Похитители тьмы

Он вышел из этой жуткой комнаты в помещение, которое, наверное, можно назвать камерой смертников. Коридор, однако, был предназначен для тех, кто еще ждал своей очереди.

Собранная наспех информация говорила о недостатке финансирования тюрьмы, и свидетельство тому — отсутствие подвижных караульных. Он знал, что тюрьму от хаоса отделяют два небольших шага, и обида или раздражение в два счета приведут охранников в состояние, когда они станут исполнять свои обязанности спустя рукава, поскольку относились к ним лишь немногим лучше, чем к тем, кого они охраняли. Идея побега заключенных вызвала бы у них смех, а потому Майкл был уверен: они никак не ждут, что кто-то вломится внутрь.

Сент-Пьер бесшумно шел по коридору, чутко настроенный на любые звуки и движения. Адреналин тек по жилам, сердце колотилось, но если раньше он получал удовольствие, взламывая системы безопасности, то теперь обнаружил, что полон страха и беспокойства, потому что понятия не имел, в каком состоянии находится Симон. Если он травмирован, то Майклу придется его нести — это тебе не какой-нибудь артефакт, который, на худой конец, можно оставить, чтобы украсть в другой раз.

Майкл прошел по коридору и посмотрел сквозь маленькое щелеобразное окошко в середине тяжелой массивной деревянной двери. Камера, маленькая, темная, пуста. В воздухе висел едкий запах человеческих выделений.

Он двинулся дальше. Всего здесь было десять таких дверей, и первые шесть камер оказались пустыми. Майкл подошел к седьмой и заглянул внутрь сквозь маленькое зарешеченное отверстие. На полу спиной к стене сидела фигура. Майкл едва различил этот силуэт.

— Симон?

Голова удивленно дернулась, осторожно повернулась. Ни слова не было сказано, пока фигура поднималась и двигалась к двери.

Глядя сквозь малое окошечко, Сент-Пьер понял, что это не Симон — человек ниже ростом, не столь широк в плечах. Майкл поднял маленькую авторучку с фонариком, включил, пробежал лучом по камере. Когда грязные волосы были убраны с лица, он, наконец, увидел глаза. Они смотрели со смешанными чувствами: страхом и злостью, стыдом и гневом. Обстоятельства приглушили их изумрудно-зеленый цвет.

Сердце бешено забилось, мысли заметались в смятении при виде женщины, стоящей перед ним, женщины в камере смертников, женщины, которую он держал в своих объятиях всего две недели назад.

Майкл потерял дар речи, глядя в глаза Кэтрин.

Шестьюдесятью тремя часами ранее КК заглянула в темный зев стенного сейфа размером два на два фута. Она, окутанная полуночным мраком, стояла посреди офиса на верхнем этаже дома в Амстердаме. Комната роскошно обставлена: кресла и столы от «Хэнкок энд Мур», старинные персидские ковры, бесценные картины экспрессионистов, современнейшая электроника.

На голове Кэтрин была тонкая лента с крохотным фонариком, который освещал раскрытый стенной сейф перед ней. В руке она держала пожелтевшее письмо в прозрачном пластике, невероятно старое; черные чернила, которыми выводились буквы, растеклись в местах складок. Написанное по-турецки письмо оставалось для нее тайной за семью печатями, если не считать христианских, иудаистских и исламских символов наверху.

Она передала письмо Симону, который быстро скопировал его миниатюрным сканером, встроенным в сотовый, и тут же отправил изображение в свой офис в Италии.

Осторожно, чтобы не сработала сигнализация, которую она умело отключила пятнадцать минут назад, КК закрыла дверь сейфа. Вернула картину на крюк над сейфом, поставила на место безделушки и антикварные вещицы на полке внизу.

Она уже повернулась, собираясь уходить, но тут ее взгляд упал на картину, висящую на стене рядом с письменным столом. «Страдание» Гоетии [9] — шедевр, написанный в 1762 году на пике карьеры художника вскоре после смерти его жены. Кэтрин хорошо знала эту картину, может быть, лучше любой другой в мире. Некоторое время назад она проследила, как та переходила из рук в руки, изучила биографию художника, его душевное состояние в то время. Выяснила тип использовавшихся красок, холста, на котором написана картина. Стала специалистом по Гоетии. А первой картиной, которую она украла и продала на черном рынке, было «Страдание».

Мысли ее метались, она поедала взглядом Симона.

— Что? — спросил тот, видя ее озабоченность.

— Я украла эту картину десять лет назад, — ответила девушка, стреляя глазами по комнате. — Нужно убираться отсюда. Как можно скорее.

Симон на бегу вытащил конверт, на котором заранее был написан адрес и поставлен почтовый штемпель. Сунул внутрь письмо в прозрачном пластике, выбежал в холл и бросил конверт в почтовый желоб [10].

КК уже догнала его.

— Ты думаешь, это была подстава?

Симон уставился на нее.

— Ни в коем случае, я…

Но закончить он не успел — дверь лифта открылась, свет в кабине выключен. Оттуда выскочили трое охранников, а двое остались в темной кабине, молча глядя, как сдаются Симон и КК. И хотя девушка не видела их лиц, она точно знала, кто такой тот, что пониже. Она узнала его не только по фигуре, но и по изменившейся атмосфере, ощущению опасности, которого не испытывала с тех пор, как была еще девчонкой.

Барабас Азем Огурал, директор «Хирона», сидел в своей квартире на верхнем этаже тюрьмы. Помещение площадью две тысячи пятьсот квадратных футов, интерьер которого находился в резком контрасте не только с тюрьмой, но и со всем этим царством пустыни в целом. Деревянные стены увешаны картинами и зеркалами, мебель изящная, изысканная — низкие замшевые диваны, шикарные кресла с шелковой обивкой. Из больших окон открывался вид на мир пустыни, ее залитые лунным светом песок и камни уходили за горизонт.

В комнате стояла прохлада, словно из чистого протеста против погоды, но теперь уже становилось жарковато, и Барабас проклинал генератор. Если он сломался, то на его починку уйдет не одна неделя, а он не терпел, когда его лишали привычного комфорта.

Джеймер и Ханк вот уже десять минут как ушли в третий раз за вечер, чтобы восстановить электропитание. Он знал, что должен был сделать это сам. В этой тюрьме над пустыней не найти ни одного человека хоть с какими-то зачатками разума — исключая, конечно, его.

Он сделал карьеру, дослужившись до полковника из рядовых акбиквестанской армии. Далось это ему тяжкими трудами, взятками и устранением одного генерала, который возражал против бесчеловечного обращения с людьми. Барабас вышел в отставку с хорошей пенсией и отличным счетом в банке — и все это благодаря его изобретательной капиталистической хватке, способности шантажировать и выкручивать руки людям и стране, которых он поклялся защищать. Огурал принял предложение занять должность директора тюрьмы «Хирон», поскольку она предоставляла ему идеальный штаб, откуда можно руководить различными операциями, включая и «исчезновение» людей — часть из них попадала сюда вовсе не по приговору суда, — которые сначала оказывались в камерах, а потом в безымянных могилах.

Барабас взял фонарик, нашел рацию, нажал кнопку, прокричал:

— Джеймер, если ты через тридцать секунд не включишь рубильник, то лучше тебе вообще не возвращаться.

Ответа он не дождался.

— Джеймер?

Барабас не из тех людей, кто закипает медленно — он уже кипел. Тот, кто не вытягивался перед ним в струнку, выводил его из себя и всегда платил высокую цену. А Джеймер заплатит самую высокую. Но потом Огурал вспомнил, какой страх испытывают перед ним его подчиненные. Они знали, что он без колебаний пустит пулю в лоб любому и швырнет его тело в долину. Им известна его репутация — за бутылку водки мог убить невиновного. Джеймер был его заместителем, и если не отвечал, значит, не мог.

Барабас подошел к шкафу и быстро натянул форму, не прекращая проклинать охранников. Он схватил пистолет, рацию, фонарик и направился к двери.