Испытание седьмого авианосца

Японцы и американцы изумленно переглядывались. Никто не ожидал такой проповеди от убогого араба.

А Бернштейну его речи, казалось, доставили истинное удовольствие. Должно быть, он из чисто спортивного интереса втянул пленного в дискуссию.

— У израильтян есть поговорка: «Одно слово мудреца стоит сотни слов дурака». Вы родились в Бир-Нахелле, потому что в мае сорок восьмого года арабские государства совместно выступили против нас. Именно их армии согнали с мест полмиллиона несчастных феллахов. Вас принесли в жертву королю Иордании Абдулле и его Арабскому легиону. Теперь число таких, как вы, увеличилось до двух миллионов. Вы гневаетесь на ООН, на Израиль, а тем временем ваши мухтары и эфенди обкрадывают вас. Вы заритесь на территории, поднятые нами из руин, на земли, которые из века в век топтали ваши козы, а вы и капли пота над ними не пролили… Да никогда, — он постучал по столу, — слышите, никогда вам их не получить!

— Ханаан — арабская земля. Осия выкрал ее для иудеев.

— Ничего подобного. Даже в средние века, в зените своей силы и славы, арабы селились в Мекке, Багдаде, Каире и Кордове. И никогда — в Иерусалиме, который вам угодно именовать Ханааном. Почему за четыреста лет турецкого владычества арабы не предприняли ни одной попытки отвоевать его? Да потому, что ни ваша вера, ни ваше происхождение не были с ним связаны. А нынешние ваши претензии насквозь лживы.

— Ну довольно, — вмешался Фудзита и приказал охранникам: — Отведите пса обратно в конуру.

— Старый феллах! — вскипел Абу эль-Сахди. — Червяк, вскормленный верблюжьей мочой вместо молока!

Узкие глаза Фудзиты сверкнули, он тихо пригрозил:

— Я ведь могу и язык отрезать.

Араб и бровью не повел.

Брент ожидал, что охранники и этого вздуют, но сигнала от Фудзиты не последовало. Он молчал, глядя на пленного, а тот не мог отвести глаз от лица Бернштейна. Наверно, старому адмиралу понравилась убежденность араба — во всяком случае, он такого не ожидал. А Брент, наблюдая поединок Абу и Бернштейна, чувствовал, как вокруг него сгущаются ядовитые пары ненависти, и все больше убеждался, что этому нет и не будет конца.

…Офицеры стали расходиться: Реджинальд Уильямс и Джон Файт — в лазарет, Мацухара, Ивата и Каи — в аэропорт, старший помощник Митаке Араи и секретарь Хакусеки Кацубе — в каюту адмирала, главный механик Йосида — в машинное отделение, командир артчасти Нобомицу Ацуми — в док, где разгружали привезенные 25-миллиметровые орудия. Бренту не терпелось обследовать БИП и оборудование связи. Однако на офицерской палубе его задержал контр-адмирал Уайтхед.

— Есть минутка, Брент? Мне надо с тобой поговорить.

Он кивнул на дверь каюты, где прежде жил адмирал Марк Аллен. Тон был вежливый, но твердый, даже властный. И лейтенанту ничего не оставалось, как подчиниться.

Адмиральская каюта гораздо просторней и комфортабельней его собственной. Кроме широкой койки с ночным светильником, в одном углу обитый кожей стул, в другом столик с пишущей машинкой. Справа открыта дверь в кабину душа с огромным зеркалом. Центр занимает внушительный стол с четырьмя стульями. Здесь можно устраивать небольшие совещания. Уайтхед открыл оба иллюминатора и впустил в каюту солнце и свежий воздух. Вместе с ними вливались шумы ремонтного дока. Брент, получив приглашение хозяина, уселся за стол; Уайтхед устроился напротив.

— Что-нибудь выпьешь? — Он указал на бар, привинченный к переборке.

— Нет, сэр, спасибо. Так рано не пью.

— Я тоже.

Контр-адмирал поздравил его с успешно выполненным заданием и заговорил о близкой дружбе с Порохом Россом. Потом они помянули добрым словом покойного Аллена.

— Один я остался из нашей неразлучной троицы! — вздохнул пожилой офицер. — Как тебе известно, мы вместе служили здесь во время правления… мм… командования Макартура. И вместе работали над историей американских военно-морских операций. Наша группа собрала и систематизировала все материалы, а Морисон поставил только свое имя на всех пятнадцати томах. Но в каком-то смысле это был пик нашей карьеры.

— Вы ведь, кажется, в восемьдесят первом вышли в отставку?

— Да, Брент. Но в восемьдесят седьмом меня отозвали, когда разразился мировой нефтяной кризис. Начальник штаба сказал, что ВМР буквально задыхается без людей. Я говорил им, что старый боевой конь не в силах разобраться в компьютерных шифрах. Но меня послали на срочные курсы — и вот я здесь. — Он нервно забарабанил пальцами по столу, добавив новый звук к гулу вентиляторов и грохоту ремонтного дока.

Брент понял, что старик чем-то взволнован, но расспрашивать не стал: пускай сам выскажется.

— Видишь ли, мой мальчик, у меня к тебе вопрос личного свойства… деликатный, что называется. И ты вправе отказаться обсуждать со мной тему, не имеющую никакого отношения к войне.

На лице столь же дорогом ему, как черты покойного Марка Аллена и как воспоминания об отце, написана нешуточная озабоченность.

— Сэр, я готов обсудить с вами любую тему.

— Ты… говорят, хорошо знаком с агентом ЦРУ Дэйл Макинтайр?

Брент на миг растерялся, но взял себя в руки и молча кивнул.

— Мы были довольно близки… особенно в Нью-Йорке.

Старик потряс головой; седая прядь упала ему на лоб. Но он раздраженным жестом поправил ее.

— Мы знаем.

— Кто это — мы?

— Разве непонятно, Брент?

— Иными словами, ВМР неусыпно следит за мной!

Избегая его пристального взгляда, Уайтхед уставился на копию известной картины: крейсер «Лос-Анджелес» упрямо режет волну.

— Не только ВМР. ФБР и ЦРУ тоже.

Брент почувствовал, как вверх по шее поднялась горячая волна и обожгла щеки.

— Надо же, какая милая компания! Может, в квартире Дэйл установлены прослушивающая аппаратура и скрытые камеры?

— Твой сарказм неуместен, Брент. — Контр-адмирал наклонился к молодому человеку. — Вы оба участвуете в операциях особой важности и секретности. Кеннет Розенкранц и Вольфганг Ватц специально приезжали в Нью-Йорк, чтобы встретиться с тобой и адмиралом Алленом.

— Да, сэр, я прекрасно помню нашу стычку у здания ООН.

— Разумеется, мы за вами следили. И тебя, и ее могли похитить, взять заложниками. Или просто устроить засаду и убить.

— Я никакой слежки не заметил.

Уайтхед улыбнулся.

— Мы работаем чисто.

— Не понимаю, адмирал, зачем весь этот разговор? Дэйл — честный, преданный агент. Она никогда не скажет лишнего — ни мне, ни кому-либо другому. У нас были… чисто личные отношения.

— Я понимаю… Но у Дэйл очень серьезные проблемы. По всей видимости, она на грани срыва. Мне сообщили о ее поведении здесь, на корабле, и, насколько я понял, ЦРУ хочет ее отозвать и отправить в длительный отпуск.

— Но почему?

— Тебе известно, что она разведена?

— Конечно. Когда это было!

— И про ее сына знаешь?

— Про сына?

— Не знаешь, стало быть.

Брент молча помотал головой.

Старик вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Эдвард Джеймс Макинтайр. Дэйл родила его в девятнадцать. Он воспитывался в Филадельфии у деда с бабкой, поскольку мать была занята своей карьерой в ЦРУ.

— А отец?

— Тому вообще дела нет. Бегает за юбками, и больше ничто его не волнует. Дэйл ежемесячно посылала родителям сумму на содержание Эдди, а видела сына крайне редко. Но парень видно, способный, его приняли в Пенсильванский университет, когда ему было всего семнадцать. — Уайтхед сжал виски, как при сильной головной боли. — Но попал в дурную компанию, стал пить, потом пристрастился к наркотикам.

— Боже! — Брент поежился. — Бедная Дэйл!

— Да, бедная Дэйл. Месяц назад он принял повышенную дозу. Его нашли на обочине дороги, завернутым в тряпье…

— Ужас!

— Дэйл убита горем и чувством вины. На нее теперь нельзя положиться. Она опускается, Брент.

— А вы, судя по всему, принимаете в ней участие.

Уайтхед грустно улыбнулся.

— А как же иначе? Она моя племянница.

9

Дело близилось к вечеру, когда Брент постучал в дверь ее номера. До отеля «Империал» его, как в прошлый раз, проводили два охранника с винтовками, пистолетами и тесаками. На обоих была форма одежды номер два: стальная каска, на ремне подсумок с патронами, краги, обернутые вокруг штанов. Один занял боевой пост у дверей лифта, второй проводил Брента до двери номера. Обслуга и клиенты отеля испуганно косились на них.