Пятерка

Пятнадцать песен, две из которых приближались почти к семиминутной отметке, а одна еще длиннее десяти минут, просто сносили крышу. Они цепляли, уходили в неведомое, аранжировка и вокал как с цепи сорвались, и посреди песни менялись тональность и темп, что вообще не может быть допустимо, но для Кочевника это звучало как самая свежая, самая живая музыка, которую он в своей жизни слышал. А еще была последняя песня, так и называвшаяся «Последняя песня», от которой Кочевник ночами не спал, мысленно прокручивая ее снова и снова и думая, что это будет огромный прорыв для «Ezra’s Jawbone».

— Ты знаешь, что было дальше, — напомнил ему Джон Чарльз.

«Суки в костюмах», — ответил ему Кочевник.

Ошалевший от изумления его друг, ведущий певец, рассказывал, что первое впечатление от «Дастин Дэй» на «Эм-Ти-Би-Эф» было — отсутствие синглов. Что некоторые мотивы — блин, они их «мотивами» звали! — слишком длинные, такие длинные мотивы слушать не будут. Извините, конечно, но это один из самых непонятных, худших наборов мотивов, который они когда-либо слышали. Что «Ezra’s Jawbone» двумя предыдущими выпусками уже создала себе репутацию группы стиля хард-рок/кантри-фанк, и то, что они сейчас делают, в имидж не ложится. Ну что за смысл в том, что люди сидят и разговаривают, или ловят призраков, или хрен еще знает, что они делают и зачем тут шатаются. А потом — вопрос насчет религии. Нет, уж кто-кто, а мы все точки зрения и все мнения уважаем, но это же совсем другое, куда нас тут тянут. «Эм-Ти-Би-Эф» не является христианским брендом. Вы видели наш последний хит-лист ай-тюнсов? Ни одной религиозной мелодии. Ни одной. Nada. Здесь вы по зыбучему песку ходите. Ваша аудитория хочет развлечений, а не проповеди. Наш бизнес — развлекательный. Так что мы должны сказать, и притом мы в этом единодушны, что «Дастин Дэй» просто не подлежит выпуску. А теперь, прояснив этот вопрос… Мы могли бы вас сцепить с зарекомендовавшей себя в смысле продукции группой, которую имеем в виду, и она поможет вам переделать эту запись, но вы должны им позволить делать то, что должно быть сделано, потому что Богдан Анастасио и Дзи Чао требуют полной власти.

— Эти тошнотные мудаки, — фыркнул Джон Чарльз.

«Можешь себе такое представить? — спросил Кочевник. — Сидят эти костюмы на заседании, слушают „Дастин Дэй“ и говорят, что это дерьмо, потому что ни одного сингла в нем нет! И это же они весь бизнес на фиг уронили с обрыва».

— Ага, — согласился Джон Чарльз.

«Не сбросили цену на диски, когда это можно было сделать, — сказал Кочевник. — Нужно было сделать, наполовину сбросить, до полцены. И все независимые торговцы компактами и винилом прогорели, а эти индивидуальные магазинчики, друг, — это же кровь и жизнь отрасли. — Он сделал паузу — отпить своего черного кофе. — И прежнее так и не восстановилось», — сказал он себе своим мысленным голосом.

— И все равно надо делать то, что должен, — сказал Джон Чарльз.

«Правда?» — спросил Кочевник, но тут он увидел, что официантка несет еду, и Джон Чарльз скользнул обратно в него, потому что они оба были голодны.

Официантка, снова стараясь не глядеть в глаза, хряпнула на стол тарелку с сандвичем, а потом еще тарелку…

— Это что? — спросил Кочевник.

Она глянула на него щелочками глаз:

— Картошка с сыром, как вы заказывали.

Запах желтого сыра, намазанного на картофель, он учуял раньше, чем увидел сыр.

— Я это есть не могу.

— Вы заказали, — ответила она.

— Нет, я заказывал по-гречески.

— Нет, с сыром.

— Послушайте, мэм, — начал Кочевник, чувствуя, как в животе собирается ком. «Легче, — сказал бы Джордж. — Спокойнее, друг». — Я знаю, что я заказывал.

Она стояла, вперившись в него взглядом, угольно-черные глаза горели яростью, голова склонилась набок, будто готовилась сорваться с шеи и откусить Кочевнику причиндал.

— О’кей, — сказал Кочевник, протягивая руки вперед ладонями, чтобы сохранить мир. На шум стали оборачиваться посетители. — Забудем это дело. — Он отодвинул неприятную картошку. — Я съем свой сандвич, и ничего не…

— Нет, если хотите картошку по-гречески, я вам принесу ее по-гречески! — Официантка цапнула картофель с сыром. Лицо у нее скривилось, покраснело, гнев готов был брызнуть из нее, как брызгали у нее сопли из носа и слюна изо рта. — Я вам принесу картошку по-гречески, но вы ее не заказывали!

Она почти орала.

«Идиотка, записывать надо!» — едва не сказал Кочевник. Сделав глубокий вдох, он вцепился обеими руками в край стола и попытался выдавить из себя улыбку, но это не получилось.

— Послушайте… — начал он.

— Хватит с меня этого «послушайте»! Я вас отлично слышу. Вы что, думаете, я глухая?

— Нет, я только…

— Хотите картошку по-гречески — принесу вам картошку по-гречески!

Она стала отступать, не поворачиваясь. Из кухни высунулась другая официантка. Кассирша выглядывала из-за угла, вытянув шею.

С совершенно неожиданной силой раздался голос — хриплый, пропитой голос Кочевника:

— Стоять!

Сделав еще два шага назад, она наконец послушалась. И ссутулилась, подав плечи вперед, как самка питбуля перед нападением.

— Пожалуйста, — сказал Кочевник, чувствуя, как дрожит его голос, даже такой хриплый и грубый. — Прошу вас.

Его начало трясти, он чувствовал, что разваливается по швам. Майка нет в живых. Джордж в ближайшие полсуток тоже может умереть. «Критический период», — сказал доктор. Но вот сейчас эта самая минута для него, Кочевника, была самой что ни на есть критической. «The Five», шатаясь, идет к собственной могиле. Кочевник подумал, что сердце бьется слишком сильно, надо успокоиться, спокойнее, друг, сказал бы Джордж, но сейчас Гения-Малыша рядом не было. Может быть, уже никогда не будет.

— Прошу вас, — выдохнул он, — давайте я просто съем этот сандвич. Оставьте меня и дайте мне его съесть. Договорились?

Из кухни выглянул приземистый мужик с песочными волосами, в поварском фартуке, глянул поверх головы второй официантки.

А официантка Кочевника улыбнулась мерзко, победно и сказала, будто в три удара загоняя гвоздь в голову Кочевника:

— Ноль. Проб. Лем.

Потом резко повернулась — театральным движением, как Бетт Дэвис в том кино, что смотрела Берк, — подхватила тарелку с сырной картошкой и унесла. Кухонная дверь закрылась.

Кочевник начал есть, но вкуса не чувствовал совсем. Что это за война, на которую он налетел, какая муха укусила эту агрессивную официантку, что она на людей бросается, — не его дело.

— Спокойнее, парень, — сказал один из студентов. Подумал, наверное, что скандал начал Кочевник. Когда Кочевник глянул в их сторону, они все трое уставились на него, и непонятно было, кто из этих дубин заговорил. Кочевник снова вернулся к борьбе с сандвичем, и тут один из этих парней совершил ошибку — сделал губами неприличный звук, слюнявый смешок, прикрывшись грязной от жира лапой.

У Кочевника загорелось лицо, будто огнем полыхнуло изнутри. Он повернул голову, выбрал самого массивного, глядя на него в упор, и спросил громко и отчетливо, чтобы его нельзя было не понять:

— Эй! Ты Мо, Ларри или тот жирдяй, которому надрали задницу? [25]

Они уставились на него молча. Пара, сидевшая неподалеку, вдруг встала и вышла из своей кабинки, держась за руки и направляясь к кассирше.

Он хотел им сказать, что все в порядке, никому ничего не грозит, он уже свою вспышку гнева подавил, и нет нужды бежать отсю…

Что-то шлепнулось перед ним на стол с такой силой, что он вздрогнул.

Подняв глаза, он увидел лицо своей официантки — она подошла так быстро, что он даже не заметил, как она вышла из кухни.

— Вот, — сказала она, скривившись в улыбке. Глаза ее сделались точечками ярости, но в центре зрачков светился красный отблеск торжества. — Это вам подойдет?

Горгона Медуза не могла бы прошипеть более злобно.