Стриптиз-клуб «Аллигатор»

11

Представьте, будто вы накрепко пристегнуты ремнем безопасности к спинке пластмассового сиденья в раздолбанном пикапе – такие тачки фермеры скупают по дешевке для своих пастухов.

Короче, вы сидите и пялитесь в окно, хотя за окном – ливень и не видно ни зги.

И вдруг откуда ни возьмись прямо перед вами появляется кипарис, метров тридцати высотой, весом тонн в пятьдесят, как бы разбегается, набирает скорость километров сто пятьдесят в час, замахивается своей кроной и посылает вас в нокдаун.

Думаю, теперь вы имеете представление о том, что такое шок от нехилого удара!

Между прочим, если бы Джин вмазал свой «чероки» в ствол дерева, мы бы с ним оба в тот же миг отдали наши души Богу. Но «чероки» всего лишь чиркнул по мощной кроне кипариса правым крылом, отчего оно влегкую отделилось от фюзеляжа и в виде искореженного обломка металла полетело вниз.

Мотор взвыл, как раненый зверь, а пропеллер продолжал крутиться, будто обещал вытащить нас из болота.

Но тут мы врезались в другое дерево, и мне показалось, будто из меня вышибло все внутренности.

Меня куда-то швырнуло, и я нырнул в темноту.

Я не переставая орал и умолк лишь после того, как тяжеленная башка Джина расквасила мне нос и отправила в нокаут.

А ведь прошло всего секунды две с тех пор, как он высокомерно заявил, что все в порядке!

Я успел подумать, что непотопляемых «Титаников» не бывает, что подобным образом заканчиваются всякие-разные авантюры, и вырубился.

И вот я вижу, будто я весь оброс волосами. Прямо горилла какая-то! А ногти – длинные-длинные… Черт-те что! И будто я в баре «Аллигатор», а кругом одни уроды. Даже бармен выглядит так, будто только что пережил автокатастрофу. Одна рука у него вся в бинтах, а другой он наливает мне на два пальца виски в стакан и пятится, вытирая горло бутылки куском окровавленной ткани.

А вот и Брэд! Он возвращается из сортира, одной рукой держась за подбородок, а другой – за ширинку. Он идет прямо ко мне. И вдруг как заорет, чтобы нам налили еще по одной, а потом, наморщив лоб, делает вид, будто задумался.

«Я пропустил что-то интересное?» – спрашивает он, озираясь.

Я покачиваю головой. У меня так болят ребра, что ответить я не в силах. И тут я замечаю, что у него отросла борода.

«Опасайся бородачей, – нашептывает мне какой-то ковбой с мертвенно-бледным лицом. – Борода у мужика – верный признак того, что ему есть что скрывать».

Я жестом прошу Брэда наклониться ко мне и шепчу ему на ухо: «Положи руки на стойку, чтобы я их видел».

Он допивает свой виски и выкладывает на стойку «хеклер-и-кох» и «глок». Оба ствола как бы не заряжены.

«Мне нечего скрывать, – говорит Брэд и показывает мне свои ладони. – Я всегда был честен с тобой, всегда откровенно рассказывал обо всем, что у меня на уме. А вот ты… Почему не показываешь мне левую руку?»

Я силюсь показать ему руку, но это мне не удается – левая рука висит плетью, вернее, ее оттягивает тяжелая сумка с золотом.

Брэд терпеливо ждет, за что я ему как бы благодарен.

Ему, конечно, невдомек, что бросить сумку на пол я просто не могу, не имею права.

Я пожимаю плечами и протягиваю ему пачку «Мальборо», которую достаю из кармана правой рукой.

«Они тебя убьют», – бросает мертвенно-бледный ковбой, прошмыгнув мимо меня.

Брэд закуривает, затягивается, покачивает головой, придвигает ко мне «хеклер-и-кох» и говорит: «Либо подними левую руку, либо бери ствол!»

А у самого, вижу, пальцы уже сомкнулись на рукоятке «глока».

Я вроде бы хочу ему все объяснить, но он уже меня не слушает, потому что шум и свара, неожиданно приключившиеся рядом с нами, прекратились, и все стали напевать: «Ты игровой автомат, у тебя кровь как лед…»

«Обожаю эту песню, – говорю я Брэду. – Целую вечность ее не слышал!»

«А я ненавижу, – морщится он. – Потому что песня напоминает ей о том, чем она занимается вон там».

У меня вдруг немеет левая рука, я ее больше не чувствую, но спрашиваю: «Кому напоминает?»

«Ей», – говорил Брэд и кивает в сторону подиума.

«Ты – яд в моих жилах…»

И тут на подиуме появляется моя любимая. На ней – ничего, кроме ковбойских сапог и галстука-бабочки. На правом виске у нее пороховой ожог, прямо как синяк…

«А вот и моя бывшая невеста, – ухмыляется Брэд. – Правда, она – то, что надо, когда под кайфом?»

«Драйв под кайфом – это в наше время стиль жизни!» – уточняю я.

Она поворачивается, и я вижу выходное отверстие пули с запекшейся кровью размером с кулак. Торчащие из раны осколки кости прикрыты ее длинными, шелковистыми волосами.

«Слышь, ты, из тебя кровища хлещет! Убирайся отсюда! – говорит мне Брэд. – Уходи, пока никто этого не заметил».

Я смотрю, а у меня из носа прямо на стойку, а потом на пол капает кровь.

Правой рукой я зажимаю нос и пробираюсь к выходу. Кое-кто кидает на меня подозрительные взгляды, а мне вроде бы плевать!

На парковке, напоминающей свалку мусора, я нахожу машину Брэда и забираюсь в салон через разбитое лобовое стекло. Кровь из носа еще идет, но салон и так весь в крови. Я накидываю на себя ремень безопасности, почему-то из меха. И тут только до меня доходит, что сумку с золотыми монетами я, оказывается, оставил в баре.

Я хохочу, и мне становится больно.

Я прихожу к выводу, что, уходя, мог спокойно показать Брэду левую руку.

И тут же мне приходит на ум, что все это уже не имеет никакого значения.

12

Я открыл глаза. Меня знобило, подташнивало, а футболка на мне была вся в крови.

Я лежал на полу кабины, свернувшись калачиком. Сквозь дыру в крыше кабины лил дождь.

Когда я пошевелился, бок, на котором я лежал, пронзила острая боль.

Я с трудом дотянулся до мокрого ремня безопасности, болтающегося у меня за спиной, и, ухватившись за него, приподнялся, сел и огляделся.

Разбитый приборный щиток, разбитый козырек кабины… Рычаги управления отломаны, левой дверцы нет, правая болтается на одной петле…

Ни фига себе! Прилетели, но не приземлились. Земля где-то внизу, а я в раскуроченном самолетике, застрявшем в ветвях кипариса, ствол которого раскачивается, реагируя на порывы шквалистого ветра.

Я хватал ртом воздух, нос был забит сгустками крови. Я высморкался, и сразу возобновилось кровотечение. Я пошарил вокруг себя, нашел какую-то тряпку, заткнул ноздри, и немедленно на меня накатила дурнота от запаха авиационного топлива. Я, должно быть, надышался испарениями высокооктанового топлива и траванулся, пришел я к выводу, когда меня вырвало желчью.

А как там Джин? Может, его выбросило из кабины и он уже на земле?

– Джин! – крикнул я. – Джин, где ты, мать твою!

Никакого ответа.

– Джин, отзовись! – гаркнул я, набрав в грудь воздуха.

Где он? Смылся, что ли? Я перевел дыхание и поморщился. Показалось, будто мою грудную клетку пронзили штыком. Должно быть, ребра сломаны… Не все, конечно, но пара ребер – верняк!

А что будет, если очередной порыв ветра скинет в болото обломки самолета вместе со мной? Двух авиакатастроф за ночь мне точно не пережить!

Вниз, на землю, во что бы то ни стало! Я жив и буду жить, если мне удастся выбраться из кабины изуродованного «чероки».

Удастся! – одернул я себя. А воля к жизни на что? Между прочим, воля к жизни – не мастерство, не навык и не владение специальными приемами, что бы там ни впаривали всякие спецы, обучая выживанию в экстремальных условиях. К примеру, искусству карате – японской системе самозащиты, основанной на ударах руками и ногами по наиболее чувствительным местам тела противника, – можно научить, но черный пояс не спасет от поражения, если только вы не прирожденный боец.

Я всегда считал себя воителем, потому как у меня воинственный характер. Боец я или трус? Боец… А вот Джин – прирожденный… сукин сын!

Я снова ухватился за ремень безопасности, подтянулся и осторожно опустился на край сиденья возле приоткрытой двери. Я с трудом дотянулся до дверной ручки и выглянул.