У края темных вод

— Вам вроде бы компании не хватало, — напомнила Джинкс.

Старуха покачала головой:

— Мне уже все равно. Рука судьбы отяготела на мне: близка моя смерть.

— Старая дура! — фыркнула Джинкс. — Лет триста по меньшей мере — конечно, смерть близка. Да ей давно пора сдохнуть.

— Вы бы потише, а то Терри разбудите, — вмешалась мама. — Пусть Терри отдохнет.

6

Раннее утро, солнечный свет хлынул сквозь щели в рамах потоком, точно речная вода, но не свет разбудил меня, а крик. Я вскочила на ноги, сжимая в руках обрез. Жуткий протяжный вопль доносился из спальни. Дверь туда оставалась открытой, и я увидела Терри — проснувшегося и пришедшего в сознание. Он почувствовал боль, он увидел, что ему оттяпали руку, и никто не спросил при этом его мнения. Терри сидел в постели и пытался скинуть ноги на пол.

Джинкс сидела на кровати вместе с ним, удерживая его за уцелевшую руку, но Терри оказывал ей серьезное сопротивление — больной и безрукий, а туда же.

Мы с мамой тоже вбежали в спальню и попытались успокоить Терри, но без толку: он орал и метался по кровати, оплакивал утраченную руку и боролся с нами. Мы втроем едва справились с ним, повалили на кровать и прижали к матрасу. Наконец он так ослаб, что потерял сознание и остался лежать, распростертый на постели.

Нам троим тоже здорово досталось. Мы проверили пульс, убедились, что рана не кровоточит, выползли из спальни и прикрыли за собой дверь.

— Он проснулся и стал орать, требовал, чтобы я вернула ему руку, — сказала Джинкс. — Я пыталась объяснить ему, что другого выхода не было. Надеюсь, я не солгала ему.

Старуха так и сидела в кресле-качалке, спиной к нам, даже не обернулась посмотреть, что тут у нас происходит. Это еще больше обозлило Джинкс.

— Вам наплевать на него и на всех вообще, — рявкнула она в спину старухе. — Если б он всю ночь так орал, вы бы и не шелохнулись.

Старуха не отвечала, сидела себе неподвижно в кресле.

Джинкс прямо-таки озверела. Она кинулась к креслу, забежала спереди, чтобы высказать все старухе в глаза, и вдруг остановилась. Лицо у нее сделалось такое, что мы тоже поспешили к ней. Присмотрелись к старухе: челюсть у нее отвисла, глаза словно восковой пленкой затянуло. Померла старуха.

— Ну что ж, — сказала Джинкс, уперев руки в бока. — Не так уж и плохо: прожила свои триста пятьдесят миллионов лет в пакости и подлости и скончалась во сне, даже ничего не почувствовала.

— Бедняжка, — вздохнула мама.

Джинкс с изумлением глянула на маму и покачала головой.

— Ох уж эти белые! — пробурчала она.

— Не смешивай нас в одну кучу, — предупредила я. — Лично мне ее вовсе не жаль.

— Она ведь тоже человек, — сказала мама. — Каждого человека, какой он ни был, сотворил Господь.

— Подобрал бы форму получше, — сказала Джинкс. — А то некоторые его творения — зряшный расход материала.

Не так уж приятно рассказывать про то, что мы сделали потом, но куда нам было девать мертвую старуху? Мы даже имени ее не знали и знать не хотели. Выходить из дому мы боялись, тем более после всех этих разговоров насчет Скунса, и, хотя понимали, что рано или поздно выйти придется, пока еще не были к этому готовы. Поэтому мы поступили так: взяли тот окровавленный половик, который раньше скатали и отложили в сторону, развернули его и снова скатали уже вместе с трупом, словно с начинкой. Так ловко закатали, что почти ничего не высовывалось, только подошвы с одного конца и самая верхушка чепца с другого. Ковер со старухой мы запихнули в кладовку и затворили дверь. На тот момент это казалось лучшим выходом.

День шел понемногу, мы пошарили в доме в поисках еды и отыскали у плиты засохшие хлебцы — такие твердые, что, будь их вдоволь, мы могли бы построить из них прочную стену вокруг дома. Мы долго размачивали хлебцы в воде, чтобы не сломать об них зубы, а потом кое-как грызли, откусывая понемногу.

Я отнесла размоченные хлебцы Терри. Он как раз зашевелился, просыпаясь. Весь был потный, но не только из-за лихорадки — мы все здорово потели. Жарко было по-летнему, а все окна закрыты наглухо, точно кошелек старой девы. Порой мы заговаривали насчет того, чтобы проветрить, но ни одна из нас не хотела открывать Скунсу путь в дом, так что мы поговорили об этом, усмехнулись и забыли.

Когда я пошла к Терри с угощением, мама и Джинкс улеглись отдохнуть в гостиной на одеялах. Наступила моя очередь сидеть с Терри, он как раз проснулся, и его пора было кормить. Я решила воспользоваться случаем, закрыла поплотнее дверь и уселась на стул возле его кровати.

Я попыталась сунуть ему в рот размоченный хлебец, но Терри плотно сжал губы и оттолкнул от себя оловянную тарелку.

— Зачем ты позволила отрезать мне руку? — сказал он.

— Другого выхода не было. Ты валялся без сознания, тебя трепала лихорадка, а рука почернела, точно земля, и нагноилась так, что чуть не лопнула.

Он затих ненадолго, потом спросил:

— Куда вы ее дели?

— Положили в коробку, — ответила я.

— И где она теперь?

— В другой комнате, на полке.

— На полке в комнате?

— Мы боимся выходить, чтобы не нарваться на Скунса. Старуха тоже знала про него. — Я пересказала Терри все, что старуха говорила про Скунса, и подытожила: — Она померла, мы завернули ее в половик и сунули в кладовку.

— А деньги и Мэй Линн?

— Внизу по течению, под ежевичным кустом.

— Ты уверена, что с рукой альтернативы не было?

— Если это словечко означает «выбор», то нет, не было.

— Можешь показать мне ее? — попросил Терри.

— Руку?

— Да.

— Зачем тебе?

— Хочу посмотреть, в каком она была состоянии.

— Ее отрезали еще вчера, и тут жарко, — предупредила я.

— Понимаю, — ответил он.

— Ладно, — уступила я, тихонько вышла за дверь и отправилась за коробкой. Вернувшись в спальню, я снова плотно закрыла дверь, положила коробку на кровать и подняла крышку. Вонь пошла как от дохлой рыбины. Терри, сморщив нос, заглянул вовнутрь.

— Закрой ее, Сью Эллен!

Я закрыла.

— Вы правильно сделали, — признал он. — Процесс зашел слишком далеко — она была в неисцелимом состоянии.

— Иначе ты бы умер, — сказала я. — Старуха, задержавшая нас здесь, была скверная, гнилая, словно эта рука, но она знала, как ее отрезать, — правда, маме пришлось закончить работу за нее.

— Та старуха, что теперь в кладовке, завернутая в половик?

— Ага, в кладовке.

— После всего, через что мы прошли, это уже не должно меня удивлять, — усмехнулся Терри.

— Терри, я должна задать тебе вопрос. Я догадалась кое о чем, хотя лучше бы не догадывалась.

Он смотрел на меня и ждал, пока я подберу слова. Но они все не подбирались, ну никак.

— Вижу, у тебя что-то нехорошее на уме, — первым заговорил Терри. — Судя по тому, как ты на меня пялишься. И дело, похоже, не в том, что я теперь калека.

— Вовсе не в этом.

— Так выкладывай.

— Когда мы нашли тело Мэй Линн, к ее ногам была привязана швейная машинка, и проволока была завязана узлом с бантиком. Позавчера, когда я спустилась к реке, я наткнулась на твой мешок. Я и раньше его видела, видела, как ты его завязывал, но мне и в голову не приходило, да я бы все равно не поверила. Но тут вдруг меня осенило, когда я увидела этот узел с бантиком. Не из проволоки, из веревки, но он выглядел точно так же, как тот. Тогда я призадумалась. Очень уж ты рвался сжечь ее и отвезти в Голливуд. И твоя мама хотела открыть ателье, а твой отчим заставил ее выбросить все, даже швейную машинку. Так оно все и сошлось.

Терри смотрел в стену таким взглядом, каким люди смотрят на приближение вражеской армии.

— Не знаю, почему ты так поступил, Терри, — продолжала я. — Этого я понять не могла, но почти уверена, что это сделал ты. Мне стыдно, что я подозреваю тебя, но все выглядит так, словно…

— Я сделал это, — с трудом выговорил он. — Это я.

Хотя я уже знала это, когда он произнес свое признание вслух, у мира словно отвалилось днище, и я рухнула в этот провал.