Зов издалека

— А есть еще в районе такие, как вы?

— Нет… пока нет. Я слышал, несколько пенсионеров в Горд стене подумывают открыть такой же садик. Или это в Раннебергене…

Винтер отхлебнул еще не остывший кофе.

— О жизни в пригородах болтают все, что угодно… но с одним не поспоришь. Одиночество. Здесь очень много одиноких. Одиноких маленьких людей убирают подальше с глаз. Странно… Семьи мигрантов как-то умудряются держаться вместе, нравится это кому-то или нет. А среди них затесались одинокие шведские молодые мамы с маленькими детьми. Парни практически отсутствуют. Молодые девчонки с детьми. Странная смесь.

— Да…

— Что это я разговорился, — спохватился Эрнст Лундгрен. — В кои-то веки навестили власти, вот и выкладываю все, что наболело.

— Я бы предпочел, чтобы вы меня не причисляли к властям, — улыбнулся Винтер.

— Как это? Вы и есть власть. Формы на вас, может, и нет, а власть есть.

Винтер промолчал и проследил за взглядом старика. Тот смотрел в окно — дети с пенсионерами на опушке леса выглядели маленькими акварельными пятнами на грубой бумаге.

— И конечно, текучка… — сказал Эрнст, не сводя глаз с окна. — Многие стараются поскорее уехать. Наверное, та женщина, про которую ваши спрашивали, тоже уехала… как ее… Хелена?

— Да. Хелена Андерсен. А девочку зовут Йенни.

— Не знаю… но вы можете спросить моих… сотрудников, единомышленников… или как их лучше назвать?

— Буду очень благодарен, — сказал Винтер.

— Могу поспрошать тех и этих… Кое-какие знакомые у меня здесь имеются.

— Не сомневаюсь.

— Странно было бы, если бы их никто не знал… Детей можно спросить. Опишите, как выглядит девочка.

— Очень может быть, — сказал Рингмар, глядя на стопку детских рисунков в кабинете Винтера.

— Дневник. Это дневник.

— Тогда нам повезло.

— Везет тому, кто ищет, — изрек Винтер и мысленно поморщился. Откуда этот назидательный тон? Старею, что ли…

Рингмар, к счастью, обошелся без комментариев. Он молча взял рисунок с одиноким деревом. Справа дождь. Слева солнце.

— И так на многих, — сказал Винтер, — из тех, что я успел просмотреть.

— И что это значит?

— Не знаю.

— Привлечем детского психолога?

— Я уже об этом думал.

— И пейзажи…

— И фигуры…

— Прямо страшно становится. Мои же тоже рисовали… Что они рисовали? Что все это значит?

— Дети много рисуют… а что именно? То, что видят. Все это Йенни наверняка видела.

— Дождь, солнце и дерево… — задумчиво произнес Рингмар. — Лодка, машина… куда это нас ведет?

— Будем думать… просмотрим все до одного, когда Бейер закончит с ними работать.

— А что он говорит?

— Говорит, перегружен. Говорит, стресс на стрессе.

— В своих новых хоромах?

— Они сейчас производят пробные выстрелы в водяном баке.

— И что? Та же самая винтовка?

— Он пока не знает.

После перестрелки на Ворведерсторгет они нашли несколько пустых гильз. Изъяли подозрительную винтовку. Бейер достал патроны той же фирмы, и теперь надо было сравнить, совпадают ли следы на гильзах. После убийства премьер-министра все улики такого рода — пули, гильзы и тому подобное — обязали посылать в Линчёпинг, в Центральную лабораторию криминалистики. Если следы вели к бандам байкеров, следовало подключать лаборатории криминалистики в Осло, Хельсинки и Копенгагене. Бейер жалуется на стресс — вполне объяснимо.

— О чем ты думаешь? — спросил Рингмар.

— В эту минуту? О подводной стрельбе и о байкере, прорывающем оцепление.

— А я думаю о девочке… и о ее маме.

— Конечно… Жду докладов из детских учреждений… и больниц.

— Похоже, у нее не было ни родственников, ни друзей.

— Были… и мы их найдем. Скоро мы их найдем.

Он потянулся за курткой, висевшей на спинке стула.

— Куда это ты собрался?

— Пожалуй, пора уже встретиться с прессой. Согласен?

— Только не снимай маску.

— Какую маску?

— Так говорят… Не придирайся к словам.

— Каким словам?

— Пойди и постригись перед пресс-конференцией. Биргерссон ворчал что-то насчет парика в стиле «Битлз».

— Пусть в зеркало поглядит… Он-то точно задержался в том времени.

Винтер надел куртку и пошел к лифту.

Ханс Бюлов ждал его в баре. Медленно подкрадывались сумерки. На столе горели свечи. Люди за окном спешили по своим делам — кто домой, кто из дома.

— Могу пригласить на кружку пива? — спросил Бюлов.

— Лучше «Перье».

— Ты все больше и больше становишься этаким праведным типом.

— А что, они пьют «Перье»?

— Воду. Ничего алкогольного.

— Праведные?

— Да.

— Звучит неплохо. — Винтер прикурил «Корпс».

— Они, кстати, и не курят.

Винтер задумчиво посмотрел на дымящуюся сигариллу.

— Тогда, пожалуй, выпью пива. Бочковой «Хоф», если у них есть.

Бюлов пошел к бару и через минуту вернулся с двумя высокими большими стаканами. Кивнул знакомому и сел.

— Это же, по-моему, твой сотрудник.

— Где?

— Позади меня. Направо.

Винтер взглянул за плечо репортера и увидел бритый череп Хальдерса. Тот не оглядывался. Винтер так и не определил, один он или с кем-то.

— А ты знаком с Хальдерсом?

— Ты что, смеешься? Я же уголовный хроникер. А уголовные хроникеры должны знать силы добра в лицо.

— Ты относишь Хальдерса к силам добра?

— Он пользуется самой лучшей репутацией.

— У кого?

— У прессы, само собой. Он никогда не выкручивается. Если нечего сказать, он молчит.

Винтер сделал большой глоток пива.

— Что у вас происходит? — спросил Бюлов.

— Пытаемся опознать убитую женщину. И ребенка, который у нее, по всем признакам, был… есть. Это меня пугает.

— А если я скажу, что вы ее уже нашли?

— Ты можешь говорить что угодно. Только я не понял… Мы нашли ее давным-давно.

— Брось, Эрик… Я имею в виду, что вы ее опознали. Вы знаете ее имя, но не хотите его обнародовать.

— Та-ак… Слушаю.

— Почему? — серьезно спросил Бюлов.

Винтер помолчал. Неторопливо отхлебнул пива, чтобы выиграть время. В баре звучала музыка, хорошо, что не на полную мощность. Судя по всему, рок.

— Почему, Эрик?

— Я согласился на встречу, поскольку хочу кое-что выяснить. Но, прости, на некоторые вопросы просто не имею права отвечать.

— По следственно-техническим причинам?

— Да.

— Со ссылкой на секретность материалов следствия?

Винтер кивнул. Хальдерс так и не поворачивался. Может, это двойник?

— Уголовный кодекс, параграфы пять один и девять семнадцать.

— Ты что, еще и юрист?

— Хватит и того, что я пишу уголовную хронику.

— Вот как…

— Тогда давай поставим вопрос так: что ты имеешь право мне сказать?

35

Уже совсем стемнело. Винтер вернулся в свой кабинет. Бюлов согласился подождать, не писать. Похоже, всерьез. «Not publish and be damned», — сказал он. Винтер понял, что он имеет в виду. «За тобой ответная услуга», — сказал Бюлов на прощание. «Я ее только что оказал», — ответил Винтер.

Он открыл окно и услышал сухой шорох листьев. Скоро листва опадет, и откроется вид на невыразительные дома на другой стороне. Их построили в последние годы, пока он сидел и читал про разные злодеяния. Винтеру дома не нравились. В них не было гибкости. Не было творческого начала — они состарились в тот момент, когда их сдали в эксплуатацию.

Звуки джаза из «Панасоника» перекрывали остальные звуки в здании управления. Майкл Брекер на своем саксофоне-теноре. «Naked soul». «Обнаженная душа». Он вспомнил лицо и тело Хелены. Душа оставила тело. Она обрела имя, но ничего не изменилось. Он и так знал ее имя. Может, она сама подсказала ему? Но как?

Он поднял лежавший сверху рисунок. Рисунок без неба и земли. Человеческая фигура, скорее всего ребенок с поднятыми руками, словно плывет в пространстве. На следующем рисунке все тот же сюжет — слева солнце, справа дождь. В ту же секунду за окном раздался шум дождя. Порыв ветра пошевелил бумаги на столе.