Окончательный диагноз

— Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду.

Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз.

— Послушайте, мне нечего вам сообщить.

— Неужели вас не удручают последние убийства?

— Конечно, удручают… — Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком.

— Негодяй! — крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы.

— Совсем не обязательно проявлять агрессию.

— Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты — худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец.

Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять.

Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:

— Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?

Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.

— Я так понимаю, что это значит «нет», — кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.

Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.

Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.

Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем — Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, — а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.

— Ну и что вы о них думаете?

Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.

Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.

— Забавная компания, — ответил он с понимающей улыбкой.

— Еще бы.

— Они вам сильно надоедают?

Льюи задумался.

— Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. — Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. — Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.

Речь шла о практических экзаменах для кандидатов на поступление в Королевскую коллегию патологоанатомов.

— А кто является вашим непосредственным начальником?

— Доктор фон Герке.

Айзенменгер откусил кусочек печенья.

— Ну, наверное, с ней у вас нет проблем.

Льюи уловил заговорщический тон и кивнул:

— Нет. Она лапочка.

В этом разговоре было что-то убаюкивающее. Айзенменгер пил чай, а Льюи не сводил глаз с перевернутой крышки черепа, в которой держал свои заметки.

— Даже более того для некоторых, как я слышал, — помолчав, добавил он.

Айзенменгеру никогда не удалось бы намеренно разговорить Льюи, но он инстинктивно сумел подготовить для этого почву.

— Неужто? — осведомился он, пытаясь с помощью интонации скрыть похотливый интерес.

— Да. А вы что, не слышали? Об этом все знают.

Но Айзенменгер, судя по всему, был или слишком глуп, или слишком глух.

— У нее что-то было с доктором Людвигом, — пояснил Льюи.

Айзенменгер нахмурился и с невинным видом осведомился:

— Но он ведь женат, разве нет?

Льюи широко ухмыльнулся и прикрыл глаза.

— Ну да. На богатой. Его тесть, Джордж Крабб, занимается недвижимостью.

— Ну надо же, — восхищенно прошептал Айзенменгер.

Льюи вздохнул, и на его лице появилось рассеянное выражение.

— Поневоле задумаешься. Как можно с ней трахаться? Да она убить может своей грудью, если будет сверху. — Айзенменгер вынужден был признать, что картина оказалась достаточно захватывающей. — Трудно себе представить, что он видит в этом старом цеппелине, если не считать грудей размером с молочного поросенка, — продолжил Льюи. — Впрочем, он и сам не лучше. То есть я хочу сказать, что редко встретишь такого урода.

— «Цеппелине»?

Льюи окончательно расслабился.

— Это ее прозвище. Фон Цеппелин. — И он сделал руками жест, изображая огромную грудь.

— А-а, понятно. — Айзенменгер на мгновение задумался. — А как это стало известно? Их что, застукали?

— Да, пару раз видели, как они целовались. А однажды я застал их прямо здесь. В раздевалке. Они как раз выходили оттуда. Уховертка заявил, что там был паук, которого она просила поймать. Но, думаю, он там оказывал ей другие услуги.

Айзенменгер догадался, что Уховерткой Льюи называл Людвига.

— И их связь продолжается до сих пор?

Льюи пожал плечами:

— Насколько мне известно, да.

— И все об этом знают?

— Сотрудники отделения знают.

— А миссис Людвиг нет.

Льюи снова пожал плечами:

— Было бы неплохо, если бы она узнала. Он отвратительный тип. Двух слов со мной не скажет. Всегда брюзжит и наезжает на младший медицинский персонал. Так что я очень рад, что сегодня вы вместо него. Чем меньше его видишь, тем лучше.

Айзенменгер тоже не испытывал особой любви к Людвигу, но и соглашаться с Льюи считал не слишком правильным, поэтому просто сменил тему:

— А что насчет других? Что вы знаете о докторе Шахине? Вы с ним ладите?

Льюи допил чай, но не спешил возвращаться к работе. Айзенменгер понимал, что и он мог бы заняться более продуктивной деятельностью, но любопытство было одним из его пороков.

— Когда он только пришел, он был страшно высокомерным типом, — чистосердечно признался Льюи. — Но стоит сойтись с ним поближе, и он становится дружелюбным. — Льюи помолчал и добавил: — Для араба он вполне нормальный.

Айзенменгер пропустил мимо ушей эту расистскую выходку, хотя либеральная и свободолюбивая часть его души бунтовала.

— Мне это только кажется или у него действительно напряженные отношения с доктором Людвигом?

— Он чертов расист, — без тени иронии ответил Льюи. — Он считает, что Шахин годится лишь для того, чтобы работать погонщиком верблюдов.

Проигнорировав вспышку лицемерия, которой сопровождалось последнее высказывание, Айзенменгер попытался спокойно переварить эти сведения. Они полностью соответствовали тому, что он и сам уже успел заметить. Лыои, однако, не унимался.

— Я сам слышал, как он говорил здесь ординаторам самые мерзкие вещи о Шахе. — У Льюи, судя по всему, были прозвища для всех, и это заставило Айзенменгера задуматься, какую же кличку санитар даст ему. — Что он ни к черту не годится, что получил эту должность только благодаря своему положению и всякое такое.