Век Зверева

— Не смешите меня. Если только им не помогут…

— А кто может помочь? Вот ты бы взялся?

— Сложный вопрос. Подумать нужно.

— Думать не нужно. Нужно наливать и пить. Вот и пельменчики поспели.

Старик оказался парнем веселым и невредным. Его бы со Зверевым Юрием Ивановичем посадить за один стол. Они бы пришли к консенсусу.

— Так ведь там еще американская охрана будет. Два кольца.

— Американцы против наших — никто. На Эльбе били их лопатками и прикладами. И на Кубе били.

— Про Кубу откуда знаете?

— Куба — это самая большая головная боль временного оккупационного режима.

— И вы знаете почему?

— А как же? Сказать?

— Да я и так знаю. Дальше-то что? С Таманцевым?

— Ну, все взяты. Все. И рыжий, и толстый, и мальчиш-кибальчиш.

— Плохиш.

— Ну да. И их увозят.

— Куда и как? В бронетранспортерах?

— В голубом фургоне.

— Может, в зеленом?

— Нет, в голубом.

— Да что за фургон еще такой?

— Специальный фургон.

— Так ведь если выехать дадут, так и досматривать станут.

— Ты про роту забыл? Она обеспечит путь отхода. К коридору во времени.

— Так. А она разве не перебита?

— Где?

— При штурме правительственной дачи.

— Нет. Ты думаешь, какой должен быть процент потерь?

— Восемьдесят пять.

— Ну, это ты маханул. У меня бы было — сорок.

— Ну пусть сорок. Коридор-то далеко?

— В том-то и дело, что нет. И все генеральные шпионы с кляпами во ртах и веревкой на запястьях.

— А потом?

— В городе паника. Кое-кто вообразил мятеж в дивизии Дзержинского и двинул в Шереметьево.

— А фургон?

— А волшебная дверка скрипнула и пропустила его. А те, кто обеспечивал отход, рассредоточились по городу и автономно ложатся на дно. Потом — ждут наших.

— Наши, это кто?

— Красная Армия.

— Хорошо. Откуда она возьмется?

— Из регионов. Двинет из Приморья и сломает геополитическую игру.

— Газету «Завтра» любите читать?

— Я вообще газет не читаю.

— Не верю. У вас подшивки на антресолях.

— Ах да, ты же обыск проводил. Ну, было дело, покупал. Теперь — нет.

— Почему?

— Ошибаются часто. Народ спровоцировали в девяносто третьем.

— А тогда что произошло? Кто был человеком Президента в Белом доме? Который из двух? Или оба?

— Поболе.

— То-то же. Это вам не кубинские секреты. А Кастро если привлечь? Получилось бы?

— Кастро — человек умный. Встревать не станет. Отсидится.

— Так. А с фургоном-то что?

— Фургон прямо в Москву, в Кремль. К товарищу Сталину. Лично допросит.

— А потом?

— А потом по коридору во времени пошлет Красную Армию.

— А если без товарища Сталина?

— Без него не получится.

Тем временем мы усидели бутылки полторы. Коньяк легкий, мягкий и за такую цену. Случается все же иногда что-то хорошее.

— А нельзя в август тот или в тот сентябрь эту роту?

— Тогда бы никто ничего не понял. Нужно, чтобы народ осознал предмет своего заблуждения. Чтобы харей в дерьмо. Сами дали себе под ноги нагадить и на голову. На стол обеденный. А теперь говорят про социальную защищенность. Ты-то по какому делу? Ответь.

— По минутному.

— Тебе сразу отказать или поговорим еще?

— Лучше поговорим.

Старик прибрался на столе, отнес тарелки из-под пельменей в раковину, быстро помыл, отправил в сушку и чайник поставил на газ.

— Тебе чай или кофе?

— Это зависит от того, какой кофе и какой чай.

— Справедливо. Чайку задвинем. Не крепкого, но густого. Ты куришь?

— Нет.

— Молодец. Так слушай дальше. Ты думаешь, я мракобес? Стагнат? Старый пердун?

— Тогда бы с вами говорить было легче.

— То-то же. Я слез по Октябрю не проливал. Коммунистические подпалины на теле Родины мне больно было видеть.

— Взаимно.

— Ты меня не дразни.

— И не думаю.

— Так вот. Скажи мне, мил друг. Я же про товарища Сталина много такого знал, чего ни в одной книжке не написано. Понятное дело, не я один. Вот те, кто знает, как раз и не страдает графоманией. Но поверишь, мил друг, я с ним говорю по ночам. Все чаще. Когти и клыки демократии. До чего дошло, старики стали пайки с лагерными сравнивать. Оказывается, там сытнее было. Я и насчет паек знаю. И насчет гробов и цен на похороны.

— Вы большого изящества в изложении оперативных документов достигли.

Он осекся, посмотрел не на меня, в окно, чайник сорвал с горелки, сыпанул в заварочник, кипятку плеснул отмеренным движением.

— Так это для тебя оперативный документ? Записываешь, что ли?

— Нет. Был соблазн, но отказался. Шансы на получение нужной информации вычленением из бытового блока крайне малы. Я вам потом вопрос задам, а вы, если хотите, отвечайте. Или не отвечайте.

— Хорошо. Значит, нет СССР и есть только географический обрубок, по воле высших сфер все укорачивающийся, уменьшающийся в размерах. И по параллелям, и по меридианам. Грузия, как и встарь, свободна, и бывший первый секретарь штурмует санатории в Абхазии. А сулугуни — вволю.

— Да это же давно было.

— Скоро опять будет.

— Да, по всей видимости.

— Я вот по ночам тележурнал «Пентхауз» стал смотреть.

— И что?

— А ничего. Нравится.

— А что не нравится?

— А все. То, что переселенные народы назад потекли; то, что они города другими именами называют. То, что поезда под откос стремятся, а самолеты так врезаются в сопки, что потом от них даже пыли не найти. И то, что великие заводы не работают. Не дымят исторические трубы.

— А может, срок им вышел?

— Трубам?

— Заводам. Новые времена, новые технологии.

— Технологии продажи жилья. Освободившегося от строителей этих самых заводов. Но за это придется, мой юный друг, ответить.

— Но не мне же?

— А может быть, и тебе. Ты-то что за птица?

— Я как и вы.

— Что «как я»?

— Чтобы заводы дымили.

— По производству памперсов? Я вот говорю с товарищем Сталиным. Я ему говорю, что мы «преступные» работы Ильича изъяли, почти по-скотски. Что вместо них?

— Вместо них, очевидно, враг народа Троцкий.

— Даже зарифмовать можно. Троцкий-скотский хутор. Читал я книжонку. Занятная.

— А как здорово акцент копируют? Замечали?

— Чей?

— Товарища Сталина.

— А ты не заметил, что его теперь почти не копируют? Только вот Шендерович изредка. Думаешь, почему?

— Боятся.

— Правильно. Мистика истории. Тоннель во времени и голубой фургон. Когда на Красной площади идет концерт какого-нибудь педераста…

— Вместо парада…

— Вот именно.

— Берлинскую стену разрушили м…ки.

— Одна страна, одна нация. Все нормально.

— Ты думаешь?

— Конечно. Германцы — наша последняя надежда.

— А товарищ Власов — спаситель России.

— Вот именно.

— И вопреки законам общественного развития, вопреки доктринам истории вдоль Немана…

— И вдоль Преголе…

— А чего это ты про Преголе…

— Да вам же эти места знакомы.

— Мне-то знакомы. А вот ты-то что там ищешь?

— Судьбу.

— Чью?

— Как бы ничью и чью-то одновременно.

— А близкое видение будущего?

— Будет примерно так. Однажды впередсмотрящий…

— Кто это?

— Ну, кто там будет на вахте?

— А кто будет?

— Не важно. Ну, например, я.

— Хорошо. Продолжай.

— Однажды впередсмотрящий крикнет…

— «Земля!»

— Нет. Он крикнет: «Погасла!»

— Кто погасла?

— Не кто, а что. Звезда Люцифера. За гранью воды и неба погаснет звезда Люцифера. И в покинутые русскими балтийские порты вернется преданная вера.

— Какие порты имеешь в виду?

— Ревель, Мемель, Либаву, Ригу, Вентспилс, Кенигсберг, Тильзит.

— Так, так, так… и что потом?

— Следуя законам силы, права и истины, наши порты опять заговорят.

— А каким этот день будет? Безоблачным?

— Нет. В этот день пройдет дождь по всем историческим границам империи. По истинным. Мир не терпит пустоты, а приказ по флоту все еще хранится.