Крики в ночи

— Позаботься о ней.

— Конечно, Джеральд. — Я посмотрел на жену, стоящую рядом. — Я люблю ее.

Я положил трубку, и мы пошли по коридору к выходу, у которого, как сказал Ле Брев, нас уже ждала машина сопровождения. Эмма с присущей ей английской сдержанностью не показывала своих чувств на людях.

— Зачем ты ему сказал это?

— Потому что это правда.

— Я о другом. О том, что мы едем туда. Это может оказаться иллюзией, ложной надеждой.

— Возможно. Но это также и для того, чтобы подстраховаться — так, на всякий случай.

Эмма молча стояла рядом со мной, бесстрастно глядя на двор.

— Да пошли они, — вымолвила она. — Почему мы должны их бояться?

Мне захотелось обнять и поцеловать ее, если бы она позволила. Это была моя настоящая Эмма, маленькая ведьма, в которую я влюбился, а не та печальная, взвинченная женщина, которая пришла ко мне в больницу. Пока мы ждали, подъехал на своей машине Клеррар.

— А, месье, мадам. Мы искали вас, — он сиял. — У нас есть необходимые разрешения. Через несколько часов мы будем готовы.

Эмма почему-то сильно побледнела.

— Мадам Фрилинг не передумала ехать?

Я посмотрел на нее и увидел на ее лице все надежды, которые мы тайно лелеем, надежды обмануть смерть. И все наши страхи. Страхи, что, найдя детей или выяснив, что случилось с ними, мы все же можем потерять друг друга.

— 28 —

Мы отправились туда тем же вечером в сопровождении эскорта машин. В первой машине сидели Ле Брев, Эмма и я. В других — Клеррар, заместитель Ле Брева, Констан и несколько жандармов. В таком составе мы выехали из увешанного флагами двора комиссариата и направились на север в горы. Солнце все еще припекало. Мы ехали быстро, мигалка на машине Ле Брева расчищала нам дорогу в эту сухую местность цвета песка.

Мне пришлось признать, что Ле Брев хороший организатор. Жандармы в микроавтобусе „рено“ прихватили с собой кирки, лопаты и пластиковые мешки и надели рабочие костюмы. Мы походили на маленькую армию, которая отправилась исследовать особняк в Гурдон-сюр-Луп.

Эмма нервничала, как будто никак не могла решить, кто же из нас врет, или даже кто же из нас настоящий убийца — я или Ле Брев. Мой звонок Джеральду взволновал ее, несмотря на то, что внешне она старалась казаться спокойной. Я сидел рядом с ней на заднем сиденье. Она кусала губы и не позволяла мне дотронуться до нее. Я видел, что Ле Брев наблюдает за нами в зеркало заднего вида.

Ле Брев обернулся:

— Что за мужчину вы видели — того, в маске? Большой или маленький?

— Высокий.

— И вы говорите, он не разговаривает?

— Только мычит.

— Но он бросился на вас с ножом?

— Да, с кухонным ножом.

— А затем остался с той старой женщиной?

— Да, я же говорил вам. Он разговаривал со старухой, а затем бросился за мной.

— Месье, я не могу поверить в это, — он продолжал пялиться на меня, — это невероятно.

— Это ужасно, — прошептала Эмма не столько мне, сколько себе.

— Посмотрим, — пробормотал инспектор.

Маленький караван машин начал свое восхождение среди мрачных, неприветливых гор. Эмма смотрела на виноградники, ступеньками уходившие вверх, и на еле заметную дорожную колею. Мотор натужно ревел, мы с трудом пробирались вверх по долине, которая вела непосредственно в Гурдон, в страну пыли и ящериц.

Ле Брев бросил через плечо:

— Это нехорошие места.

— Знаю. Особенно если вспомнить войну.

Эмма взглянула на меня. Я помог ей надеть жакет, так как становилось прохладно.

— Я видел табличку в церкви.

— А… — Он запустил руку в жесткие, как проволока, волосы. — Это были плохие времена.

— Особенно для Сультов.

Мы въехали на площадь в Гурдон, повелительно сигналя. Несколько одиноких прохожих, пара машин в тени домов, женщины в темных дверных проемах, с вялыми лицами наблюдающие за нами. Мы увидели шпиль церквушки, где я побывал с Эстель. Она возвышалась, как римский собор Святого Петра среди окрестных домов; шрамы, оставшиеся от войны, все еще были заметны на стенах и шпиле храма. Затем мы выехали из деревни и попали в лунный пейзаж, состоящий из каменных стен и каменных долин, дома кончились, и началась ограда владений Сультов.

Ле Брев оживился. Он кивнул на окно:

— Кому захочется жить здесь? Это же кладбище.

— Вы это мне говорите?

Он опять принялся за свои подковырки, развернувшись лицом к нам.

— Хорошо. Я скажу вам, друг мой. Представьте себе, что вы живете здесь, потому что выжили из ума. Вы стары, богаты и не в своем уме и скрываетесь в этой коробке, потому что вы изгой. Логично, не так ли?

— И платите полиции, чтобы она вас охраняла? Натягивала мешки людям на голову?

Опять эта скользкая, едкая улыбка.

— Конечно. Почему нет?

Мы подъехали к большим заржавевшим воротам с домиками-близнецами за ними. Должно быть, Ле Брев предупредил охранников, и они ждали нас. Дежурный жандарм в форме отдал честь и поспешил открыть ворота. По тому, как легко открылись железные створки, было очевидно, что машины проходили через ворота не так уж редко. Я похлопал Ле Брева по плечу:

— В прошлый раз, когда я был здесь, ваши мальчики пытались задушить меня.

— Очень сожалею об этом одеяле, месье. У них был приказ действовать скрытно.

Теперь мы ехали по дороге, которая заворачивала к дому, по ее обочине я пробирался прошлой ночью. Мысль о возвращении сюда взволновала меня, и я не чувствовал боли в руке в надежде и страхе, что наконец узнаю, что же случилось с детьми. Ле Брев, казалось понял мое настроение и помахал ордером, который получил, как он сказал, в префектуре.

— Им придется дать нам обыскать усадьбу.

Мы увидели облезшие колонны дома. Машины остановились у крыльца. Люди Ле Брева стали окружать особняк, как будто Ле Брев ожидал, что таинственный незнакомец вот-вот выбежит навстречу. Но дом оставался молчаливым и угрюмым. Я заметил, что жалюзи на нижнем этаже открыты, но занавески мешали заглянуть внутрь.

Ле Брев поднялся по ступенькам, которые, к моему удивлению, оказались деревянными. Во всех постройках чувствовалось что-то временное, портик со ступеньками и колоннами был словно прилеплен к дому, и это придавало зданию дешевый вид. Я опять подумал о том, почему эта старая женщина, когда еще была в здравом уме, выбрала именно его. Усилия, потраченные на то, чтобы он выглядел шикарным, этот особняк, который терялся в пристройках и строительных лесах, тоже, должно быть, оказались лишь иллюзией, притворством.

Инспектор позвонил, и звонок эхом отозвался в холле, в той части дома, где мне не удалось побывать.

— Мы пойдем из комнаты в комнату, — распорядился он, когда его люди выгрузили инструменты.

Женщина, которая открыла дверь, была одета во вдовью черную одежду и домашние тапочки без задников. Ее лицо походило на те лица, что мы видели на площади в деревне, — вялое, подозрительное крестьянское лицо, лишенное всякого выражения.

— Полиция, — объяснил Ле Брев. — У меня есть все ордера. Я хотел бы видеть мадам Сульт.

Она уставилась на нас: Ле Брев в щегольском светло-голубом костюме, крупный Констан с записной книжкой, медлительный болезненный Клеррар, Эмма и я.

— Это невозможно. Она спит, — резко ответила она. — Она всегда спит днем.

— И просыпается ночью, — добавил я.

— Это не важно. — Ле Брев надулся и выпятил грудь. — Я должен видеть ее. Проводите меня в ее комнату.

Женщина пожала плечами.

— Вы сиделка? — спросила Эмма.

— Я присматриваю за ней по мере необходимости.

Мы прошли через холл, который знавал времена и получше. Когда-то здесь находился вход в фермерский дом, а затем его, видимо, перестроили и расширили. Наверху, над полированной деревянной лестницей, висела пыльная люстра ручной работы. С обеих сторон нависали арки, которые вели в крылья, но интерьер казался серым и пустым. Наши шаги гулко раздавались на мозаичном полу с классическим рисунком полурыбы-полукони и эльфы. А может, это изображены какие-нибудь богини. Мне было все равно, хотелось поскорее покончить с этим делом.