Женское время, или Война полов

Семидесятилетний Джим Вайт с недоверием оглядел Катрин с ног до головы. Он не любил давать своих лошадей незнакомым людям. Правда, Катрин — дочка доктора, который три года назад удалил его сестре огромную опухоль в щитовидной железе, и с тех пор у сестры — никаких проблем!

— На сколько ты хочешь лошадь?

— На час-полтора.

— Я никогда не видел тебя на лошади. Где ты училась ездить?

— В Нью-Йорке, в парке Ван-Кортланд, — легко соврала Катрин.

— О’кей, пойдем посмотрим, что я смогу тебе дать.

Он пошел в конюшню, искоса наблюдая за идущей рядом Катрин. Не нужно быть экспертом-лошадником, чтобы определить, знает человек лошадей или не знает. Достаточно посмотреть, как этот человек реагирует на запах конюшни. Потому что как тут ни убирай и ни проветривай, а запах конюшни — это запах конюшни, а не духи «Элизабет Тэйлор». Лошади едят овес, а овес дает газы, simple like this — вот и все. А кроме того, лошади потеют, испражняются и т. п. И непривычному человеку этот букет запахов шибает в лицо так, что поначалу никто не может сдержать гримасу, тем более — женщины.

К его изумлению, Катрин на подходе к конюшне вобрала в себя этот запах полной грудью, и лицо ее высветилось возбужденной улыбкой. Джим успокоился. Только настоящие лошадники могут так неподдельно радоваться встрече с лошадьми. Но конечно, на первый раз он даст ей Гнома или Богему — самых спокойных и старых.

Он вошел в конюшню и сказал:

— О’кей, у меня тут двадцать лошадей. Правда, пять не моих…

И — остановился, потому что Катрин уже не слушала его. Она пошла вдоль стойл — медленной и словно завороженной походкой. Странный шум заполнил ей голову. Наверное, так чувствует себя бывший военный пилот, оказавшись на аэродроме, где готовые к полету самолеты гудят турбинами. Катрин даже встряхнула головой, пытаясь сбросить это наваждение. Но нет, наваждение не исчезло. И кроме того, оно было приятно, оно наполняло ее кровь мощными потоками адреналина. Отличные ездовые лошади были перед ней. Конечно, она ничего не понимала в лошадях, но каким-то совсем нерациональным знанием она вдруг почувствовала каждого коня и каждую лошадь, мимо стойл которых она шла. И — что еще поразительнее — лошади почувствовали ее. Джим Вайт, потомственный лошадник, начавший ездить верхом еще до того, как стал ходить своими ногами, сразу увидел, что между его лошадьми и этой Катрин возникло поле полного доверия. Кони всхрапывали ей навстречу тем добродушным всхрапом, которым встречали по утрам только его, Джима. Они тянулись к Катрин мордами, заигрывающе поводили ушами и передергивали шкурой, демонстрируя готовность ускакать с ней в любые дали. Молодая арабская кокетка Жасмин стала бить землю передним левым и задним правым копытами, так откровенно напрашиваясь и набиваясь, как проститутка на 42-й улице. А когда даже бешеный Конвой, драчун и гроза конюшни, еще издали приветливо заржал навстречу этой Катрин, у Джима просто челюсть отвисла от изумления.

— Где, ты сказала, ты училась езде?

Катрин, не ответив, дошла до конца конюшни и остановилась напротив стойла Конвоя.

— Этот. Я беру этого, — сказала она уверенно.

— Извини, — сухо ответил Джим. — Этот не для верховой езды. Я могу дать тебе вон того, Гнома. Или вот эту, Богему. В крайнем случае — Миста.

— Сколько? — перебила Катрин.

— Тридцать долларов в час. О’кей, для дочки доктора я могу…

— Я спрашиваю, сколько за этого? — снова перебила его Катрин, показывая на Конвоя. В ее голосе появились властные, стальные нотки.

— Я же сказал тебе: этого я не даю.

— Сто долларов в час. Седлай!

Джим посмотрел ей в глаза. Два прямых клинка встретили его взгляд, и он вдруг ощутил, что не может выдержать ее взгляда. Он отвел глаза, бормоча:

— Он псих. Он даже меня не слушает.

— Не теряй время! — уверенно сказала Катрин. И вытащила из кармана чековую книжку. — Тебе заплатить вперед? Дать задаток?

Сомнение вернулось к старику Джиму. Где, она сказала, она училась? Но с другой стороны, черт их знает в этом Нью-Йорке, он не был там уже лет тридцать — может, теперь там уже и за верховую езду берут деньги вперед?

Через несколько минут Конвой был под седлом. При этом он не взбрыкивал, не храпел и даже не пытался помешать Джиму затянуть сбрую. Но еще больше старый Джим изумился, когда вывел Конвоя из конюшни, — он никогда не видел, чтобы женщины так запросто подходили к незнакомой лошади, а уж тем более к этому гиганту! Чтобы они такбрались рукой даже не за луку седла, а за гриву коня и легко, не упершись и ногой в стремя, взлетали в седло. И уж конечно, он никогда не видел такой странной посадки. Вместо того чтобы тут же взять поводья, натянуть их и одновременно похлопать коня по шее, дружески, но жестко показав ему тем самым, кто тут кого контролирует, Катрин просто нагнулась через седло, обняла Конвоя за шею, а потом резко встала в стременах и сжала коленями его бока. Конвой заржал, но не злобно, а — черт бы его побрал — весело! Словно расхохотался. И — загарцевал, затанцевал от радости.

Джим даже приревновал его к этой Катрин.

— Не больше двух часов! — сказал он.

Катрин не ответила. Подобрав поводья, она уже выезжала с фермы, и Конвой сам свернул на север, к океану, точнее — к желтеющему прибрежному лесу, через который шла конная тропа.

Старый Джим проводил их взглядом. Нет, не понравилось ему, как эта Катрин сидит в седле. Такой посадке не могли научить ее в Нью-Йорке и вообще — нигде. Потому что было в этой посадке что-то не клубное, не светское, не аристократическое и не английское. Дикое что-то в этой посадке, запоздало подумал Джим и даже хотел окликнуть эту Катрин. Но…

Конвой уже нырнул под кроны Норс-Хилл-Форест — Леса северного склона и исчез за деревьями.

Джим почесал затылок, посмотрел на часы и пошел в конюшню. Было 10.48 утра. В конце концов, за сто долларов в час пусть она ездит хоть задом наперед.

Через час рыбаки графства Саффолк видели с моря странную картину. По пустынным пляжам, вдоль самой кромки воды, на высокой крупной лошади скакала женщина с распущенными волосами. Конь стремительно нес ее на восток, в сторону залива Меттитук. Океанская пена и мелкая прибрежная галька брызгали из-под его мощных копыт. Всадница, казалось, слилась с лошадью, ее волосы развевались от встречного ветра.

— Она сумасшедшая? — сказал один рыбак, наблюдая за ней в бинокль с сейнера, ставившего сети на тунца. — По песку! Она же загонит лошадь!

Еще через час эту странную всадницу видели строители кондоминиумов на пляжах Пеконика и Ошен-Вью. Потом — рыбаки Нортона и Гринпорта, самых северо-восточных поселков Лонг-Айленда.

После этого ее не видел никто.

В 16.25 старина Джим Вайт позвонил в полицию и заявил о пропаже коня, которого в 10.48 утра взяла напрокат Катрин Хилч, дочка доктора Хилча из городка Ваддинг-Ривер.

И почти одновременно с ним, в 16.40, одинокий яхтсмен, проплывая в трех милях от Ориент-Шор, самой северо-восточной точки Лонг-Айленда, заметил на берегу большое скопление чаек, орлов и грифов, а когда он направил туда свой бинокль, то увидел лежащих на песке коня и женщину. По тому, как спокойно расхаживали птицы по крупу коня и по телу женщины, яхтсмен понял, что он должен немедленно связаться по радио с полицией.

В 17.05 патрульная полицейская машина города Ист-Марион прибыла на место происшествия. Тяжелый мертвый конь лежал на боку, прижав своим весом левую ногу мертвой всадницы. Птицы уже обезобразили и лицо женщины, и морду коня и теперь вырывали и выклевывали у коня язык и гениталии…

В 17.39, когда «скорая помощь» доставила тело погибшей в больницу Ориент-Пойнта, врачи с изумлением обнаружили, что у нее нет правой груди и что смерть наступила вовсе не при падении лошади или шоке от перелома ноги, а доэтого. И — главное — совсем по другой причине.

3

Нужно быть объективным: Нью-Йорк нелегко запугать, выбить из привычной колеи и заставить остановить круговерть колес бизнеса и развлечений. Как в 1993 году февральский взрыв Всемирного торгового центра в Нижнем Манхэттене не вызвал паники даже на 42-й улице, так и первые ночные ожоги женщин не произвели на Нью-Йорк никакого эффекта. И только на третий день, после появления на вечерних телеэкранах Ланы Стролл с ее плоским багровым пятном на месте правой груди и официальных сообщений о космических лучах, выжигающих по ночам женские груди, что-то стало меняться в городе. Он вдруг перестал быть мегаполисом, в котором двенадцать миллионов людей разрознены и не имеют никакого отношения друг к другу. Теперь какое-то тайное выжидание словно объединило его обитателей. Так учуявший опасность зверь замирает в ночном лесу. Так во время Второй мировой войны жители Лондона внутренне объединялись перед ночной бомбежкой.