Кровная связь

– Послушай, я знаю, что момент неподходящий… но мне пора уезжать.

Он непонимающе смотрит на меня.

– Уезжать?

– Да.

– Ты готова к разговору с ФБР?

– Нет. Я возвращаюсь в Натчес.

Он трет глаза, как человек, приходящий в себя после долгого сна.

– О чем ты говоришь? Ты только что приехала оттуда. Для чего ты хочешь туда вернуться?

Шон пьян, поэтому бессмысленно пытаться объяснять ему причины моего поведения. Да и времени у меня на это нет.

– Послушай, я здесь пока что не нужна. А мне надо вернуться домой.

Он делает широкий жест рукой.

– Я думал, это и есть твой дом.

– Я должна узнать, что произошло в той комнате, моей старой спальне. Что случилось в ночь, когда умер отец.

– Но ты же не можешь просто взять и уехать. Малик полагает, что у него есть какая-то приманка для тебя. Без тебя мы не раскроем это дело.

Перед глазами у меня встает образ психиатра: одетая в черное фигура, глядящая в коридор подобно обеспокоенному папаше.

– Где сейчас Малик? О чем эта статья в газете?

– Малик сидит в окружной тюрьме Нового Орлеана. Он отказался выполнить постановление суда. В газете «Пикаюн» накатали большую статью о его высоких моральных принципах, которыми он якобы руководствуется в своем противостоянии федералам. Кое-кто считает Малика героем: мол, он защищает право на неприкосновенность частной жизни своих пациентов. Другие уверены, что он убийца или покрывает убийцу. Но все согласны с тем, что он остается единственным ключиком к раскрытию этого проклятого дела.

Новости меня не удивляют.

– Послушай, я сделала то, чего хотел от меня Кайзер. Прямо сейчас я ничего не могу больше сделать. Я эксперт по укусам, но они взяли другого специалиста, который выполняет эту работу. Изменить ход событий я не в силах. От меня больше ничего не зависит. Я еду домой.

Шон трясет головой, словно старается протрезветь.

– Вчера вечером ты спросила, могу ли я отказаться от всего ради тебя. Я сказал, что могу.

Я киваю, но не говорю ни слова.

– В общем… теперь мы можем быть вместе. Прямо сейчас. И ничего ждать не надо.

Больше года я мечтала о том, чтобы услышать эти слова, но теперь, когда он произнес их, я чувствую лишь печаль и тоску.

– Ты не сам сделал выбор, Шон. Ты попался, и у тебя нет другого выхода. А это разные вещи.

Он выглядит так, словно не верит своим ушам.

– Ты серьезно?

– Помимо всего прочего, ты пьян. Ты не знаешь, что будешь чувствовать, когда протрезвеешь. Откуда я знаю, может быть, ты будешь умолять Карен простить тебя и разрешить ночевать дома. Я не хочу выглядеть стервой в твоих глазах, о'кей? Я люблю тебя. Но мне предстоит сделать кое-что важное, и я не могу отложить этого только потому, что вчера вечером ты попался в ловушку.

– Ты настоящая стерва.

Мой смех похож на короткий, грубый лай, и он удивляет даже меня саму.

– Спасибо на добром слове.

Глава двадцать первая

Приехав в Мальмезон, я обнаруживаю, что ворота из кованого железа распахнуты настежь. Неужели в поместье приехала очередная экскурсия? Так вроде сезон неподходящий. Медленно и осторожно следуя слепым поворотам подъездной дорожки с высокой насыпью по обеим сторонам, которая ведет к центральному входу, я объезжаю особняк и останавливаюсь на гравиевой площадке позади двух жилых зданий для слуг и розового сада.

Здесь же стоят «максима» матери, голубой «кадиллак» Пирли и «линкольн» дедушки. Рядом пристроилась чья-то «акура», которая мне незнакома. Двигатель «линкольна» еще работает. За рулем сидит водитель моего деда. Билли Нил не делает и попытки поздороваться, лишь смотрит на меня с непонятным злорадством.

Я уже собралась было подойти к нему и поинтересоваться, в чем дело, как из розового сада, из-за шпалер для цветов, выходит мой дед. На нем модный элегантный костюм, сшитый портным из Гонконга, который два раза в год навещает Натчес, снимая мерки в номере местного мотеля. Темная ткань оттеняет серебряную белизну волос деда, а из нагрудного кармашка пиджака кокетливо выглядывает белый шелковый платочек.

Билли Нил вылезает из «линкольна» и открывает заднюю дверцу, но к этому времени дед уже заметил меня и теперь направляется в мою сторону. Нил облокачивается на багажник автомобиля и закуривает, всем своим видом выражая оскорбительное высокомерие.

– Кэтрин? – окликает меня дедушка. – Ты приезжаешь уже второй раз за три дня. Что происходит?

Мне не хочется лгать относительно цели своего приезда сюда, хотя я понимаю, что, узнав ее, он расстроится.

– Я вернулась, чтобы закончить работу в спальне.

Он останавливается в паре футов от меня, и в его голубых глазах вспыхивают искорки интереса.

– Ты имеешь в виду следы крови, которые ты обнаружила?

– Да. Я хочу осмотреть всю комнату на предмет наличия других пятен крови и вообще любых трассеологических улик. Скорее всего, мне придется осмотреть и остальные помещения в здании.

Искорки в его глазах гаснут.

– Какие улики ты рассчитываешь обнаружить? Доказательства чего?

– Я еще не знаю, что они покажут. Но уверена, что сумею найти то, что могло сохраниться и через двадцать три года.

Он бросает взгляд на часы.

– Ты собираешься сделать все сама?

– Вряд ли это получится, хотя я и собиралась. Все мое снаряжение влезло в багажник машины. Но если то, что я обнаружу, может послужить доказательством для суда…

– Для суда? – Он не сводит с меня глаз, внимательно слушая каждое слово. – При чем тут доказательства для суда?

Ну почему он вынуждает меня называть вещи своими именами?

– Послушай, я помню, как ты говорил, что, скорее всего, это я занесла кровь из сада в спальню в ту ночь, но…

– Но что?

– Но в ту ночь шел дождь, дедушка. Сильный дождь.

Он кивает с таким видом, словно только сейчас вспомнил об этом.

– Ты права.

– Дело не в том, что я тебе не верю. Но я не могу не думать о дожде. Как можно занести на подошвах достаточное количество крови, пройдя около тридцати ярдов по сырой траве?

Он улыбается.

– Ты такая же одержимая и дотошная, как и я.

Я не могу не улыбнуться в ответ.

– Я, конечно, могла бы сама сделать все необходимое, но тогда встанет вопрос о моей объективности. Если я окажусь замешанной в какие-либо процессуальные действия, то есть если я сама обнаружу какие-то улики, то их ценность будет поставлена под сомнение. У меня есть знакомые в экспертно-криминалистической лаборатории штата в Батон-Руж. Они всегда готовы подработать на стороне. Реконструирование событий на месте преступления, выступление в качестве экспертов в уголовном суде…

– Миссисипи или Луизианы?

– Луизианы.

Дед рассеянно кивает, размышляя о чем-то своем, исключительно важном для него.

– Они за полдня могут осмотреть мою спальню и снять все на пленку. В этом случае все обнаруженные улики будут считаться безупречными. Честно говоря, я вряд ли могу претендовать на объективность в этом деле.

– Прекрасно тебя понимаю.

Он оглядывается через плечо на водителя, потом переводит взгляд на меня.

– Ты ведь не возражаешь, чтобы я занялась этим, дедушка?

Кажется, он меня не слышит. Удар, который случился с ним в прошлом году, по мнению врачей, не должен был повлиять на мыслительные способности, но иногда я в этом не уверена.

– Чья это машина? – спрашиваю я, указывая на «акуру».

– Это автомобиль Энн, – отвечает он, думая о своем.

Тетя Энн редко навещает Мальмезон. Ее бурная личная жизнь давно стала причиной того, что она отдалилась от дедушки и бабушки. И сейчас только моя мать пытается хоть как-то упорядочить ее существование, но эти усилия, по большей части, пропадают впустую. Когда Энн перевалило за двадцать, ей поставили диагноз «биполярное расстройство», и моя тетя – красавица и любимый ребенок в семье – стала притчей во языцех для местного высшего света, живым свидетельством того, что богатство не обязательно несет с собой счастье в личной жизни.