Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)

Лафайет сперва впихнул ему в рот свой член, а потом круто отмахал в задницу, одной рукой пригнув над раковиной его спину, а другой приподняв голову за реденькие рыжеватые волосы и заставив наблюдать эту сцену в зеркале.

Тут уж старый Макьюэн, невзирая на последствия, оставил жену, поселился с ним в одной квартире, сделал своим компаньоном и доверенным лицом – до тех пор, пока его не хватил инфаркт на вернисаже модного художника, на чьи работы он имел эксклюзивные права.

К сожалению, старый педик так и не успел развестись, и стерва жена мигом оттяпала у Лафайета половину галереи.

Но в целом дела шли неплохо.

Главным наследием старика была не галерея, а то, что стоит дороже всяких денег: Джефф сделал его истинным ценителем искусства. У Лафайета хватило ума сообразить, что главный капитал в его деле – это знания. Когда жена покойного любовника выжила его из галереи Челси, Лафайет уже вполне твердо стоял на ногах. Почувствовав, что интересы публики постепенно смещаются к изобразительному искусству Сохо, он приобрел помещение на втором этаже шикарного здания на маленькой, мощенной булыжником Грин-стрит и открыл галерею «Эл-энд-Джей», оставаясь верным принципу, что отныне его единственной компанией в жизни будет он сам. В конце концов у него остались маленькая квартирка, где жил он сам, и аттик на Уотер-стрит, где поселил Джерри.

И вот бодрым шагом, в кроссовках фирмы «Найк», он шагает к дому своего питомца.

Проходя мимо Стейк-Хауса, Лафайет чуть замедлил шаг и полюбовался на себя в витрине. Сорокалетний черный красавец в костюме от Ральфа Лорена, с печатью успеха на всем облике. К этому отражению, пожалуй, подходит фраза, которую постоянно твердит Джерри Хо: «Все идет по плану, Лафайет, все идет по плану…»

Он прошел мимо изрядно проржавевшей калитки, запертой на цепочку. За ней в глубине двора виднелись несколько драндулетов. Среди этого металлолома красовался призыв держать собак на поводке.

Подойдя к подъезду Джерри, облицованному выцветшим песчаником и обрамленному с двух сторон навесными пожарными лестницами, Лафайет порылся в поисках ключей и вспомнил, что оставил их в машине. Он нажал кнопку звонка в надежде, что Джерри не сломался раньше времени и услышит его.

Нажал два раза, но никакого ответа не последовало.

Он уже повернул было назад за ключами, как дверь парадного открылась и из полутьмы на свет вышел человек. На нем был серый спортивный костюм с низко надвинутым капюшоном и темные очки. Голову он свесил на грудь, так что за секунду столкновения Лафайет ничего рассмотреть не успел. Незнакомец явно куда-то спешил, поскольку довольно бесцеремонно оттолкнул Лафайета и даже не подумал извиниться. Миновав его, он тут же поднял голову и перешел на бег трусцой.

Лафайет проводил его взглядом и отметил, что бежит он довольно странно, будто припадая на правую ногу и опасаясь ее нагружать.

Вот сволочь!

Такую лапидарную реплику Лафайет мысленно отпустил в адрес всех бегунов и этого в частности, нажимая кнопку вызова лифта. Дверь открылась мгновенно: кабина была внизу. Должно быть, на лифте спустился только что встреченный им горе-спортсмен: бегает, вишь ты, а по лестнице спуститься лень. А может, опять же ногу бережет…

Лафайет пожал плечами. Больше ему думать, что ли, не о чем, как о хромом и невежливом бегуне? Надо скорей подкормить Джерри, чтоб работал на полную мощность. На осень Лафайет наметил вернисаж и хотел иметь возможно более широкий выбор. Выставка будет небольшой, но крайне репрезентативной. Он уже договорился с несколькими коллекционерами – законодателями мод – и нажал на все рычаги, чтобы обеспечить соответствующие отклики в искусствоведческой печати, чье мнение только и котируется у ценителей искусства.

Наступал момент, когда Лафайету надо было расширить границы Нью-Йорка на всю Америку и весь мир. С металлическим шуршанием двери лифта открылись на площадке седьмого этажа, который полностью занимал аттик Джерри.

Дверь оказалась приоткрыта.

Лафайет Джонсон вдруг почувствовал странный, но явственный привкус ржавчины во рту. Если и есть на свете шестое чувство, именно оно посетило его в тот момент.

Он толкнул створку двери с потрескавшейся лакировкой и вошел в студию, где жил и работал Джерри. Его встретил знакомый хаос красок, беспорядка и грязи в равных долях – единственно возможный антураж жилья художника.

– Джерри?

Тишина.

Лафайет медленно двинулся в обход нагромождения холстов, грязной посуды, пустых банок из-под пива, остатков пищи, книг и постельного белья весьма сомнительной чистоты. Слева от двери стоял металлический шкаф, где Джерри хранил банки с краской и прочий инструмент своего ремесла. А прямо перед ним на полу был закреплен белый холст с множеством цветных мазков.

В воздухе ощущался сильный запах краски.

– Джерри, почему дверь не запираешь? Ведь вор может в один миг стать обладателем бесценных шедевров современного искус…

Произнося эту тираду, Лафайет обогнул препятствие в виде железного шкафа. То, что предстало взору, одновременно лишило его дара речи и всех размышлений о судьбах современного искусства.

Джерри Хо, совершенно голый, перемазанный высохшей красной краской, сидел, прислонившись к стене, в позе настолько смехотворной, что лишь смерть способна сделать ее трагической. Большой палец правой руки засунут в рот. Левая рука придерживает край одеяла, натянув его на ухо. Глаза, вперившиеся в пустоту, наполнены ужасом и недоумением: художника словно бы удивило, что кому-то вздумалось расположить его тело столь нелепым образом.

Над его головой на белой стене синей краской был нарисован контур облачка, будто в комиксах, и в этом облачке той же краской был выведен номер:

Привкус во рту стал тошнотворным, в желудок словно воткнули холодный стальной прут. Лафайет мгновенно понял две вещи. Первое: его курочка не снесет больше золотых яиц. Второе: он крепко влип. И есть только один способ выбраться. Хотя бы раз в жизни действовать надо по всем правилам.

Он вытащил из кармана сотовый и набрал 911. Услышав любезный и бесстрастный голос телефонистки, сообщил, что обнаружил труп. Назвал свое имя и адрес и сказал, что останется на месте до прибытия полиции.

Сразу после этого камерой «Панасоник» он принялся снимать труп во всех ракурсах. Наверняка не одна газета за такие снимки, пусть и не очень качественные, кучу денег отвалит. Поснимав, он прошел в ванную и бросил в чашку содержимое пакетика, что лежал в кармане. Затем открыл кран, и пока поток воды уносил образовавшийся раствор в сток раковины, Лафайет прикидывал, как будет вывозить из этого свинарника шедевры Джерри Хо, одного из армии безумных художников, который – мир праху его – теперь уже расписывает врата ада.

4

Стоя у окна, Джордан Марсалис глядел на грузовик агентства по перевозкам, выезжавший со стоянки перед его домом. Несколько минут назад из подъезда еще доносились возгласы грузчиков, спускавшихся по лестнице, в то время как он подписывал наряд, который подал ему бригадир, огромного роста негр со статью борца и круглившимися под футболкой бицепсами. На футболке сзади черными буквами было выведено «Казинс» – название бруклинского транспортного агентства, которому он доверил вывезти из квартиры мебель, еще имевшую кое-какую ценность. На листке Джордан поставил свою закорючку, тем самым как бы сдавая в архив, отправляя в неведомое складское помещение вместе с мебелью кусок своей жизни. Так прошлая и будущая жизнь на время уравнялись: обе канули в неизвестность.

– Прошу, сэр.

Протягивая ему квитанцию, черный окинул Джордана, одетого в кожаный костюм мотоциклиста, взглядом, в котором любопытство мешалось с завистью. Джордан вытащил из кармана сто долларов.

– Вот, возьмите, выпейте за мое здоровье и присматривайте там за моим барахлом.

Купюра торжественно перекочевала в карман черного, и тот заговорщицки, совсем по-детски подмигнул.