Хороший немец

— Ага.

— Может, я опять это почувствую. — Она повернулась и посмотрела на него. — Как я тебе отдавалась.

Ее слова пронзили его — блаженство настолько полное, что ему хотелось просто вот так лежать, держать ее в объятиях и слушать дождь.

— Раньше это меня пугало, — сказал она. — Как мне с тобой становилось. Я думала, так нельзя. Хотела нормальной жизни. Быть хорошей женой. Я была создана для этого.

— Нет, — ответил он, гладя ее, — для этого.

— А теперь вся та жизнь ушла. И больше не имеет никакого значения. — Откинувшись на подушку, она спокойно осматривала комнату поверх его груди. — Что теперь будет? — сказала она.

— Мы уедем в Америку.

— Там что, так любят немцев?

— Война закончилась.

— Для нас — вряд ли. Даже здесь американцы смотрят на нас… И каждый думает, что ты делал?

— Не обращай внимания. Тогда в другое место, где нас никто не знает. В Африку, — сказал он в шутку.

— В Африку. А чем ты там будешь заниматься?

— Вот этим. Днями напролет. А если будет жарко, мы закроем ставни.

— Этим мы можем заниматься где угодно.

— А это идея, — сказал он, притянул ее к себе и стал целовать.

Она приподнялась над ним, волосы упали ему на лицо.

— Где-нибудь в новом месте, — сказала она.

— Правильно. — Он провел рукой по ее попке. — И без всяких страшных вещей.

Ее лицо омрачилось, она отвернулась и уставилась в стенку.

— Такого места больше нет.

— Есть. — Он поцеловал ее в плечо. — И ты все забудешь.

— Не смогу, — сказала она и развернулась к нему. — Я убила его. Ты понимаешь, что это значит? Я не могу забыть кровь. Она была везде, в моих волосах…

— Ш-ш. — Он погладил ее по голове. — Этого больше нет. Все прошло.

— Но убить человека…

— Тебе пришлось.

— Нет. Дело было сделано. Остановить его я не могла. И тогда я убила его. Его же оружием, пока он еще был на мне. Убила. А ведь могла и не убивать. Ты считаешь, я осталась прежней. — Она опустила голову. — Я хотела остаться прежней. Делала вид, что ничего не изменилось. Но не получилось.

— И не надо. Живи настоящим. Послушай, Лина. Он изнасиловал тебя. И мог даже убить. Нам всем на войне приходилось совершать страшные вещи.

— И тебе тоже?

— Да.

— Что именно?

Он взял ее лицо в свои руки и посмотрел прямо в глаза.

— Я забыл.

— Как — забыл?

— Потому что я снова нашел тебя. И все прочее забыл.

Она отвернулась.

— Ты хочешь, чтобы я тоже забыла.

— Обязательно забудешь. Мы будем счастливы. Разве ты не хочешь этого?

Лина слабо улыбнулась.

— И начнем мы здесь. — Он повернул ее лицо к себе и стал целовать, в щеку, затем в губы, набрасывая карту их мирка. — Мы уже начали. Когда любишь, забываешь все. Для этого любовь и изобрели.

Наконец они задремали — не глубоко, перешли в забытье, легкое, как туман после дождя. Они все еще лежали в постели, не отпуская друг друга, когда он услышал, как хлопнула дверь, шаги у соседней комнаты — окружающий мир возвращался.

— Надо одеться, — сказала она.

— Нет, подожди немного, — ответил он, не отпуская ее из объятий.

— Мне надо подмыться, — сказала она, но так и не двинулась, довольная тем, что лежит рядом с ним, в легкой дремоте, пока они не услышали быстрый стук в дверь. — Ой, — вскрикнула она, и едва успела набросить край простыни на них обоих, как Лиз открыла дверь, и удивленно замерла в дверях, в замешательстве широко раскрыв глаза.

— Ой, извините, — сглотнула она, быстро отступила назад и закрыла за собой дверь.

— Боже, — воскликнула Лина и, выскочив из постели, схватила одежду, скомкав, прижала к груди. — Ты не запер дверь? — Он, усмехаясь, смотрел на нее. — Что ты смеешься?

— Смотрю, как ты прикрываешься. Иди сюда.

— Фарс какой-то, — сказала она, не слушая его. — Что она подумает?

— А тебя это заботит?

— Это неприлично, — сказала она, а затем, поняв, что сказала, тоже заулыбалась. — А я — приличная женщина.

— Была.

Она, как девчонка, прикрыла ладонью улыбку, затем швырнула его брюки на кровать и стала натягивать платье.

— Что ты ей скажешь?

— Скажу, чтобы в следующий раз стучала подольше, — ответил он, уже встав и натягивая брюки.

— Такое часто случается, да?

— Нет, — ответил он, подошел к ней и поцеловал. — Только в этот раз.

— Одевайся, — сказала она, улыбаясь. И повернулась к зеркалу. — Ой, посмотри на меня. Я не причесана. Расческа есть?

— В ящичке. — Он кивнул на туалетный столик. Застегнув рубашку, стал завязывать шнурки на ботинках, глядя на ее отражение в зеркале с той же сосредоточенной внимательностью. Она открыла ящичек и стала искать.

— Справа, — сказал он.

— Тебе не надо так оставлять деньги, — сказала она. — Это небезопасно.

— Какие деньги?

Она показала сотенную банкноту Талли.

— Тем более нет замка. Любой может…

Он подошел к туалетному столику.

— А, это. Это не деньги. Это вещдок, — бросил он, не задумываясь ни о Талли, ни о чем-либо другом.

— Что ты имеешь в виду — вещдок?

Но он уже не слышал ее и смотрел на банкноту. Что там говорил Дэнни? Штрих перед номером. Он перевернул банкноту. Штрих, русские деньги. Он на мгновение задумался, стараясь понять, что бы это значило, а затем с ленивым безразличием отбросил все мысли в сторону, не желая больше прерывать этот день. Положив банкноту обратно, он нагнулся и поцеловал Лину в голову. Она по-прежнему пахла лавандой, к которой теперь примешивался запах их тел.

— Я буду внизу через две минуты, — сказала она, стремясь поскорее уйти отсюда, как будто эта комната была гостиничным номером, который они сняли надень.

— Хорошо. Поедем домой, — сказал он, с удовольствием произнося это слово. Выходя, он взял туфли Лиз.

В коридоре он подождал, пока Лиз ответит на его стук.

— Эй, Джексон, — сказала она — по-прежнему смущенная. — Извини, что так получилось. В следующий раз вешай галстук на ручку двери.

— Твои туфли, — сказал он. — Я их позаимствовал.

— Клянусь, ты был в них великолепен.

— Ее промокли.

Она взглянула на него:

— Это нарушает правила проживания, ты же знаешь.

— Это не то, что ты думаешь.

— Да? Мог бы и соврать.

— А что тебе вообще надо было? — спросил он. Ему было слишком хорошо, чтобы объяснять что-либо.

— В основном убедиться, что ты жив. Ты же пока здесь живешь, не так ли?

— Я был занят.

— Угу. А тут я беспокоилась. Ну, мужики все такие. Кстати, тебя тут спрашивали.

— Потом, — сказал он равнодушно. — Еще раз спасибо за туфли.

Она приставила руку к голове, отдавая честь.

— Всегда пожалуйста. Эй, Джексон, — сказала она, остановив его. — Смотри, особо не увлекайся. Это ж только…

— Это не то, что ты думаешь, — повторил он.

Она улыбнулась:

— Тогда перестань ухмыляться.

— Разве?

— Рот до ушей.

Он что, улыбался? Сходя по лестнице, он не понимал: неужели его лицо действительно сияет так, что сразу видно, как они очумели от счастья? А вся близость свелась к лирике популярной песенки. Но кому какое дело?

Он выключил патефон и, наконец закурив, стал мерить шагами комнату, вместо того, чтобы лежать в постели — обычный ритуал, перевернутый с ног на голову, как и все остальное. Сколько времени прошло с тех пор, как вот так же пускалась к нему, желая его? На улице мокрые листья блестели по-новому, как монеты. Русские деньги. У Талли были русские деньги. Он все еще лениво обыгрывал этот факт в голове, когда у двери раздался топот. Берни, вытирая ноги о коврик, тряс зонтиком. Аккуратный мальчик, который учился играть на пианино.

— Где вы, черт побери, пропадали? — спросил он, торопливо заходя. — Я везде ищу вас. Уже несколько дней. — С легким упреком.

— Работаю, — привел Джейк единственное законное оправдание. А сейчас он улыбается?

— У меня других дел полно, сами знаете. Я тут как на побегушках. А вы смылись, — дребезжащим, как будильник, голосом сказал Берни.