Пути зла

– Сделаем. Еще бы! – Лео подмигнул Диане. – Так передай своему парню, что его не станут поджаривать на электрическом стуле. На этот раз. Но ему больше не удастся провести нас. Вот и все. – Схватив Диану за руку, он шумно дышал ей прямо в лицо. – Я ведь тебе не рассказывал, что, когда включают рубильник Тетушки Молнии, глаза у парня вылетают из глазниц! Нравится?

– Нет, Лео. – Диана в ужасе отшатнулась.

– А я не говорил тебе, что иногда приходится поджаривать его раза четыре, пока не отдаст концы? Тебе куда легче исполнять судебные решения – жарить яичницы-глазуньи. А теперь сделай-ка яичницу-глазунью…

Диана оттолкнула этого маньяка. Несмотря на раздражение, ей не удалось скрыть улыбку торжества. Она попрощалась.

Но, выходя из комнаты, Диана услышала слова Эда: «Разве обязательно было так грубо разговаривать с моей девушкой?» – и ответ Лео: «Конечно. Это крепкий орешек, тебе надо держать хвост морковкой».

Она расхохоталась. Сержант за столом дежурного удивленно поднял голову, но Дианы уже и след простыл…

Привет. Или, как говорят китайцы: «Хуань-ин гуан-линь». Так я обращусь к доктору Диане в тот день, когда она наконец переступит порог этой комнаты. «Хуань-ин гуан-линь». Ее, наверное, хватит кондрашка. Вы, читающие мою писанину, люди мудрые; традиционное китайское приветствие, конечно, не вызывает у вас отвращения.

Другое дело комната.

Она… омерзительна.

Итак, где мы находимся?

Это мой дом. Место, где я иногда сплю, иногда пережидаю дождь, когда на кладбище Корт-Ридж и вообще на улице слишком сыро. Привет. Вы еще не видели этой комнаты, так что еще раз приветствую вас.

Нелишне, наверное, немного рассказать вам о ней.

Моя комната располагается на втором этаже коричневого кирпичного здания. За моим окном проржавевшая пожарная лестница. Но поскольку поднимающееся окно в моей комнате открывается из-за разбитого стекла всего на один дюйм, я все равно здесь как в ловушке.

Дверь (деревянная) окрашена в коричневый цвет, как и голый пол, и оконные рамы, и стены. Только стены более бледные. В двери щель, но замок все-таки работает. Мой домовладелец мне не нравится, он зануда. Ему лет шестьдесят, и в придачу он калека. Другим жильцам этот злой старый ерш нравится. Я не раз просил его починить дырку в двери: она широкая, и в нее дует. Потом, через нее можно наблюдать за мной, подсматривать, как я выполняю религиозные обряды. Мои просьбы игнорируются. Его просьбы о квартплате также иногда игнорируются. Но Ред боится меня, слишком боится, чтобы раздражать разговорами о выселении. Между Редом и мной как-то произошла стычка. Не спрашивайте какая.

Соседи? Это постоянно мигрирующее население, как у нас здесь говорят. Сдается около дюжины комнат, и, по-моему, в них проживает около шестидесяти человек. Как правило, они приходят сюда ночевать. Рядом со мной живет старикан, у которого кошки – мяуууууу! Слишком много кошек для него одного. (Мистер Уильям, по-моему, так его звать.) На площадке напротив – куча пуэрториканцев (никогда не видел их дверь открытой). Рядом с ними живет Ро, корейский студент, занимающийся электроникой в Калифорнийском университете в Парадиз-Бей. Его предки не присылают ему денег. Поэтому он и снимает комнату в этой развалюхе. Как-то сказал, что зарабатывает на жизнь он переводами, хотя, по-моему, он – сутенер. По крайней мере, в его комнате постоянно толчется куча девиц восточного типа. Но это не важно: Ро – парень что надо. Линди, молодая белая женщина с коричневым ребенком и без мужа, – последняя из жильцов моей площадки. Живет она на пособие, как мать малолетнего ребенка. Наверху – смесь самых разных национальностей, возрастных групп и занятий. Однако вы уже имеете представление, из чего состоит этот букет. Повторяю, все они – кратковременные жильцы. Ред придерживается только двух нерушимых правил: никаких вьетнамцев и никаких камбоджийцев. Все.

Площадь моей комнаты – пятнадцать футов на двенадцать – дворцом не назовешь. Окно справа от входа. Слева, упрятанная в дальний угол, постель: матрас из пенорезины с простыней и двумя одеялами. Зимой бывает холодно. Хотя ни одной зимы здесь я еще не жил. Если буду жить, стибрю электрокамин. У кровати рассохшийся старый шкаф, там я держу свою одежду и прочее. В изобилии картонные коробки. Многие – с аккуратными наклейками. Это те, где держу бумаги, относящиеся к доктору Диане и Джонни Андерсону. Мои рисунки – порнографические, те, что посоветовала мне сделать доктор Диана, – спрятаны под матрасом. Там же деньги и все остальное особо ценное. Все вы, кто читает эти строки, – люди порядочные; я доверяю вам свои секреты, вы мне все больше нравитесь, и мне хочется произвести на вас приятное впечатление. «Хочу узнать тебя, хочу узнать все о тебе…» Великолепный фильм, помните?

Иногда мне кажется, что веду я эти записи для полиции. Не спрашивайте меня, почему иногда я так думаю, – сам не знаю.

Рядом с кроватью прислоненное к стене зеркало. В углу, у окна, умывальник с одним из этих бессмысленных электрообогревателей, которые трудятся целый день, и в результате получаешь стаканчик тепловатой воды. Ни столов, ни стульев. Общую картину дополняет маленький холодильник. В комнате висит застоявшийся запах бензина, всяких отбросов и спермы, которая попадает на пол (точнее, на простыню). Источник света – лампочка в шестьдесят ватт, свисающая на шнуре с потолка. Есть электросчетчик, который заглатывает монетки, но с тех пор, как я въехал сюда, он голодает.

Кое-что я делаю мастерски. Приобрел некоторые полезные навыки. К примеру, ловко управляюсь с электроприборами. Есть такое маленькое, очень удобное проволочное приспособление, которое обводит счетчик вокруг пальца. Но эта игрушка не для слабонервных. Я держу наготове кухонное полотенце, которое набрасываю на счетчик, когда является Ред, чтобы устроить скандал. Со времени той стычки между нами он кричит намного реже.

Сегодня – великая ночь. Сижу поэтому, скрестив ноги, перед зеркалом, накладываю грим, готовлюсь к грандиозному представлению. Спектакль ставится для несовершеннолетней аудитории из одного человека. Сначала использую белую основу, затем – карминная краска для губ. Накладываю пурпурные румяна. Выгляжу страшилищем. Точно так должно выглядеть настоящее привидение.

Пока навожу марафет, обдумываю смысл записки, обнаруженной под дверью. Доктор Диана начинает интересоваться мною: кажется, хочет, чтобы срочно ей позвонил.

Но не надо меня торопить.

Вспомнив о докторе Диане, возвращаюсь мысленно к разговору, который состоялся у нас несколько недель назад, во время моего индивидуального занятия. Я рассказал ей, что всегда мечтал стать актером. Подумал, что она рассмеется, но – ничего подобного.

Она только спросила, почему у меня такое желание. И я объяснил: ведь когда ты одет в другое платье, загримирован и играешь какую-то роль, то перестаешь быть самим собой. С тех пор она поощряет мои занятия актерством. Как будто от меня зависит выбор карьеры, так получается.

Она странная, эта Диана.

Но сегодня ночью, доктор, вы сможете мною гордиться.

Платье, которое я одолжил у Максин, висит на крюке, вбитом в стену. В сумеречном свете моей единственной заляпанной лампочки оно все в таинственных складках, темное, как плащ Сатаны.

Платье мне в самую пору.

Мой лазерный проигрыватель с мини-динамиками стоит рядом с постелью. Из него льется музыка – увертюра к «Летучему Голландцу». Естественно: ведь это Джонни, помните? Ночь Единственного.

Критически осматриваю проделанную работу: все в полном порядке. Мое лицо ужасно, отвратительно.

Я похож на привидение.

Есть и упущение: затерялся карандаш для бровей, я украл его у Максин в первый день нашего знакомства. Перевернул вверх дном всю комнату, но не нашел. Соображаю: карандаш мог завалиться в коробку доктора Дианы. Выволакиваю коробку на середину комнаты и переворачиваю ее.

Ничего себе коллекция! Естественно, самая большая гордость – ее книга. На ней еще сохранился библиотечный ярлычок, его давно пора вырвать. Статьи из газет, посвященные доктору Диане: библиотечный компьютер в Парадиз-Бей выдал мне довольно скудный их список. Ее визитки (откуда я и узнал, где она живет, потому что в телефонной книге ее адреса нет).