Алхимия единорога

XVIII

Прага – город, основанный в IX веке. Она приворожила меня своей архитектурой, домами, мостами через Влтаву, а еще любовью здешних жителей к музыке, к театрам, к туристической толчее. Это был один из городов, в которых я не раздумывая согласился бы поселиться.

Здесь нашли пристанище алхимики, маги, загадочные женщины, фантастические существа; этот город вдохновляет поэтов и музыкантов, трогает души чужаков, которые бывают в нем проездом. И в то же самое время Прага – тот самый серый город, что навеял Кафке его «Замок», «Превращение» и другие шедевры. Этот гениальный прославленный европейский писатель жил в безвестности на Золотой улочке в одном из здешних маленьких сказочных домиков.

Да, город меня очаровал. Вышеград – холм над рекой, с парком и гробницами знаменитых пражан – напомнил мне историю Праги. Мне бы хотелось познакомиться с принцессой Либуше из племени чехов. Она вышла замуж за крестьянина по имени Пржемысл, от их союза пошла династия Пржемысловичей.

Меня манили к себе Градчаны, Целетна улица, Мала Страна, библиотека Страговского монастыря, Карлов мост. Я вышагивал по Праге из конца в конец, отыскивая сокровища, таящиеся в камнях, в мостах, в лицах горожан. Я гулял с Джейн, гулял с Виолетой, и на узких улицах отдавалось эхо наших шагов. Я гулял – и не чувствовал усталости. Этот город, его расстояния, его каноны красоты были как раз по мне. Единственной помехой был язык, но я старался не обращать на это внимания, объясняясь с помощью жестов.

Дом Николаса Фламеля находился на Староместской площади, то есть на главной площади Старого Города, что само по себе было роскошью. Единственное неудобство такого местоположения заключалось в толчее туристов: дом стоял возле церкви Девы Марии перед Тыном. Изящный особняк удивил меня роскошью внутреннего убранства.

Слуги сообщили нам, что чета Фламелей находится в Италии, в городе Фермо, но вот-вот должна приехать.

Я, конечно, сильно расстроился. Мы решили задержаться на несколько дней, словно в запасе у нас имелась вечность. И все-таки Джейн заметно нервничала: ей не терпелось встретиться с родителями. Она была младшей в семье, и ей недоставало родительской опеки. В Лондоне это было не так заметно, но когда Джейн куда-нибудь уезжала (например, в Италию или в Чехию), в ней просыпались детские воспоминания.

Приласкав подругу, я спросил:

– Что с тобой творится, Джейн?

– Мне больно оттого, что мои родители – такие особенные, такие ненастоящие, такие далекие, такие недостижимые. Я понимаю, отцу приходится скрываться в разных уголках мира и даже время от времени «умирать». Но моя мать ни в чем не виновата, однако тоже вынуждена скитаться с ним по всему свету.

– Ты должна ее понять. Наверное, это любовь.

– Не знаю, как она могла влюбиться в мужчину такого возраста.

– Ну, если бы она не влюбилась, тебя бы не существовало, ты бы тогда вообще не родилась…

– Оставь ее в покое, Рамон, – вмешалась Виолета. – Она всегда такая, когда мы куда-нибудь выезжаем. Иногда мы неделями дожидаемся встречи с родителями. Однажды их занесло в Венесуэлу, и восемь месяцев от них не было ни весточки. Только из любви к нам они время от времени напоминают о себе. Мой отец – мастер маскировки: случается, сообщает, что находится в другом городе, а сам в это время стоит рядом, преобразившись до неузнаваемости. Однажды он решил выдать себя за собственного недоброжелателя, подошел ко мне в клубе – якобы познакомиться, – завел разговор и принялся клеветать на самого себя. Я уже собиралась раскроить ему голову каминными щипцами и потянулась за оружием, но тут незнакомец окликнул меня, призывая к спокойствию. Потом тихо – чтобы не расслышали другие члены клуба, находившиеся в гостиной, – произнес: «Виолета, это я, твой отец, Николас», подмигнул и рассмеялся. Только тогда я сообразила, что к чему, и простила ему эту выходку. Николас, когда захочет, умеет хорошо повеселиться, он самого черта обведет вокруг пальца. Конечно, после стольких лет можно кое-чему научиться.

Виолета взглянула мне в глаза и добавила:

– Не обижайся, если Джейн будет с тобой неласкова: когда она с родителями, всем романам конец. В их присутствии никаких нежностей не будет, ты не дождешься от нее даже поцелуя.

Джейн плакала в уголке гостиной этого старинного дома, а когда я подошел, буркнула, что хочет побыть одна, что ей никто не нужен, и велела оставить ее в покое. Но все-таки, рискуя нарваться на отпор, я покрыл ее лицо поцелуями, осушил слезы, крепко прижал к груди.

Сердце Джейн отчаянно билось. Девушка еще долго молча всхлипывала, а потом набросилась на меня, словно голодная кошка. Виолета поглядывала на нас краем глаза, делая вид, что погружена в чтение. Мы уже барахтались на ковре возле камина, когда Джейн позвала сестру:

– Виолета, иди к нам!

– Нет. Я читаю.

– Иди, тебе говорят!

Виолета притворно нахмурилась и, будто нехотя поддавшись на уговоры сестры, поднялась с кресла, скинула одежду и обвилась вокруг меня, как змея.

Сердце мое стучало, точно автомобильный мотор на холостых оборотах, все тело переполнилось желанием, которое ширилось, как взрывная волна, неся радость и наслаждение.

Когда я долго занимаюсь любовью, у меня затекает шея, в лоб словно впиваются иглы, но сейчас блаженство было сильнее боли. Мы втроем дарили друг другу счастье несколько часов подряд, а потом разлеглись на ковре, удовлетворенные, но готовые все начать по новой. Мы никогда не испытывали пресыщения – это легко было понять по той нежности, с которой мы целовали и облизывали друг друга как перед началом, так и после завершения основной стадии. И ничего удивительного, что вскоре мы вновь ступили на путь наслаждения, будто паломник, раз за разом следующий одним и тем же маршрутом, чтобы очиститься и ощутить на лице свежий ветер, который посылает ему Господь.

Но потом у меня начала кружиться голова; пришли боль, слабость, тоска и подавленность.

Все было не так. Я чувствовал себя обманутым. Мои странствия ни к чему не привели. Единственным утешением, на которое я мог рассчитывать, была любовь двух женщин, лежавших рядом.

– Послушай, Виолета, тебе не кажется, что, выражаясь современным языком, наш союз заражен мачизмом? Разве каждая из вас не хотела бы делить жизнь с одним мужчиной? У вас не возникает ощущения, что вам досталась только одна половинка?

– Мы с Джейн говорили об этом. Когда мы встретили тебя, мы обе в тебя влюбились. Сам знаешь, нередко случается, что два человека любят одного, и почти всегда кому-то приходится уйти. После долгого обсуждения мы поняли, что ни одна из нас не намерена отступиться и что обе мы рискуем тебя потерять. Тогда мы решили проверить твои чувства и поняли: то, что ты не можешь между нами выбрать – тоже форма любви. Мы всегда были щедры друг с другом, поэтому для нас делиться любовью – не отчаянная затея. Будь мы двумя мужчинами, мы вполне могли бы влюбиться в одну и ту же женщину.

– И вы считаете, что я всегда смогу удовлетворить вас обеих на равных?

– Этого, Рамон, не может знать никто. Однако таково наше решение, наше желание, наш выбор. Если ты сам не возражаешь, то и говорить больше не о чем. А люди пусть думают, что хотят. Нам нет нужды вдаваться в хитросплетения морали и решать нелепые псевдоэтические проблемы. Я тебя люблю, и точка.

– Я тоже тебя люблю, – отозвалась Джейн.

Сейчас у нее было личико заплаканной шаловливой девчушки.

В тот день мы никуда не ходили. Просто задушевно болтали до самого рассвета. А потом проспали до двух часов дня.

Наконец приняли душ, оделись и отправились на улицу Кременкова, в пивнушку «У Флеку». Там было многолюдно, из глубины заведения неслись чешские народные песни. А когда мы нашли свободный столик, заиграла музыка Сметаны, «Моя родина». Я заказал знаменитый «Пльзеньский праздрой», Джейн – «Пражанку», а Виолета – «Будвар». К пиву нам подали пражскую шунку (ветчину), омлет и отбивные. Мы набросились на еду, точно оголодавшие коты.