Чистильщик

Я киваю.

— И правда три доллара. Удивительно.

— Ну так как, тебе налить?

— Давай.

Так проще.

Она накрывает ужин. Мы садимся и начинаем есть. Столовая прилегает к кухне, и единственный вид, который мне остается, это или моя мать, или стена позади нее, так что я смотрю на стену. Все электроприборы здесь выглядят так, будто они устарели уже тогда, когда изобрели электричество. Линолеум на полу как будто скроен из лягушат Кермитов, [1]с которых содрали кожу. Стол ярко-бананового цвета. Холодные металлические ножки. Стулья обиты мягкой тканью; мой стул слегка шатается при каждом движении. Мамин стул, в отличие от моего, укреплен.

— Как прошел день? — спрашивает она. Крошечный кусочек морковки прилип к ее подбородку. Как будто одна из родинок пыталась его на себя насадить.

— Нормально.

— Я от тебя целую неделю ничего не слышала.

— Я кое к чему готовился.

— По работе?

— По работе.

— А твой двоюродный брат женится. Ты знал?

Теперь знаю.

— Правда?

— Когда ты найдешь себе жену, Джо?

Я заметил, что пожилые люди всегда жуют с открытыми ртами, так что ты слышишь, как еда у них во рту шлепает о нёбо. Это потому, что они все время собираются что-то сказать.

— Не знаю, мам.

— Ты ведь не голубой, сынок?

Она говорит это и жует одновременно. Как будто это какая-то мелочь. Как будто она просто сказала что-то вроде: «Тебе идет эта майка» или «Хорошая выдалась погодка сегодня».

— Нет, мам, я не голубой.

На самом деле это действительно мелочь. Я не имею ничего против голубых. Совсем ничего. В конце концов, они просто люди. Как все остальные. А вот по отношению к людям вообще кое-какие проблемы у меня имеются.

— Хм, — хмыкает она.

— Что?

— Да нет, ничего.

— Мам, что?

— Просто я тогда не понимаю, почему у тебя нет девушки.

Я пожимаю плечами.

— Мужчины не должны быть голубыми, Джо. Это не… — она пытается подобрать слово, — нечестно.

— Не улавливаю.

— Неважно.

Минуту мы едим в полной тишине, и это максимум, который моя мать может выдержать, перед тем как начать болтать снова.

— Я начала сегодня паззл собирать.

— Угу.

— Он был со скидкой. Двенадцать долларов вместо тридцати.

— Вот это сделка.

— Подожди, я тебе чек принесу.

Когда она уходит, я продолжаю есть, хотя знаю, что, даже если быстро все съем, это не будет означать, что я смогу быстро уйти. Смотрю на часы на микроволновке и на плите и сравниваю с теми, что висят на стене; ну, наперегонки, кто быстрее! Но и те и другие как будто застряли на месте. Мама недолго ищет чек, думаю, она специально положила его на видном месте, чтобы мне показать. Она семенит обратно с еще одной рекламкой. Сдерживаю восторг как могу.

— Видишь, двенадцать долларов.

— Ага, вижу.

На рекламке написано «битком набито удовольствием». Пытаюсь представить, что было в голове у человека, когда он это придумал. Или под чем он был.

— Это восемнадцать долларов. Ну, вообще-то первоначальная цена была двадцать девять девяносто пять, потом стало двенадцать, так что это восемнадцать долларов и девяносто пять центов экономии.

Пока она говорит, я тоже подсчитываю и быстренько вычисляю, что она обсчиталась на доллар. Но лучше промолчать. Думаю, что, если она узнает, что сэкономила восемнадцать долларов, а не девятнадцать, она понесет паззл обратно. Даже если она его уже собрала.

— Это «Титаник», Джо, — говорит она, хотя я и так прекрасно вижу, что на рекламке нарисован большой корабль, и на борту у него написано «Титаник». — Ну знаешь, корабль?

— Ах, этот «Титаник».

— Настоящая трагедия.

— Ты о фильме?

— О корабле.

— Я слышал, что он утонул.

— Ты точно не голубой, Джо?

— Я думаю, я бы заметил, если бы им был, а, мам?

После ужина я предлагаю помочь ей убраться, хотя уже знаю, что она мне ответит.

— Ты думаешь, я хочу использовать тебя как прислугу? Садись, Джо. Я уберусь. Какая мать не заботится о своем сыне? Я тебе скажу — плохая мать, вот какая.

— Давай помогу.

— Я не хочу, чтобы ты помогал.

Я сажусь в гостиной, уставившись в экран телевизора. Сводка новостей. Какой-то труп. Нападение с взломом. Переключаю каналы. Наконец входит мама.

— Я, по-моему, всю жизнь провела, занимаясь тем, что убирала за твоим отцом, а теперь трачу остаток жизни, убирая за тобой.

— Я же предложил помочь, мам, — говорю я, поднимаясь.

— Ну, теперь уж поздно. Я уже закончила, — подкалывает она. — Ты должен научиться ценить свою мать, Джо. Ведь я — это все, что у тебя осталось.

Эту речь я знаю наизусть, и я извинялся ровно столько раз, сколько ее слышал. Если я попрошу прощения еще раз, похоже, извинения будут составлять добрую половину от всего моего общения с матерью. Она садится, и мы смотрим телик — какой-то английский сериал о людях, которые говорят «noffing» вместо «nothing», а что такое «bollocks», я даже не подозреваю.

Мама смотрит так, будто и не догадывается, что Фай спит с Эдгаром ради наследства, а Карен забеременела от Стюарда — городского пьяницы и своего брата, когда-то пропавшего. Когда начинается реклама, мама рассказывает о том, что пережил каждый из героев так, будто они члены нашей семьи. Я слушаю, киваю и через несколько секунд забываю то, о чем она говорила. Как золотая рыбка. Когда сериал начинается снова, я опускаю глаза на ковер, потому что мне интереснее смотреть на коричневые симметричные узоры, от которых все с ума сходили в годах пятидесятых — что доказывает, что тогда все были абсолютно чокнутыми.

Сериал заканчивается, и под титры играет очень меланхоличная музыка. Но какая бы грустная мелодия ни была, в душе я рад, потому что музыка означает, что мне пора. Перед выходом мама опять начинает рассказывать о моем двоюродном брате Грегори. У него машина. «БМВ».

— А почему у тебя нет «БМВ», Джо?

Ни разу не угонял «БМВ».

— Потому что я не голубой.

В автобусе я один. Водитель такой старый, что, когда я отсчитываю и вручаю ему деньги, вижу, что руки его трясутся. Пока мы едем, я представляю себе, что будет, если он чихнет. У него сердце не взорвется случайно? Не опрокинемся ли мы, врезавшись в окружающие машины? Когда он в целости и сохранности довозит меня до дома, мне хочется дать ему доллар на чай, но боюсь, что он может так разволноваться, что отдаст концы. Когда я выхожу из автобуса, он желает мне спокойной ночи, но я не уверен, действительно ли он мне ее желает. Я ему ничего не желаю. Не хочу заводить друзей. Особенно старых.

Придя домой, залезаю в душ и целый час смываю с себя свою мать. Потом вылезаю и некоторое время провожу с Шалуном и Иеговой. Они как будто очень рады меня видеть. Проходит еще несколько минут, и я выключаю свет. Залезаю в кровать. Мне никогда ничего не снится, и сегодняшняя ночь не будет исключением.

Я думаю об Анжеле, о Пушистике и, наконец, не думаю ни о чем.

5

Просыпаюсь ровно в семь тридцать. Мне не нужен будильник, чтобы проснуться. У меня внутренние часы. Их не надо заводить. Они никогда не ломаются. Все тикают и тикают.

Еще одно утро в Крайстчерче, и мне уже скучно. Рассматриваю содержимое своего гардероба, но это бесполезно. Одеваюсь, завтракаю. Тосты. Кофе. Изысканнее некуда. Разговариваю со своими рыбками, рассказываю им о Карен и Стюарде, и об остальной команде «noffing», и они внимательно выслушивают все, о чем я не рассказываю. Кормлю их в награду за верность.

Выхожу на улицу. Вокруг по-прежнему никого. К сожалению, машины у меня нет. Машину Анжелы я оставил припаркованной на другом конце города. Оставил ключи в замке зажигания на случай, если кто-нибудь захочет прокатиться. Стащить ключи гораздо проще, чем паять провода в машине, хотя у меня за спиной довольно богатый опыт и в том, и в другом. Домой я шел целый час, поэтому и пришел так поздно.