Час волкодава

Когда брал фужеры, хрусталь громко звякнул. Марина вздрогнула, приоткрыла один глаз, потянулась как кошка и пропела-проворковала:

– Кеша, ты уже вста-а-ал, мур-р-зик?..

Иннокентий не ответил. Он вообще был человеком немногословным. Молчуном, букой.

– Мур-р-зик, иди ко мне-е-е. Приласкай свою кису. Киска просит ее погладить.

– Спи, семь часов, – лаконично отозвался Иннокентий и удалился на кухню.

Вернувшись через пять минут, он и вправду застал супругу блаженно спящей. Она перевернулась на живот. Из определенного места кокетливо торчала ниточка «тампакса». Надо же, как неудачно совпали «трудные дни» брачующейся с церемониальной первой брачной ночью. Она твердила всю ночь: «Ну их, месячные, давай...» Он вразумлял: «Вся жизнь впереди...» Она ругалась: «Чистоплюй!» Он парировал: «Докажу, что нет!» И доказал. Он, нелюдим, «вещь в себе», влюблялся в жизни дважды. Тогда, давно, в школе и сейчас, в Марину. Вообще-то он побаивался женщин, но, повзрослев и здраво рассудив, что без них трудно, ничуть не боялся и не смущался проституток. Он соображал кое-что в плотской любви. «Тампакс» оказался в первую официальную супружескую ночь не тронут, однако жену он удовлетворил. И сам остался доволен. А законный вопрос Марины: «Мурзик, откуда такие познания в сексе, а, шалун?» – остался без ответа.

Вернувшись в спальню, Кеша тихонько, чтобы не разбудить жену, оделся. На вещевых рынках у вьетнамцев можно купить по-настоящему хорошие и дешевые джинсы. А кроссовки лучше брать сделанные в Сингапуре по «адидасовской» лицензии. И никто бы не убедил Иннокентия, что рубашки отечественного производства хэбэ чем-то отличаются от заморских, по сто баксов за штуку.

Кеша оделся. Джинсы, кроссовки, рубашка. Марина зашевелилась, перевернулась на спину.

– Мурзик, ты куда собрался, ми-и-илый?..

– Скоро вернусь.

– Ска-а-ажи куда, я ревную! В магазин? Принеси све-е-ежее молочко своей кис-кис-киске к завтраку. – Нет. Я к маме. Спи.

– А-а-а-а... – Игривые нотки исчезли из ее сонного голоса. – Возьми цветы. Любые. Нам цветов с избытком надарили.

– Нет. Эти не возьму. Куплю цветы.

– Поезжай на такси, денег тоже надарили достаточно, чтобы ты смог себе позволить...

– Поеду на метро, – перебил Кеша.

– На метро долго... Я с тобою полностью согласна – экономить надо в мелочах, но...

– Я пошел. Я быстро.

– Погоди!.. Поцелуй меня... Или предложишь сначала зубы почистить?

– Не обижайся. Я быстро. Я должен съездить к маме сегодня.

– Понимаю. Хочешь, я с тобой? Я сейчас скоренько оденусь и...

– Нет, я один. Не сердись.

– Не сержусь. Иди сюда, ко мне, нагнись...

Поцеловались. Рутинно. Без страсти. Первый день медового месяца, а, пожалуй, уже безвкусный. Пусть и поцелуй «на бегу», но все же... Сумасшедший, головокружительный роман позади, впереди – «совместное ведение хозяйства». Много ли сказок придумано о супружеских буднях Ромео и Джульетт, Иванов-царевичей и Василис Прекрасных, Валентинов и Валентин? Очень мало. По существу, лишь одна запоминающаяся. Сказка о «Синей Бороде».

Они, Марина и Кеша, познакомились около года назад. Случайно. На улице. Один раз встретились, другой и... и как-то завязалось знакомство. Инициатива принадлежала ей, разумеется. Иннокентий – мужчина нестандартный. И внешне, и внутренне. Позже она говорила, что именно нестандартность и заинтриговала ее сначала, а потом в его нестандартность она и влюбилась. Надоели «жлобы» и «жеребцы». А Кеша ласковый, но строгий в то же время. Начитан, умен. Живет по собственным принципам. Пусть его называют «чудаком», кто бы чего понимал. Она специально ездила в центр, бродила в районе метро «Третьяковская» после той первой встречи, когда он любезно проводил ее до магазина «Мед». Объяснить толково, как пройти, не сумел, пришлось провожать. И пусть тогда, в первый раз, он за всю дорогу проронил всего-то пару слов, но ей хватило, чтобы понять его неординарность.

Молчун молчуном, а спустя неполный месяц знакомства взял и сделал ей предложение.

Мама была против. Его мама. У нее не было родителей. Детдомовская девочка. Квартирка в Медведкове, работа костюмершей в театре – вот и все ее приданое. А у него – академическая дача, наследство отца, умершего в восемьдесят каком-то году. Приватизированная жилплощадь фантастических размеров, в центре. И мама. Злая старушка-домохозяйка. Привыкшая к мужниной академической зарплате и благам советского членкора, пожилая женщина люто ненавидела новейшую демократическую российскую действительность, а заодно и всех благополучных людей, кто улыбается, здороваясь, и снисходительно прячет глаза, когда вдова академика на чем свет стоит ругает новомодные реформы. Единственный, кого она боготворила, – сыночек Кешенька, поздний, болезненный, правильный ребенок. Окончил институт с отличием, работает переводчиком. Дни и ночи напролет корпит над словарем, переводит с немецкого техническую документацию на стиральные машины и холодильники да специальные научно-технические книжки. Зарабатывает мало, экономит на всем, по кабакам не шляется, одет скромно, не в пример вульгарно выряженной девице Марине.

Мама Иннокентия умерла полгода назад. Погибла. Трагически. Пошла, как обычно, как ходила ежедневно по утрам на протяжении многих лет, в соседний гастроном за кефиром (не за «Даноном» каким-нибудь, за родным советским кефиром), и ее сбила машина. Водитель с места происшествия скрылся. Автомобиль милиция нашла быстро, но «Вольво» оказался числившимся «в угоне», и маминого убийцу так и не удалось разыскать. Честно говоря, искали-то не очень, так себе, спустя рукава.

Марина не напоминала Кеше о том, что он звал ее замуж. Ждала, пока он оправится после маминой смерти. Суховатый и, по впечатлению всех, кто знал его, излишне рациональный и черствый, Иннокентий оправился скоро. Подтвердил – предложение руки и сердца в силе. Вчера сыграли свадьбу. Скромно. В махоньком кафе недалеко от Кешиной квартиры. В дом Иннокентий гостей не позвал. Иногда выгоднее «снять ресторан«, чем сокрушаться по разбитому гостями столовому фамильному фарфору. Кеша вообще не любил приглашать в дом друзей-знакомых. Это было одной из тысячи его мелких причуд. Да и друзей-то у него никогда не водилось во множестве. Два школьных старинных приятеля из соседнего дома, которых он встречал, выходя в магазин, практически ежедневно, согласились присутствовать на бракосочетании вместе с женами. Немногочисленные, с похорон мамы не виданные родственники пришли поздравить молодых. Шумная стайка страшилок-сослуживиц невесты. Вот и вся свадьба.

На транспорте, на «свадебном кортеже», тоже удалось сэкономить. Институтский Кешин дружок побыл и свидетелем жениха, и шофером новобрачных. Охотно покатал Кешу с Мариной на личном «Мерседесе». Друг по институту поднялся после августовского кризиса девяносто восьмого, бросив переводить с немецкого на русский и поднаторев в переводах «рубль —доллар – гривна». Но, даже разбогатев изрядно, собрат по альма-матер нет-нет да и брал у Кеши деньжат в долг. Всегда отдавал. А Кеша никогда не отказывал приятелю в рамках своих скромных финансовых возможностей. Иннокентий рачительно экономил, но в скупердяях не числился. Мало общался, но к человеконенавистникам не относился. Плохо выстраивал фразы устной речи, однако делал великолепные письменные переводы. Он действительно человек неординарный. И был, и есть. У бабушек, торгующих недалече от кладбища цветами, Кеша купил мамины любимые. Красные розы. Десять штук. Обламывать стебли, как делают другие, чтобы бомжи не сперли букет с могилы на перепродажу, Иннокентий не стал. Похмельные заплывшие глазки оборванцев провожали алчущими взглядами целехонький дорогой букет в руке у хромого низкорослого очкарика. Здесь, на этом кладбище, бомжей ошивалось с избытком. Но Иннокентию было плевать, что станет с цветами, когда он отойдет от могилы. Об этом он не думал. Дорогой букет купил не ради того, чтобы этим своеобразным жертвоприношением замолить грех нарушения материнской воли – женитьбу на Марине. Просто купил те цветы, которые, как он помнил, матушке дарил папа, когда оба были живы, здоровы и счастливы.