Лилия прокаженных

— Они? — переспросил Галлахер?

— Ну да, любители покататься. Очень эту самую модель уважают.

— Сегодня он сам за рулем сидел, — вмешался Финиан. — Можете поверить. Меня едва не переехал.

— Думаю, в двух предыдущих случаях машину тоже вел он, — добавила я. — Когда украл ключи от Центра исторического наследия и когда пытался наехать на меня.

Дойл явно ничего не понимал.

— Я согласен с мисс Боуи, Имон, — обратился к нему Галлахер. — Разузнай регистрационный номер и сделай запрос.

— Мы его записали, — сказал Финиан. — В машине остался, сейчас принесу.

— Буду признателен. А когда вернетесь, я хотел бы поговорить с вами об убийстве. — Галлахер многозначительно на него посмотрел.

Такого Финиан не ожидал.

— И о чем же нам говорить?

— Постараетесь вспомнить, может, видели что необычное или подозрительное на прошлой неделе. Мы, думаю, сейчас в том месте, где тело расчленили, да и убийство произошло, вероятно, тоже здесь. Так что собираемся опрашивать всех живущих неподалеку. С вас и начнем.

Финиан глянул на меня, пожал плечами и пошел за номером. Галлахер, вне сомнений, следовал рутинной процедуре и даже старался облегчить Финиану жизнь, но я видела, что тот все равно недоволен.

Женщина из поисковой группы извлекла что-то из кустов ежевики и позвала обоих офицеров полиции. Это был лист бумаги — жухлая, изъеденная улитками газетная страница. Дойл и Галлахер отправились взглянуть, а я, пользуясь возможностью, пошла к ручью с мыслями об отце.

Не знаю почему в памяти всплыл его звучный тенор и песня — колыбельная викторианских времен, он любил напевать ее, когда был дома. Я знала щемящую и прекрасную мелодию с детства, папа пел ее для меня, совсем маленькой, но так, чтобы кроме нас, никто больше не слышал. Что в ней его привлекало?

Она словно звала к уходу от горестей и скорбей реального мира в исцеляющие объятия сна — а может, смерти? Он не видел принципиальной разницы между тем и другим и только усмехался, чувствуя их двойственность. Доведись ему жить в Средние века, там бы он был в своей стихии.

Минуя рефрен, память перенеслась в начало следующей строфы.

Теперь, вспомнив слова и увидев их как бы со стороны, я догадалась, почему отец напевал их с такой душой лежавшей в детской кроватке маленькой дочери. Он искренне желал мне счастья, хотя прекрасно понимал, что оно не более чем поэтическая иллюзия. Но как прочнее становится, закаляясь в огне, стекло, так сильнее и глубже становились его чувства, обожженные экзистенционалистским осознанием абсурдности человеческой жизни.

Я услышала писк комара над самым ухом и прихлопнула его ладонью. Над водой повисло плотное облако мошкары.

Не успела я сбежать от комариного полчища, как почувствовала, что в ногу мне впиваются зазубренные жала слепня — вот чей укус ни с чем не спутаешь, — и нагнулась, чтобы его смахнуть. Рядом, напоминая перевернутый коренной зуб, торчал из земли огромный пень — расщепленный остаток ствола большого букового дерева, всю верхнюю часть которого снесло когда-то бурей. Опершись одной рукой о его гладкую кору, другой я подтянула ногу и в месте укуса увидела выступившую каплю крови.

«Кровь пьют женские особи, — вспомнились слова отца. — Мужские питаются нектаром».

Словно угадав мои мысли, над головой загудели. Подняв глаза, я увидела пчел, вылетающих из пустотелого пня — сердцевина сгнила начисто. Казалось, отлетающих и кусающих тварей не было спасения. Не забыв, как в детстве меня не только ужалило в голову, но и до смерти напугало своим жужжанием запутавшееся в кудрявых локонах насекомое, я поспешила прочь, чтобы присоединиться к Финиану — он вернулся и разговаривал с Галлахером. И тут одна из пчел села мне на тыльную сторону ладони. Только она оказалась мясной мухой.

Инстинктивно вздрогнув от отвращения, я стряхнула ее с руки и оглянулась на насекомых, вылезающих сверху из пня. Так и есть — мухи. Внутри древесных стволов они не гнездятся, и уж если туда забрались, то лишь по одной причине.

— Мэтт! — замычала я, преодолевая рвотный рефлекс. — Сюда… — Я помахала рукой, подзывая к себе.

Десятью минутами позже, когда мы с Финианом стояли на берегу ручья, подошел Галлахер. Полицейский с фонариком в руке только что спустился по лестнице, приставленной к массивному пню.

— Там внутри — пустота, — сообщил Галлахер. — На дне скопилась дождевая вода, но можно разглядеть человеческий черепе остатками тканей и еще что-то. Думаю, это окончательно доказывает, что убийству Латифы Хассан умышленно придали видимость ритуального. Иначе голову ни за что бы не оставили. Вероятно, девушку изнасиловали и задушили, после чего убийца отсек голову и кисти рук, чтобы замести следы. И уже потом додумался представить все как охоту за частями тела для мьюти, зная, что направит следствие по ложному следу.

ГЛАВА 31

— Вспомнил что-нибудь полезное для Галлахера? — спросила я Финиана по пути в лечебницу.

— Нет, конечно. Видел бы что подозрительное, давно бы рассказал. Зла не хватает — меня допрашивают, а Бирн с его угрозами их не волнует! Мало того, Галлахер передал дело Дойлу, а он мне особого доверия не внушает.

— Мэтт возглавляет расследование по убийству, всплыли новые важные обстоятельства, и ему не до нас. — Я рассказала Финиану обо всем, что происходило в больнице Святого Лоумана.

— Думаешь, Аделола что-то утаивает?

— Уверена. К сожалению, у него неплохо получается. Сказывается опыт нелегальной иммиграции, когда постоянно приходилось лгать. Он отрицал дружбу с Терри Джонстоном, хотя Гейл говорила обратное. Заявил, что был пьян в субботу, — и тут же, что привержен исламу. В тот полдень, когда, по его словам, он загулял в Наване, я видела его с Дарреном Бирном в Олдбридже.

— Снова Бирн?

— Сам видишь. Бирн. Аделола. Джонстон. Мортимер.

Мне уже приходила в голову мысль, что они вместе охотились за сокровищем, спрятанным предком Мортимера. Теперь оказалось, что Бен Аделола, а возможно, и Терри Джонстон — если Латифа была его «готтентотской Венерой», — были знакомы с убитой женщиной. Остаются еще двое. Неужели к убийству причастна вся четверка? Нет, такое только в бреду придумать можно.

Когда мы приехали, мама и тетя Бетти пили в столовой чай с Дейрдрой Лайсагт. Подойдя к маме, я прижалась к ней, сдерживая набежавшие слезы.

— Успокойся, успокойся, родная. — Чувствуя, что я вся дрожу, она старалась собраться с силами, но покрасневшие заплаканные глаза ее выдавали.

Финиан пожал ей руку, выражая сочувствие, а мы с Бетти обнялись.

— Как отец? — спросила я.

— Видно, что он не страдает, — утешила Бетти.

Мама тихо плакала.

— Можете к нему пройти, — разрешила Дейрдра.

Финиан вошел в палату со мной, однако оставался недолго — передал только привет от Артура. Он всегда разговаривал с отцом, будто тот его понимал. Бесполезный, как и — любой другой, способ общения с ним, но лучше, чем молча сидеть у постели.

Потом он оставил нас наедине, понимая, что я так хочу.

В палате горел ночник. Я сидела и смотрела на отца. Он тихо спал, дыша кислородом, поступающим через введенную в нос тонкую как соломинка прозрачную трубку. Поредевшие волосы потускнели, под восковой кожей проступали кости черепа, отчего он выглядел намного старше своих шестидесяти семи лет. Я не раз видела его больным за последние несколько месяцев, но сейчас все было иначе.