Рыба, кровь, кости

Смотритель объяснил мне, что отсутствующие рисунки могли быть отданы на реставрацию после того, как их испортили.

— Так же, как вы испортили тот мак.

Он превосходно знал историю коллекции. По его словам, в 1861-м хранитель Калькуттского ботанического сада уничтожил полторы тысячи фунтов старых писем и документов, альбомов, дневников и списков названий индийских растений, собиравшихся местными исследователями и художниками.

— В последующие тридцать лет еще больше записей было съедено плесенью, тараканами, крысами, белыми муравьями и вездесущими личинками книжных жучков, которые просверлят дыры даже в самой толстой бумаге.

Среди сохранившихся работ, принадлежавших кисти местных художников, была маленькая акварель неизвестного автора, подписанная «Затерянная река».

— Почему художник решил так назвать свое творение, остается загадкой, — сказал смотритель. — Потому что, хотя некоторые реки по природе своей склонны теряться, на этом рисунке изображен хорошо известный участок реки Хугли возле флитвудской опиумной фабрики.

— На Чаттерджи вчера набросилась тигрица, вечером, когда он шел домой с работы, — объявил Арун Магде в одно июльское утро. — Люди говорят, это тот же тигр-людоед, что напал в прошлом году на смотрителя ботанического сада. Вам следует быть осторожной, когда вы ходите у реки в сумерках и на заре, миссис Айронстоун.

Она исподтишка наблюдала, как он пробрался между упаковщиками опиума и ящиками сандалового дерева, а потом поднялся по ступенькам в ее кабинет, комнату с высокими потолками, где она писала, держа в одной руке веер, а в другой ручку. Она улыбнулась ему сдержанной властной улыбкой, специально для служащих в соседней комнате, и жестом пригласила Аруна сесть.

— Ему придется переплыть Хугли ради своего ужина, этому вашему тигру, — отозвалась она.

— Говорят, это одна из тех больших кошек, живущих на берегах дельты. Тигры, которые проводят у моря всю свою жизнь, в эти муссонные месяцы сходят с ума от соли. Они узнают вкус человеческой плоти и уже не тратят сил, чтобы охотиться на прочую дичь.

Магда была на седьмом небе: Арун тревожился за нее.

— Здесь мы подвергаемся меньшей опасности, чем смотрители ботанического сада, даже со стороны земноводных тигров, — мягко поддразнила она его. — Служащие живут очень уединенно в своей глуши.

Он закусил нижнюю губу, как обычно делал, когда нервничал.

— Не делайте так, — сказала Магда. Она подняла руку и почти коснулась его рта, как прикоснулась бы к Кону, но остановилась, ошеломленная мыслью: это же подчиненный. До него нельзя дотрагиваться. — Не следует жевать губы, — резко сказала она, поднимая веер. — От этого у вас будут нарывы во рту, которые трудно вылечить.

Арун сцепил свои длинные пальцы на коленях с такой силой, что костяшки побелели.

— Мой сын Кон, — Магда попыталась слабо оправдаться, поняв теперь, что он мог принять ее замечание за покровительственное, — постоянно кусает губы.

В этом кабинете, среди всяческих «Пожалуйста, миссис Айронстоун», «Конечно, миссис Айронстоун», даже само слово «губы» звучало слишком развязно. Арун отнял взгляд от своих рук и уставился на картину над головой Магды. Она воспользовалась этой возможностью, чтобы изучить его губы. Широкие и полные, совсем не похожие на губы Джозефа, вечно поджатые, словно он сосет кислый фрукт, — рот очаровательного ребенка на стареющем лице, странно развращенном.

— Вы восхищаетесь горной вершиной или искусством художника? — не удержалась она.

— Художник потратил на свой пейзаж слишком много краски.

Магда рассмеялась.

— Возможно. Но мне он нравится из-за горы. Так мне кажется, будто я тоже там брожу.

Зная, что Арун, прежде чем поступить в компанию Флитвуда, недолго прослужил в трансгималайском отделе Управления тригонометрической съемки, она сказала ему, что, наверное, он был очень доволен работой землемера.

— Будь я мужчиной, именно это я бы и выбрала. — И теплым голосом добавила: «Дорогой Арун», словно начинала письмо другу.

Он немедленно покраснел. Тогда, начиная уже деловое письмо, Магда поблагодарила его за предупреждение о тигре:

— Я постараюсь быть осторожнее.

Однако, оказалось, она легко забывала про время. В укромных уголках фабричного здания было так темно, что приходилось постоянно жечь свет. Как-то ночью, засидевшись в конторе после того, как все служащие давно ушли, она подняла взгляд от дневников Джозефа Хукера и осознала, что за открытыми дверьми фабрики погасли все огни. Она была одна. Дождь затих на минутку, и эта пауза пробудила ее от мысленного путешествия по северным холмам.

Закрыв Хукера, она взяла лампу и прошла мимо ночного сторожа к реке, лениво влекшей свои воды под лунным светом. Волны с глухим плеском ударялись о пристань. Тишина, наступившая после муссонных ливней, бархатной перчаткой облекала нежные шорохи и малейшие колыхания новых ростков. На рисовых полях было слышно, как рис пробивается вверх из жидкой глины. Такая мягкая, чуткая ночь. Магда расстегнула пуговки на горле и почувствовала, как щекочущие пальцы легкого ветерка забираются под платье. Небо очистилось, дождевые облака скучились на горизонте, как тяжелый зимний гагачий пух, а луна бросала на влажную землю и реку стальной отсвет. Какое-то существо скользнуло с берега и шлепнулось в воду, оставив жидкий извилистый след. Магде тоже хотелось подойти к прохладной реке, но она знача, что в это время года лучше не гулять у воды, чтобы не подхватить лихорадку. «И еще тигры», — напомнила она себе.

Магда медленно повернула в сторону дома. Пройдя полпути между фабрикой и воротами сада, она услышала странные звуки, кашель, и сердце ее подскочило в груди. К ней приближались мягкие шаги; потом тишина, не считая глухого стука ее участившегося сердцебиения. Человек прошел мимо, она узнала его и окликнула; он остановился. Магда спросила себя, не следил ли Арун за ней, но отбросила эту мысль, как ребяческую надежду. Все же странно, что он прошел и не поздоровался.

— С вами все в порядке?

— Благодарю, миссис Айронстоун, у меня все хорошо. Я… — Он говорил хриплым голосом, словно простудился.

Темнота принесла с собой опасное ощущение близости, безрассудство, и ей захотелось удержать мужчину. Она подошла ближе и увидела на его щеке след, словно от слез.

— Что случилось? Вы как будто очень расстроены. Получили плохие известия?

Он попытался уйти.

— Прошу вас, расскажите мне, что вас тревожит. — Придется вытягивать из него слова — так распарывают по одному стежку слишком тугой шов. — Что-то с семьей?

Вместо ответа он вынул из куртки письмо и протянул ей. Магда почти слышала напыщенный голос, который продиктовал эти слова: «По зрелом размышлении мы постановили, что не можем заменить золотую медаль, врученную вашему отцу Королевским географическим обществом в 1871 году, которая, как вы утверждаете, была потеряна вами во время службы в Управлении тригонометрической съемки два года назад. Честь имею, и проч.»

— Которая, «как я утверждаю», была потеряна! — горько произнес Арун. — Как будто я мог продать такую вещь!

— Но у вас, наверное, остались и другие вещи на память об отце?

Он покачал головой и принялся рассматривать письмо, словно пытаясь найти в нем что-то новое.

— Мой отец, — он откашлялся, — вы, возможно, не знаете» что мой отец много лет занимался топографией рек, в основном на севере Индии и в Тибете. Самой важной из них была Брахмапутра, чей подлинный исток он и искал.

Вернее, продолжал Арун, его отец стремился определить, какой из двух водных путей — Брахмапутра или Иравади — соединялся с рекой Цангпо в Тибете. В голосе Аруна Магда слышала реку: плавно скользя, она несла свои воды в теплую ночь по широкой, сумрачной долине. Цангпо, повторил он, великая таинственная река по ту сторону Гималаев, безмятежно убегающая на много миль на высоте одиннадцать тысяч футов сквозь неглубокую песчаную впадину, открытое всем ветрам тибетское нагорье и субполярную растительность; этот поток, как жирный червяк, свернувшийся в кольцо, томно вытягивался из сброшенной кожи желтых песков, словно так и собирался ровно течь, никуда особо и не устремляясь, через леса и равнины, а потом дальше, за границу Гималаев, в Китай, и не было ни малейшей ряби на его поверхности, предупреждавшей о грядущем ужасном превращении, ни грозных порогов, которые сказали бы, что на востоке река сужается, сгибает острое колено, срывается в глубокое ущелье, ныряя в расселину промеж двух почти сошедшихся глыб высочайших гор мира.