Бледный

— Гм… — сказала она, уставившись сквозь очки ему.в лоб. — Я доклад не читала. Уверена, он получит высокую и заслуженную оценку. Но… — она изобразила озабоченность. — В нашем Филёвском отделении кризис. Там аудит, а специалисты слабые. И поэтому я прошу вас немедленно туда ехать. Немедленно. В интересах банка.

— Но… мой доклад…

— Все уже решено, — прервала она. — Александр Александрович решил, что престиж банка стоит амбиций. И он согласен, что именно вам с вашим опытом нужно ехать… Не беспокойтесь… я прокомментирую ваш доклад. Я анализировала на днях тренд и, думаю, с ходу вникну в суть ваших рекомендаций и выводов… Не волнуйтесь… — она, вышла из-за стола на толстых ногах, искусно, впрочем, скрытых юбкой. — Мне пора к Сытину… Вы друзья? Завидую мужской дружбе. Как ваша дочь, жена?

Побледнев от такого поражения, он молчал. Когда Сова отворила дверь и, улыбаясь, ждала, чтобы он вышел, Девяткин бросил:

— Класс.

— Чудесно, — согласилась она.

Игнорируя встречных, он зашагал прочь. Из него вытрясли душу. Поначалу он отказывался признать крах. Сел в машину, и банковский возница почти сразу же попал в пробку. Девяткин следил, как скрывается здание банка, выложенное снизу мрамором, оштукатуренное, с серебристыми евроокнами, с мансардой, крытой черепицей. Он чувствовал себя потерянным. Из памяти вдруг выплыл клоун.

— Знаешь, что случилось? — спросил он шофёра.

— Не знаю.

Зато он, Девяткин, знал. Чудо не для него. Ему — рутина. Подъём, жор, поездка на службу, копание в цифрах, жор, копание в цифрах, поездка со службы, жор, час с дочерью, секс с женой, сон. Плюс пиво с Сытиным, ремонт в доме, распри с тестем, хвори, стоматология, шопинг и автосервис…

И это — жизнь? А что манило: алые паруса, принцессы и небывало восторженная любовь?

Где это всё?

Где девушка в косой юбке? Где смокинг на встрече избранных?

Их «вольво» нюхала зад «копейке» — они до сих пор ещё не перевелись. Девяткин — думал. Что за великий житейский и политический дар у Дины Марковны! Как сделано! Возрази ей — и ты как бы ради карьеры плюнул на банк.

Пат…

Мат!

Он же не мог сказать ей: не поеду, хочу лично зачесть доклад, пусть все увидят, что я способный, что справлюсь с высокой должностью.

Туман нависал, в нём тонули кровли зданий. Чуть моросило. Зрительной перспективы не было. Не было и перспектив в душе. В Филевском отделении банка он сначала консультировал, а потом весь обед сидел в углу, сморщившись, как от боли. Ловко! Сову понять можно: война за кресло. Обделённая внешностью, она это компенсирует. Знает, что без большого оклада утратит лоск и покажется продавщицей книжного магазина. Но есть надежда…

Нет надежды — признал он, вспомнив, что она ему ещё мстит за Сытина. Пискнул сотовый. На ловца и зверь.

— Выпьем? — Сытин встретился с ним в кафе. — Хочешь?

— Нет.

Он врал. Он — выпить хочет, хочет забвения, чтоб мягче принять то, что Сытин сейчас скажет, — но чувствует, что дурную весть все равно не запить и что ему будет легче только с Леной. Она его ждёт.

— Доклад сильный, — начал Сытин. — Но она всем внушила, что сама следит за трендом, раскрыла спектр данных для подтверждения. Сказала, что после доклада ещё больше убедилась в правильности своих прогнозов и действий, ею уже спланированных… Ты работал, мол, под её эгидой. Выдвинула на премию…

— Приезжай в субботу, — бросил Девяткин, протягивая другу руку. Голос его был хриплым, он предпочёл бы драться.

В «Форде» он включил радио и после многих петляний пристроился к пробке, ползшей на запад, а около МКАД ответил звонившей Лене:

— Да.

— Милый…

— Еду.

— Что?

— К тебе. Быть вдвоём.

— Петя…

— Лена, куда ты делась, когда утром связь прервалась?

— Я? В обморок. Я смотрела на клоуна и упала… Может, беременна?

— Лена!

— Я сейчас знаешь где? Не дома. Позвонила Дашка, дёрнули на вернисаж, там её друг выставлен. Чуть выпили… и в солярий. Массаж… Расслабилась и забыла тебе позвонить. Приезжай на Парк Культуры, тут есть бассейн… Милый…

— Знаешь, где я? — сказал он. — Уже выехал из Москвы.

И отключился.

Он не был удивлён. Лена врала частенько. Папа ей обещал наследство; она не работала и была независима, поэтому к обязательствам не привыкла. Он чувствовал, что подобная свобода делать только то, что хочется, прельщает и его. Но быть мужем богатой женщины, самому же корпеть на службе, не приносящей прибыли, — сложно. Во-первых, стыдно. Он пользовался чужим, а сам мог разве что снять квартиру где-нибудь на окраине. Во-вторых, неестественно. Дворняга среди породистых. Лена живет в мире, где он — случайный гость. Куда бы он ни шёл с ней — в оперу, на тусовку с участием «звёзд», на праздник к её отцу или в бутик, — везде он чувствовал себя альфонсом. На его оклад не оттянешься. В-третьих, муторно ощущать себя низшим существом, таким, которое выбрано лишь за правильный образ жизни.

Только что произошел облом — он понял что Лена любит его специфически: может сказать, что ждёт, а смыться с Дашкой. При этом не только настаивать на любви, но в каком-то смысле даже любить — как любят кошек, воспоминания или друзей, зная, что все они подождут. А если даже и сгинут — ничего, это лишь внешний мир. Муж для неё тоже был внешним. Вот внутреннему она, действительно, была верна, любила своё: капризы, страсти, мнения. Скажем, сейчас она именно там, где хотела быть, — но не там, куда он ехал по её зову.

Туман густел, пробка уплотнялась. Морось сеялась на стекло. Самая пора была для туманов — август. Но не днем же, ведь августовское солнце ещё греет. Этот же до сих пор стоит… Аномально. Погода спятила, так называемые народные приметы теряют смысл. Сколько ни пытался ими пользоваться — никогда не получалось.

Главное, что туман сгустился не вчера и не завтра, а именно в этот решающий день. Прожитое окуталось дымом сомнений и показалось жалким, призрачным и пустым… И туман же принёс клоуна…

Но вот вопрос: что прежде, курица или яйцо? Может, туман как раз — из-за клоуна? Не было бы клоуна — не было бы и тумана? Девяткин хмыкнул. Он даже рад был глупостям. В глупости верят, устав от умностей. Он думал: если б он жил неправильно, вдруг был бы счастливей?

Автомобилей навстречу шло мало. Все ехали из Москвы на дачи. Сверху Москва — монстр, пускающий в стороны щупальца. Всё рутина. Пробка тоже рутина. Жизнь сводится к присутствию на рабочих местах и в пробках. Редкие люди видят жизнь как череду новых событий. Победи он сегодня — ехал бы тоже с новыми надеждами, и обыденность не казалась бы невыносимой… Но он совершенно разбит. Кто-то изрёк, что не скандал, а рутина — предел падения.

«Форд» тихо полз, останавливаясь и трогаясь; скоро встал вообще. Цепь габаритных огней вела в туман. Видимо, впереди авария, и пройдёт минут двадцать, прежде чем вновь поедут. Он включил радио, поискал нужную волну.

«С Рублёвки передают о столкновении джипов. Владелец заднего — боксёр Гаров. У боксеров, как все знают, взрывной характер, выдержка проявляется лишь на ринге. Но мордобоя не случилось, потому что водитель первого джипа — отпрыск министра. Как говорится, велика Россия, но лучшим в ней места мало. Туман не уходит. Шутят, что застарелый российский правительственный недуг, а именно: непубличность и кулуарность, — материализован. Туман окутывает все сферы деятельности. Мы сталкиваемся с решениями, не зная ни о их причинах, ни о продуманности последствий. В качестве развлечения застрявшим в пробке сообщаем новость: утром на территории резиденции вице-премьера, курирующего ВПК, обнаружена надувная кукла. Охранники, окружив, её уничтожили. Браво!»

Девяткин стал объезжать аварию. Джипы перегораживали проезд, он сполз на обочину, трясясь на щебне и на корнях сосен, выбрался на асфальт, дал газ, но «Форд» повлекло вбок. Съехав к обочине, он вылез.

Тоже обыденность: кто-то всегда стоит на обочине из-за прокола. Теперь этот кто-то — он. Иначе и не могло быть. Он помнит, ему нагадали: он неудачник. Нагадали давным-давно. Девяткин, хмыкнув, надел перчатки. Морось усеяла туфли, лицо, костюм, который теперь наверняка испачкается. Включил аварийку и взял домкрат. Подымая бок «Форда», что было не просто, поскольку колонна ползла впритык, чуть ли его не касаясь, — он не сразу заметил подошедшую фигуру.