Болеутолитель

Глава 2

Сегодня он должен спасти игрока в монте — «три листика», отправить его в рай. Тот, кого потом все газеты назовут «Болеутолителем», был уверен в правоте своего дела и испытывал приятные чувства.

В три двадцать пополудни в четверг Фрэнсис Мадсен Хейд прошел мимо маленького оранжевого «Фольксвагена», брошенного кем-то в проулке рядом с Тукер-стрит. Машина полностью закрывала вход в его квартиру на первом этаже, но теперь у него не было необходимости в свободном пространстве для того, чтобы вывозить инвалидную коляску своего возлюбленного отца: дядя Винс умер. Более того, древняя машина отгораживала его жилище от прохожих, которые могли бы почувствовать запах и задуматься о его источнике…

Он рассчитал, что в его распоряжении еще целый час светлого времени для того, чтобы разобраться со своим картежником. Из всех, кто ездит на колясках, он, по мнению Хейда, больше других нуждался в спасении. Похоже, что Отец был с ним согласен. После двух месяцев, проведенных в поисках, прогулках по городу, изучении различных мест и лиц, он уже знал, что игрок раскидывает картишки на Куч-стрит, знаменитой улице, расположенной позади здания Центра церебрального паралича. Именно там находилось его рабочее место.

Редкие светлые волосы Хейда разметал ноябрьский ветер с озера; пройдя несколько шагов по направлению к Дирборн-стрит, он остановился и повернул назад, чтобы проверить, надежно ли заперта входная дверь. Она была заперта вполне надежно, на два замка, но все-таки он испытал немалое облегчение, убедившись в этом, перевел дух; сердце в его среднего сложения теле билось учащенно.

Он стоял на улице, безмолвный, как фигура индейца у табачной лавки.

Хейд сжимал в руке золотое кольцо для ключей и внимательно его рассматривал. Он знал, что запер дверь на оба замка. Ключ от верхнего замка был выполнен в виде перевернутой рождественской елки (такой красивый, дядя Винс, тот, что ты сам выбрал) и все еще сжимался его толстыми пальцами. Кольцо для ключей было украшено шариком на цепи; его прислали на их адрес месяц назад из строительной компании, которая недавно начала работать в районе Ривер-Норт. Посылка была адресована Винсенту Дженсену, и Хейд еще подумал тогда, что это забавно: человек умер, а почта все еще продолжает приходить. Забавно. В самом деле.

Он еще несколько раз взглянул на замок. Психиатр, наблюдавший его в детском реабилитационном исследовательском центре, Эгон Брунидж долго пытался бороться с его навязчивыми действиями, в особенности связанными с запиранием дверей. Подойдя к окну, чтобы взглянуть на свое отражение, он увидел рано поседевшие волосы, похожие на новогодний снег на Банкер-Хилле в парке Гумбольдта, «вдовий мысик» и ледяные голубые глаза.

Блеск его прилизанных волос вызывался не лосьоном, хотя Винс Дженсен оставил бутылочку «Гловер-тоника» вместе с деодорантом и кремом после бритья «Аква-Вельва» — все это стояло на столике в их общей спальне. В данном случае волосы Хейда блестели от мази доктора Слоуна, которую он втирал в ладони. У него была привычка нервно приглаживать волосы в те моменты, когда он не обкусывал ногти. Мазь, пахнувшая смесью скипидара с керосином, была и на его зубах.

Карамельная жидкость, продававшаяся в аптеке клиники «Кук-Каунти» задолго до того, как в употребление вошел ментоловый бальзам, покрывала все участки тела Хейда, до которых он мог дотянуться.

Тело его так и не излечилось от ожогового зуда, хотя доктор Брунидж считал пользование мазью одной из составляющих его комплекса навязчивых действий.

Шагая по улице, он продолжал бороться с непреодолимым желанием вернуться и еще раз проверить, хорошо ли заперта дверь. Но времени у него не было, потому что серая полоска на небе все расширялась. Сегодня Отец сможет, наконец, гордиться им.

Сегодня для калеки самый подходящий день, с уверенностью подумал он. Погода выкручивала ревматизмом его собственные конечности, и он мог себе представить, что того беднягу мучает боль во сто крат сильнее. Да к тому же несчастный чернокожий еще и привязан к своему хромированному креслу. Нет сомнения, что инвалид будет рад его появлению и поблагодарит за избавление от страданий.

Чтобы попасть на Куч-стрит оставалось только перебраться на другую сторону реки. Хейд на минутку задержался перед стриптизным заведением на Норт-Кларк. Это было одно из тех местечек, где ты за деньги мог всунуть свой прибор в дырку, чтобы сидящая в будке женщина его сосала.

Он остановился заинтригованный, потому что обшарпанная дверь отворилась и из нее выехал в инвалидной коляске белый мужчина с густой каштановой бородой — ветеран Вьетнама, решил про себя Хейд — и съехал со ступенек на мостовую. Черты лица его были залиты лиловым неоновым светом рекламы, окружавшей витрину. Реклама гласила: «Нагие тела» и «Сексуальные сцены». Вслед за первым из двери появился еще один мужчина, с длинными до плеч волосами и в замшевой куртке, и пошел за инвалидом, который опережал его, двигаясь в своей коляске.

Вскоре пути их разошлись. Хейду не приходилось встречать ни одного из них раньше, а появление в подобном месте инвалида в коляске вызвало у него настороженное любопытство. Он смотрел, как парень едет вперед, и задавался вопросом, насколько неразборчивой должна быть женщина, готовая взять в рот его дряблый отросток.

Все потенциальные игроки в монте уже разъехались в поездах метро, поскольку наступил «час счастья» — раньше в этом городе «час счастья» означал дешевую выпивку; теперь первоначальное определение стало неверным, и максимум, что могли предложить бары — это даровую пиццу или тому подобное дерьмо в часы перед тем, как жизнь Лупа замирала. Правда, это обычно предлагали уборщицам, чаще всего недавним польским эмигрантам, а их-то выпивка не интересовала.

Поэтому Реджинальд Гивенс не мог надеяться на хорошую поживу — в лучшем случае — на пустую бутылку или алюминиевую банку. Колода карт с изображением казино «Дворец Цезаря» на рубашках лежала у него на коленках, ожидая, когда он уберет ее в коробочку. Бубновая дама имела на рубашке едва заметную складочку, которая и давала шулеру преимущество в игре.

Фрэнсис Хейд, стоя на перекрестке улиц Уокер и Куч, наблюдал за тем, как инвалид в коляске, заехав во двор, роется в цинковом мусорном баке. Рука бедняги была опущена в мусорный бак и совершала там движения, подобные тем, которые проделывает рука слабовидящего человека, уронившего очки на ковер в гостиной и нащупывающего их на полу. По всей видимости он ничего не находил стоящего и взирал на бак с отвращением.

Ноябрьское небо уже два дня набухало дождем, и вот, наконец, первые капли упали на землю. Оба мужчины послали проклятья богам, каждый — своему. У Хейда при этом мелькнула мысль, что можно считать дождь вмешательством высшей силы.

Прохожие, которых дождь застиг на Уокер-стрит, раскрыли зонтики или превратили в зонтики свои «Трибюнс» и «Инкуайер» и ускорили шаги. Ну, им-то не на что жаловаться, подумал Хейд. Ублюдки не знают, что такое настоящая боль. Впрочем, пора приниматься за дело.

Хейд сделал глубокий вдох и полный выдох, потом еще раз и дождался, пока сердцебиение успокоилось. Ему пришло в голову, что аналогичные ощущения испытываешь перед потерей девственности. Затем он направился к бродяге.

Стало темнеть. Но он мог найти чикагского нищего и по характерным звукам: приглушенному шуршанию газет и звяканию бутылок. Еще до него доносился скрежет инвалидной коляски о металлический борт мусорного бака.

Гивенс посмотрел на подошедшего, когда услышал что кто-то рядом расстегивает молнию на куртке. В руке чернокожий калека сжимал свою добычу: бутылку, на дне которой оставалось еще несколько глотков вина. Бродяга широко улыбнулся Хейду своим щербатым ртом.

— Хэлло!

Хейд стоял, засунув руки в карманы; его тень вытянулась за ним по кирпичной стене, испещренной трещинами. Первое произнесенное им слово было приглашением. Он испытывал искреннее сочувствие к этому несчастному, рывшемуся в куче мусора ради нескольких капель спиртного. Да, Отец был прав, доверив ему такую миссию.