилось его сердце. — Правда.

Спустившаяся ночь мало-помалу убаюкала их, и они заснули, обнявшись, среди неутомимо продолжающих свой бесконечный бег загадочно мерцающих бликов.