Игра с тенью

— Вы говорите о Тернере?

На этот раз удивилась она. Она смотрела на меня в изумлении, приоткрыв рот, потом взглянула на Мэриан:

— Ты не?…

Мэриан была озадачена ничуть не меньше.

— Нет, — ответила она, — я ничего не говорила. Уолтер, как ты?…

Признаюсь, мне хотелось озадачить их еще больше, притворившись, что я обладаю некими тайными сведениями, но я просто сказал:

— О, это всего лишь догадка, — А потом, чтобы избежать дальнейших вопросов (поскольку обе они все еще выглядели озадаченными), я продолжил: — Значит, мистер Торнбери пишет биографию Тернера?

— Так он заявляет.

— Но если вы никогда его не встречали, — спросил я, — откуда вы знаете, что это будет биография клеветническая?

— Я следила за его работой, мистер Хартрайт, — должна признаться, с все возрастающим унынием. Кое-кто из близких Тернеру людей благоразумно отказался разговаривать с этим человеком. Те же, кто согласился, скорее напоминают сборище злобных сплетников, большинство из которых едва знали Тернера. А они, как обычно и бывает в таких ситуациях, свели Торнбери с другими такими же.

Должен признаться, что мне сразу пришла в голову старая пословица: «Нет дыма без огня». Возможно, леди Истлейк заметила мой скептицизм, потому что сказала:

— Ни один значительный человек не мог не нажить себе врагов среди людей менее удачливых или менее одаренных — а тем более Тернер, с его полным презрением к условностям и лести. Вы наверняка и сами слышали достаточно историй о нем.

Судя по тому, как она приподняла бровь, она ждала моего ответа, но я ничего не сказал. Кроме нескольких бородатых анекдотов о его скупости и неразборчивой речи, которые бродили в Академии, я знал о Тернере постыдно мало. Она помедлила немного, потом продолжила:

— Не спорю, он был странным, упрямым и эксцентричным человеком, но он не чудовище и заслуживает того, чтобы его помнили не по сплетням. — Она наклонилась поближе, будто делясь со мной секретом: — В последние годы я достаточно хорошо его узнала. И мне говорили, — тут ее голос задрожал, а глаза заблестели от слез, — что, умирая, он звал меня. Я не могу забыть о том, что обязана защитить его память. — Она поспешно вытерла глаза и скомкала платок. — Мистер Хартрайт, я прошу… я предлагаю… чтобы вы подумали о написании книги «Жизнь Дж. М. У. Тернера».

Секунды на три я потерял дар речи от изумления. Сознание мое переполнили сотни вопросов, но они улетели прежде, чем я нашел слова, чтобы выразить их. Я чувствовал на себе взгляд Мэриан — внимательный, тревожный, почти умоляющий; он говорил, что каким-то образом, которого я пока не понимал, ее надежды и счастье зависят от моего ответа, и это еще больше меня смущало. Возможно, леди Истлейк приняла мое удивление за расчетливость, потому что сказала:

— Я поговорила со знакомым издателем, и он уверил меня, что для такой книги есть готовый рынок…

— Меня не это тревожит. Я…

— И я уверена, что все друзья Тернера присоединятся ко мне в желании поддержать вас… — Она замолкла, внезапно заметив, что мои мысли движутся в другом направлении. — Что? — спросила она. — Вы думаете, для этого могут найтись более подходящие кандидатуры?

Я кивнул:

— Например, вы сами.

— Как я объясняла, мои отношения с сэром Чарльзом… Кроме того, для женщины закрыты многие двери, в которые мужчина входит свободно и легко.

— Не могу поверить… — начал я.

— Вы должны понять, мистер Хартрайт, что бедный Тернер умер отшельником, — сказала леди Истлейк. — Большинство из тех, кто хорошо его знал, давно в могиле. Из тех, кто жив, естественной кандидатурой был бы мистер Раскин, но он, — тут она слегка улыбнулась, — натура слишком олимпийская, чтобы браться за такое. Мое положение вы уже знаете. Что же касается моего мужа, то об этом, боюсь, не может быть и речи.

— О, это я понимаю, — сказал я. — Но…

Она словно меня не слышала.

— Миссис Бут, экономка Тернера, и его друг Джордж Джонс — люди очень славные, но… — Она сделала паузу и покачала головой. — Честно говоря, ни один из них с этим не справится. Кроме того, я слышала, что мистер Джонс сейчас в основном занимается тем, что наряжается герцогом Веллингтоном. В лучшем случае они могут поделиться с вами воспоминаниями.

Она снова замолчала, и я не знал, что отвечать ей. Молчание нарушила Мэриан:

— Больше никого нет, Уолтер. Если ты за это не возьмешься, победа упадет Торнбери прямо в руки.

— И не надо себя недооценивать, мистер Хартрайт, — сказала леди Истлейк. — В отличие от Торнбери, вы художник и можете понять натуру художника Тернера…

Тут я не удержался и воскликнул:

— Но нельзя же сравнивать!

— Может, он и был генералом, а вы, уж простите, только полковником, — ответила леди Истлейк, — но все художники принадлежат к одному полку, сражаются в одних и тех же битвах и стремятся к одной и той же победе. И потом, — продолжила она прежде, чем я нашел, что еще возразить, — вы, по собственному вашему признанию, пишете хронику и знаете, как собирать, оценивать и сопоставлять отчеты разных свидетелей.

— И ты боец, уже доказавший свою решимость исправить великое зло, — сказала Мэриан.

Леди Истлейк кивнула.

— Кто может подойти лучше?

Потом они умолкли, позволив мне обдумать эти слова. Я снова попытался навести порядок в своих спутанных мыслях, но все они, кроме одной, которая звенела в мозгу ясно, как колокольчик, не слушались меня. Наконец Мэриан сказала:

— Для бедного Уолтера все это так неожиданно, надо дать ему время обдумать свой ответ.

— Да, конечно, — согласилась леди Истлейк.

На этом мы и закончили. О книге больше не упоминали, и после нескольких минут вежливой беседы мы с Мэриан собрались уходить. Только когда Стоукс уже провожал нас к выходу, леди Истлейк сказала:

— Надеюсь скоро услышать от вас ответ, мистер Хартрайт.

По пути домой мы почти не разговаривали. Я пытался разобраться с мыслями — прежде всего о тебе, о детях и о том, как изменится наша жизнь, если я приму предложение леди Истлейк. Но меня все время отвлекали наплывы бурных эмоций — страха пополам со странным головокружительным возбуждением, для которых я не находил причины; они являлись без приглашения из какого-то тайного источника в моем сознании.

Мэриан тоже проявляла непривычную сдержанность. Тогда я не обратил на это особого внимания, просто отметил, и все; но сейчас мне думается, что она приняла мое молчание за признак гнева. Когда мы вошли в нашу гостиную, уже за закрытой дверью она легко тронула мою руку и сказала:

— Я надеюсь, Уолтер, ты не считаешь, что я поступила неправильно.

— Когда? — спросил я. — Когда пригласила меня к леди Истлейк?

— Нет, — сказала она, — когда пригласила тебя, не объяснив причины. Она настаивала, что ты не должен ничего знать, пока она сама с тобой не познакомится и не решит, подходишь ли ты. Но когда я увидела, как ты ошеломлен, я почувствовала себя предательницей. Или, скорее, почувствовала, что ты наверняка считаешь меня предательницей.

Бедная Мэриан!

— Должен признаться, я был изумлен, — сказал я, — но я ни на миг не подозревал тебя в предательстве или в том, что ты не заботишься о моем же благе.

— Это хорошо.

Она помолчала, глядя на свою сумочку и вертя в руках ее ремешок. Потом, будто решив наконец высказать то, что давно было у нее на уме, она выпалила:

— Давай поговорим откровенно, Уолтер!

— Ничто на свете не может помешать тебе говорить откровенно, если ты так решила, — сказал я. — И уж я точно не в силах тебя остановить.

Она рассмеялась. Когда она ответила, в ее голосе снова слышались оттенки прежнего веселья:

— Но я сказала «поговорим», а не «я поговорю».

— Ну что ж, давай, — сказал я.

Мы сели рядом на кушетку. Уже темнело, но ни я, ни она не предлагали включить газовое освещение. Возможно, нам обоим казалось, что открыть сердце легче, когда хотя бы наши лица скрывает сгущающийся сумрак. После паузы Мэриан заговорила: