Черный лед

Скоро мышцы уже стонали от усталости. Последний раз я ела вчера, и от голода чувствовала слабость и головокружение. Было так легко представить, как садишься, закрываешь глаза и укрываешься от хлещущего ветра. Но я знала, что если позволю себе отдохнуть, сознание уступит место грезам, от которых уже не будет пробуждения.

Перчатки промокли. Ботинки и носки тоже. От холода пальцы на руках и ногах, казалось, стали такими хрупкими, что того и гляди отломятся. Я махала руками, проталкивая в них кровь, растирала их, но сама не знала, зачем так стараюсь. Скоро боль сменилась бы зудящим отупением, и тогда я бы перестала вообще что-либо чувствовать…

Нет. Я была благодарна резкой, жалящей боли. Она гарантировала, что я остаюсь в сознании. Что жива.

Снег и камни так и норовили выскользнуть из-под ног. В итоге я не удержалась, и у меня промокла еще и спина. С каждым разом было все труднее себя поднять. Я отряхивала снег с одежды, но и это казалось бессмысленным: она все равно промокла и скорее холодила, чем грела.

Взобравшись на лесистый склон, я обнаружила впереди еще один. И еще. За густыми серыми облаками бледный размытый шар солнца медленно пробирался по небосклону. Доковыляв до перевала, начала осторожно спускаться к западу. Я шла уже целый день. Где же Айдлвайлд? Неужели я промахнулась? Что делать: идти дальше вперед или заложить круг?

Шаг за шагом моя надежда отступала под натиском отчаяния. Я не была уверена, что горы когда-нибудь кончатся. Мечтала наткнуться на хижину – любую. Мечтала о толстых стенах и горячем пламени. Об укрытии от штормового ветра, раздиравшего кожу.

Но спасения не было. Только ветер и холод. Снег. Голод.

Смерть.

Глава 28

Тем вечером, когда Келвин учил нас с Корби гадать по Уидже, мы с ним впервые, по крайней мере, на моей памяти, остались наедине. Возможно, бывали и другие случаи, но этот вечер запомнился как тот, когда я впервые почувствовала, что нас только двое в целом свете. Я любила Келвина Верстеега. Он и был для меня целым светом. Каждый взгляд, брошенный им на меня, каждое слово, сказанное мне, казалось, навсегда отпечатывались на моем сердце.

– Сейчас описаюсь! Я выхожу-у-у-у! – захихикала Корби, суетливо расстегивая палатку. – Не дойду до туалета, наверное, налью тебе в кроссовки, Келвин!

Келвин закатил глаза вслед сестре, демонстративно переминавшейся с ноги на ногу, зажимая руки между скрещенными ногами. Он оставил свои тенниски под тентом, рядом с моими шлепками. Мистер Верстеег никого не пускал в дом в обуви. Я сомневалась, что он так же сильно переживал за грязь в палатке, но у нас это уже вошло в привычку: при входе оставлять обувь снаружи.

– Как ты ее выносишь? – поинтересовался Келвин, когда Корби, наконец, выбралась наружу и, истерически визжа, поскакала через лужайку к зеленому домику.

– Она ничего.

– Ей отчаянно не хватает серых клеточек.

Мне не хотелось обсуждать Корби. Келвин и я, наконец-то, оказались одни. Я могла бы прикоснуться к нему, так близко он сидел. Я готова была отдать что угодно, лишь бы узнать, есть ли у него девушка. Да как же ей не быть? Любая была бы счастлива с ним встречаться.

Я прочистила горло:

– Ты же не веришь, что духи используют Уиджу, чтобы общаться с нами, правда? Потому что я не верю, – добавила я, закатывая глаза в надежде, что это придаст мне умудренный вид.

Келвин подобрал травинку, «приехавшую» на ком-то из нас, и начал разрывать ее на ленты, закручивавшиеся зелеными кудрями. Не глядя на меня, он сказал:

– Когда я думаю о духах, я вспоминаю Бо – где он сейчас?

Бо был шоколадным лабрадором Верстеегов, умершим прошлым летом. Как, я не знала. Корби не рассказывала. Она проплакала целую неделю, когда это случилось, но наотрез отказывалась что-либо объяснить. Когда я спросила Иэна, от чего умирают собаки, он ответил:

– Их сбивают машины. Еще у них бывает рак, и тогда приходится их усыплять.

Поскольку Бо умер внезапно, это был не рак.

– Он похоронен у меня в саду за домом, – произнес Келвин. – Под персиковым деревом.

– Персиковый сад – хорошее место для могилы собаки. – Я хотела обнять Кэла, но боялась, он оттолкнет меня. А еще больше боялась, что тогда он уйдет, и я лишусь возможности по-настоящему пообщаться с ним.

Я пододвинулась поближе.

– Я знаю, как сильно ты любил Бо.

– Он был таким классным охотником.

Я положила дрожащую руку Келвину на колено и замерла. Он не сбросил ее и не отдернул ногу, а посмотрел прямо на меня мокрыми от горючих слез зелеными глазами.

– Это отец его застрелил.

Такого я не ожидала, картина не укладывалась в голове. Мне всегда представлялся визг тормозов и искалеченный Бо на асфальте.

– Ты уверен?

Келвин лишь холодно посмотрел на меня.

– Но зачем твоему папе убивать Бо? Он был лучшим в мире псом. – Это было правдой. Я умоляла папу завести собаку. Шоколадного лабрадора, разумеется.

– Как-то ночью он зашелся лаем, Ларсены пожаловались. Я спал, но помню, как зазвонил телефон. Отец, повесив трубку, рявкнул, чтобы я увел Бо в гараж. Дело было после полуночи. Я услышал отца, но тут же провалился обратно в сон. А потом грянули выстрелы. Два. Вначале мне показалось, отец выпалил в моей спальне, таким громким был звук. Я подбежал к окну. Отец пнул Бо, чтобы убедиться: тот действительно мертв, и бросил его там. Даже не положил в коробку.

Я закрыла рот ладонью. В палатке было жарко и душно, но я начала дрожать. Мистер Верстеег всегда пугал меня, но теперь превратился просто в чудовище.

– Я похоронил Бо, – продолжал Келвин. – Дождался, пока эта скотина ляжет спать, потом вышел за лопатой. Копал целую ночь. Мне пришлось затащить Бо на тачку, таким он был тяжелым. Я не мог донести его.

Когда Келвин рассказывал, как хоронил свою собаку, мне хотелось просто разрыдаться.

– Ненавижу его, – произнес Кэл тихим голосом, от которого я покрылась «гусиной кожей».

– Трудно придумать отца хуже, – согласилась я. Мой папа никогда не застрелил бы собаку. Особенно за лай. Особенно если бы я любила ее.

– Иногда я думаю, может, призрак Бо где-то рядом, – признался Келвин. – Думаю, простил ли он меня, что я не отвел его в гараж той ночью.

– Конечно, он рядом, – закивала я, пытаясь дать ему надежду. – Уверена: Бо сейчас на небесах, ждет тебя. Возможно, у него в зубах теннисный мячик, чтобы поиграть с тобой. То, что кто-то умер, еще не значит, что он перестал существовать.

– Надеюсь, ты права, Бритт, – пробормотал Кэл тихим голосом, полным жажды мщения. – Надеюсь, когда мой отец умрет, он отправится в ад и будет мучиться там во веки веков.

Глава 29

Уже в сумерках я увидела струйку дыма, поднимавшуюся над верхушками деревьев. Прошагав целый день без еды и воды, ничего не соображая, я тяжело потащилась в сторону дыма. Когда в кружащемся снегу нарисовался дом, мне подумалось, это мираж: он был слишком красивым, чтобы быть настоящим – с окнами, блестящими золотом, и облачком серого дымка, картинно поднимавшимся над красной трубой.

Пошатываясь на ветру, словно забавлявшемся моей слабостью, я поковыляла к дому, завороженная мыслями о тепле и отдыхе. Скатившись по склону на заснеженную подъездную дорожку, я ахнула от того, как точно воображение обманывает меня. Айдлвайлд предстал передо мною во всех деталях.

С фронтонов, расположенных один за другим, повторяя очертания ледяных пиков на горизонте, свисали сосульки толщиной в руку. Несколько сантиметров снега покрывали крышу. Я жадно уставилась на дом.

Размытый мужской силуэт пересек длинный ряд больших окон и рассеянно остановился, глядя в сад, прихлебывая из кружки.

Келвин.

Я услышала свой чуть слышный, сдавленный голос, зовущий его по имени. И вот я уже бегу к дому, поскальзываясь и увязая в снегу, не отрывая глаз от двери. Меня охватил ужас при мысли, что отвернись я хоть на мгновение, Айдлвайлд и Келвин просто исчезнут в надвигающихся сумерках.