Музыка ножей

— Не знаю. А что?

— Да нет, ничего.

— Джим, ты чего-то совсем не в форме. Папа же велел тебе завязывать квасить.

— Я вчера не пил.

— Джим!

— Не пил. Честное слово!

Хотя вот сейчас выпить точно бы не помешало.

— Ты дома? — спросил он сестру.

— Да, а что?

— А полиция с тобой тоже будет разговаривать?

— Не знаю. Наверное.

— Никуда не уходи. Я сейчас приеду.

— Если они придут, я им правду скажу. Слышишь, Джим? Я не буду ради нее врать. Я ей так и сказала.

— Мне бы хотелось сначала понять, что именно ты считаешь правдой.

Джим и Кристен никогда не обсуждали случившегося в доме доктора. В подробностях уж точно нет. Но по некоторым ее замечаниям Джим понял, что Кристен влюблена в Когана. Она рассказала про музыку, которую Коган ставил в операционной, когда работал. И про то, что она записала для него диск. Джим даже заревновал. Ему не хотелось говорить про этого врача, но Кристен постоянно про него вспоминала. Как-то раз они встретились, и она была чем-то очень расстроена. Джим спросил, в чем дело, и она сказала, что случайно столкнулась с Коганом в магазине и он с ней очень холодно разговаривал.

— Ты что, преследуешь его? — пошутил Джим, который совершенно не понимал, почему Кристен переживает по такому дурацкому поводу.

Она сердито посмотрела на Джима. Всякий раз, как он высказывался неодобрительно в адрес этого хирурга, Кристен мрачнела и яростно сверкала глазами.

И все-таки Джим просто должен был задать ей кое-какие вопросы. Он ничего не мог с собой поделать. Только подумает, а вопрос уже сам изо рта выскакивает. Влюблена она в него? Влюблена, конечно, он это точно знал. И на тебе, вроде он про себя говорил, а сам уже произносит:

— Он тебе нравится, да?

— Доктор Коган? Как человек — да, нравится. Он обаятельный. И всегда главный. Без всяких усилий. Рядом с ним спокойно.

— Я понял. Но ты ведь хочешь…

— Чего я хочу?

— Ладно, забей.

Как-то раз Кристен рассказала ему, что ведет дневник. И Джим сразу подумал: интересно, что она про меня там понаписала? И тут вдруг — бах! — спрашивает вслух:

— А ты про меня там что-нибудь написала?

— Ясен пень.

— Хорошее?

— В смысле?

— Ну, ты про меня хорошее написала?

Кристен улыбнулась:

— Я о многих пишу не очень хорошее. И постоянно жалуюсь.

— Ты поэтому дневник завела? Чтобы было куда пар выпускать?

— А фиг его знает, зачем я его завела.

Они сидели в «Старбаксе» и пили китайский чай. Кристен смотрела в стол и играла с бумажным пакетиком из-под сахара. Складывала из него малюсенький квадратик. А потом подняла голову и произнесла фразу, которую он уже никогда не забудет:

— Есть вещи, которыми хочется поделиться, рассказать и забыть. И есть вещи, которыми поделиться нельзя, но очень хочется помнить. Дневник помогает мне поделиться всем, чем хочется, и при этом никому не рассказывать.

Как отреагировал Воткинс? Джим рассказал ему, что Кристен покончила с собой и что к нему приезжали полицейские и задавали вопросы. Воткинс сжал кулаки. Если он и не собирался ударить Джима, то уж кого-нибудь ему точно надо было ударить.

— Покончила с собой? Ты охренел?

— Вчера, — ответил Джим.

Он и сам еще не верил. Ему не хотелось рассказывать об этом Воткинсу, но по общаге уже поползли слухи, что к Джиму приходила полиция. И Джим решил, лучше он сам расскажет, чем тот узнает через десятые руки. Джим хоть понимает, о чем говорит.

— И что, она вела блог?

— Нет. Не блог. Дневник на бумаге. Для себя, а не для других людей. Не нравились ей блоги.

— А ты-то откуда знаешь? — испуганно завизжал Воткинс.

— Мне сестра рассказала.

Джим поклялся, и не один раз, что точно держался их версии.

— Они на доктора гонят. Просто пытаются понять, что произошло той ночью.

— Не верю, — монотонно повторял Воткинс, сидя на краю кровати. — Не верю.

Воткинс был не просто потрясен. Джиму даже показалось, что его расстроила смерть Кристен.

— Чему ты не веришь?

— Что она трахнулась с доктором.

— Скорее, это он ее трахнул.

— Раз написала, значит, это она с ним трахнулась.

— Не понял.

— Странно как-то, — все повторял Воткинс. — Что-то тут не так.

— Это ты сам странный, придурок, — сказал Джим. — Что тут такого?

Воткинс поднял голову.

— Повторяй, как договорились, понял? — угрожающе прошипел он. — Если все всплывет, мы в говне по самые уши, дошло? Нас могут обвинить в ее смерти.

— Каким образом? Она же ничего не помнит.

— Она мертва, кретин! Мертвые вообще ничего не помнят. Зато у них есть гнусная привычка не давать забыть живым. Так что будь начеку. Прижмут — не трусь. Если что, защищайся, и решительно. Они нападают — ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не психуй. Понял, Пенек?

— Защищаться твердо и не психовать, — повторил Джим. А что тут еще скажешь?

— Отлично. Держись своего, и получится не версия, а вкусняшка.

— Привет! — ответила Кристен. Она посмотрела на определитель номера и думала, что знает, с кем говорит.

— Привет!

— Ой, я решила, это Керри.

— Я домой заехал.

— Ты в своей комнате?

— Нет, во дворе. Я тут на траве загораю.

В тот день четвертый звонок был не от Керри, а от Джима. Мэдден спросил Керри про пять звонков, и она его не поправила, не сказала, нет, мы только четыре раза говорили. Они с Кристен столько раз созванивались, что Керри не запомнила подробностей. А вот Джим помнил тот разговор отлично.

— Я уже в курсе, — сказал он.

— Тебе Керри рассказала? Про доктора Когана?

— Так что, это правда? Ты с ним спала?

— Ну… да.

Они помолчали. Джим изо всех сил старался не дать воли гневу.

— По доброй воле?

— Да. Но отец все равно хочет на него заявление писать.

— И что ты будешь делать?

— Не знаю. Я уже выпила две таблетки успокоительного.

Они еще помолчали.

— Джим!

— Чего?

— Помнишь, ты мне рассказывал про фонтан?

— Помню.

У них на кампусе перед книжным магазином был фонтан, «клешня» назывался. Джим иногда приходил туда. Фонтан был квадратный и мелкий, и в нем здорово было валяться в жару. В центре была скульптура — из земли росла рука, огромная, страшная, со скрюченными пальцами. Студенты часто тут назначали встречи. Джим рассказывал Кристен, что он там валялся, закрыв глаза, под самым бортиком, и ему это ужасно нравилось, потому что он становился практически невидимым. Люди садились совсем рядом с ним и охренеть чего говорили! Девчонки обсуждали, как трахались со своими приятелями. И подружками. Абзац!

— Вот бы и мне сейчас стать невидимой, — сказала Кристен.

— Я тебя не вижу, ты где?

— Я серьезно, Джим.

— И я серьезно, Кристен. Я тебя больше не увижу. Давай не будем встречаться. Ничего не получается. Я поэтому и позвонил.

— Это навсегда?

— Ну… Не знаю… Ты же понимаешь, я расстроился.

— Из-за того, что я переспала с доктором Коганом?

— Нет. Хотя… да, конечно. Да, дело и в этом тоже. Но больше всего я расстроился, что ты мне все честно не рассказала.

— Про то, как я потеряла девственность?

Об этом он не подумал.

— Нет. Я имею в виду — вообще.

— Я тебе только про это не рассказала. А все остальное было правдой. Даже насчет того, что я хочу потерять невинность. Это все правда.

— Как скажешь. Я просто поверить не могу, что ты спала с ним по доброй воле. Ему же лет сорок пять, наверное.

— Зашибись! Отец во мне разочаровался, мама тоже, теперь и ты туда же.

Кристен плакала. Джим слышал, как она шмыгает носом.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Это я лишнего сказанул.

— Да пошел ты! Пошли вы все!

— Кристен, подожди!

Поздно. Она уже повесила трубку.