Корни зла

В первых сценах было показано ужасное зачатие Альрауне в тени виселиц. Сначала показали саму виселицу: черную, зловещую, отбрасывающую тень (которую нельзя с чем-либо перепутать) на гладь голой земли и на фигуру неуравновешенного гениального ученого, выкапывавшего из земли фаллические корни мандрагоры.

Мандрагора целебная, подумала Алиса, которая умудрилась к тому времени прочитать несколько версий легенды. Колдовской корень. Свеча дьявола. И еще мандрагора растет в тени — она питается спермой, выделенной умирающими мужчинами в последних судорогах предсмертной агонии, и плотью мертвецов. Конечно, это все мифы и сказки... Но все же...

Далее в фильме следовала сцена тайной встречи ученого и проститутки. И жадность распутницы, когда ученый отдавал ей деньги, была показана очень явно. Проститутка засунула деньги в лиф платья привычным жестом куртизанки, посмотрела вокруг, как будто желая удостовериться, что никто не видит их, потом легла на землю и автоматически раскинула руки в приглашающем жесте, но в ее глазах читались утомленность и скука. В этот момент камеру отвели в сторону — цензор не позволил бы показать ничего столь явного, — но режиссер снял крупным планом непосаженные корни мандрагоры. Он осторожно снимал их, соответствующим образом двигая камеру, и это было настолько символично, что Алиса удивилась, как цензор пропустил такую выразительную сцену.

Они надеялись создать портретное сходство между Алисой и актрисой, которая играла проститутку, и Алиса считала, что это вполне удалось, хотя женщина выглядела на экране растрепанной и чересчур сильно накрашенной. Мать Алисы могла назвать ее обмазанной грязью, хотя, как ни назови, хотелось бы надеяться, что сама Алиса через несколько лет не будет выглядеть так же. Я перестану подводить глаза, когда мне будет тридцать пять, пообещала себе Алиса. Я действительно перестану. Или, может, оттянуть до сорока? Я думаю, я скорее стану пухленькой седой бабушкой, чем буду выглядеть так безвкусно.

Зрители не отрываясь смотрели на экран в ожидании первого появления баронессы, взрослой Альрауне, которая была заперта в монастыре, где ученый мог изучать ее, пока она росла. «Я им нравлюсь? — думала Алиса, оглядывая зал. Или им просто интересно, что будет дальше»?

Далее следовала короткая сцена с учителем музыки, с которым Альрауне впервые почувствовала вкус страсти. В этом эпизоде было несколько тревожных моментов с синхронизацией музыки и изображения, и Конрад рассерженно грозился уйти из зала, если движения актера, изображающего игру на скрипке, не будут точно совпадать с его музыкой. Но Алиса знала, что он не сделает этого, потому что ни за что не испортит ее вечер.

Но все было в порядке. Музыка — манящая и слегка зловещая — идеально подходила моменту, и сцена переместилась из музыкальной комнаты в спальню, на кровать, предусмотрительно скрытую от глаз тюлевыми драпировками, чтобы вновь угодить цензору. Это была роскошно поставленная сцена, и Алиса все еще удивлялась, что никто не усмотрел ничего странного в том, чтобы такая чувственная сцена происходила в монастыре.

История подошла к тому, что Альрауне узнала о своем происхождении, и тогда в ней зародилась черная горькая ненависть. Алиса очень живо помнила эту сцену: ей казалось почти невозможным представить, как девочка лет шестнадцати или около того могла отреагировать на то, что появилась на свет при таких обстоятельствах. Однако боль и ненависть девочки к себе выглядели на экране очень убедительно; вообще-то они выглядели пугающе реально, и Алиса снова почувствовала беспокойство где-то глубоко внутри. Откуда у меня взялись эти эмоции? Ведь такие чувства не обязательно приходят из прошлого или настоящего? Ведь они могут прийти и из будущего?..

Сценаристы добавили одну сцену в четвертой части, в которой Альрауне, уже восемнадцатилетняя девушка, уничтожила проклятое доказательство своего чудовищного зачатия. Алиса критически наблюдала, как камера приближалась к высокому старому дому, в котором жила проститутка. В комнате наверху в старом бюро лежали письма, которыми обменивались ученый и проститутка, письма, ясно указывающие на их общее темное прошлое. Хорошая сцена, говорили удовлетворенные сценаристы. Шокирующая и драматичная сцена. Руководство компании, конечно, обратилось к герру Эверсу — частично из вежливости, но больше из-за авторских прав, — и он одобрил сцену. Поступок полностью в характере Альрауне, уверенно сказал он. Действительно, очень хорошо.

Пока закутанная в плащ с капюшоном Альрауне поднималась по лестнице, отбрасывая искривленную тень на стену, снова зазвучала музыка Конрада. Сначала она была хрупкой, едва заметной, не больше чем призрак звука, нежно вливающийся в мозг. Потом стала набирать силу и наполняться звуками все больше и больше, стала ритмичной и угрожающей. Биение сердца, полного ненависти...

Пока огонь, который разожгла Альрауне, чтобы сжечь письма, разгорался, камера переместилась наружу, чтобы снять фасад всего дома целиком, и там, в одном из окон, окруженная дрожащими языками пламени, металась охваченная ужасом фигура проститутки. Мать Альрауне. Она была в ловушке в горящем доме, ее волосы уже светились и ярко горели, ее рот был широко открыт в немом крике помощи. .. Выпустите меня... Выпустите меня... Я сгорю заживо...

Быстро сменившийся кадр показал Альрауне, стоявшую перед домом. В огромных глазах, направленных на фигуру матери, читался ужас; она укусила кулак, чтобы подавить собственные крики. А музыка возрастала, словно по спирали, то панически взвизгивая подобно сирене, то пульсируя подобно кипящей крови в венах сгоравшей женщины... Пылающее в ночном небе пламя — деревянный фасад дома, который построили для этой сцены и подожгли, и проститутка-манекен, которым управляли, двигая конец стальной палки. Все немного волновались, но Алиса считала, что сцена получилась весьма убедительной.

И теперь наконец в кадре появилась комната, которую Альрауне приготовила для ученого: комната с бархатной обивкой и стелющимися растениями, обрамляющими шелковое ложе... В фильме буквально дословно воспроизвели мрачную кульминационную сцену из книги Эверса. Алиса ничего не могла с собой поделать, вновь почувствовав себя в роли Альрауне, которая приближалась к приготовленной комнате смерти с блестящим стилетом в руке. Вынимай его медленно, говорили Алисе во время съемок. Иди к двери кошачьей походкой, таящей в себе какую-то угрозу. Конечно, не будет никаких звуков, но люди почувствуют твои шаги. Топ-топ, я собираюсь убить... Подними стилет, когда будешь подходить к двери; зрителям надо увидеть, как он блеснет на свету, надо показать им, что ты намерена убить.

Алиса подалась вперед, вцепившись в кресло, понимая, что она выглядит нелепо, но крошечная частичка внутри нее надеялась, что каким-то невероятным образом все может закончиться хорошо, что Альрауне может не совершить этот самый последний ужасный акт...

Конечно же, чуда не произошло. Музыка Конрада наполняла зал, эхом повторяла движения разума, отравленного и изъеденного необходимостью мстить, и в ее ритме слышались шаги Альрауне. Топ-топ, я собираюсь убить... И снова, второй раз за этот вечер, Алиса ощутила странное предчувствие каких-то грядущих событий...

Альрауне подняла стилет, ученый повернул голову, его глаза расширились от ужаса, и стилет, блеснув на свету, вонзился ему в лицо... Раз... Два...

Кричащая музыка достигла невероятных высот, и появился последний шокирующий кадр. Музыка замирала в длинном и ужасном стоне, а человек, создавший Альрауне, в беспомощной агонии хватался руками за темные окровавленные дыры, где когда-то были его глаза...

Альрауне смотрела на ученого несколько секунд, потом взяла его за руку и заботливо усадила в большое кресло с высокой спинкой. Пока он бился в предсмертных судорогах, она, словно пытаясь жутким образом подражать тому, что видела все эти годы в монастыре, зажгла церковные свечи и поставила с двух сторон от него. Жертвоприношение. Ритуал. Темное пламя возвышалось, отбрасывая на умирающего колдовские тени.