Женское время, или Война полов

Цех замер от ужаса: нападение на начальницу по режиму!

Две женщины катались по полу, Стерва пыталась сбросить с себя Зару, но Зара хищно, как рысь, сидела у нее на спине, мертвой хваткой держала ее за волосы, била головой о пол и шипела:

— Ты не будешь трогать старух! Ты не будешь трогать нас, сволочь!

Первыми опомнились лесбиянка Екатерина Вторая и азербайджанка Наргиз. Они бросились к Заре, чтобы оторвать ее от Стервы, но Зара вдруг оскалилась и на них:

— Не подходите! Она сейчас будет у Ангелины прощения просить!

— Зара! Мянулюм — отпусти ее! Она убьет тебя! — сказала ей по-азербайджански Наргиз.

— Не убьет, — усмехнулась Зара. Она уже чувствовала, как ослабло, словно оцепенело, под ней тело этой Стервы и как сдались ее, Зариной, воле мозг и сила этой женщины. Медленно разжав руки и встав на ноги над лежащей ничком Стервой, Зара сказала старухе католичке:

— Ангелина, вставай! Сейчас эта стерва будет у тебя прощения просить. Вставай, вставай, милая!

И непонятная сила, которая наполняла сейчас Зару, вдруг передалась старухе католичке, остановила ее кровь и привела в сознание. Ангелина села на полу, удивленно утерла кровь с подбородка.

— Вот так, хорошо, — сказала ей Зара и повернулась к Стерве: — А теперь ты! Садись!

Стерва послушно, но какими-то замороженными движениями, повернулась на спину и тоже села.

— Повторяй за мной! — внятно, как при гипнозе, приказала ей Зара. — Говори: я прошу прощения!

— Я… прошу… прощения… — заторможенно повторила Стерва.

— Громче!

— Я прошу прощения!

— Я — не буду — трогать — старух!

— Я не буду трогать старух… — повторяла Стерва.

— Я — не буду — бить — заключенных!

— Я не буду бить заключенных…

— Я — не буду — обыскивать — католичек…

Зечки — все двести двадцать женщин, работавших в этой смене, — в полной тишине смотрели на них и не верили своим глазам.

— Я не буду обыскивать католичек, — вторила Заре Стерва.

— Ангелина, ты прощаешь ее? — спросила Зара у старухи.

— Бог ее простит, я буду за нее молиться, — сказала Ангелина. — Можно я встану, Зара?

— Вставай. И ты вставай, Стерва, тебя простили. Скажи «спасибо».

— Спасибо. — Стерва неуклюже встала на своих коротких ногах, по ее глазам было видно, что она еще ничего не соображает.

— Все! Можешь идти отсюда! — освободила ее Зара от своей власти.

Стерва шатнулась, словно очнувшись от наваждения, и потерла лоб.

— Что здесь произошло? — с подозрением спросила она, переводя взгляд с Зары на Ангелину и еще дальше, на других зечек.

— Ничего, — поспешно сказала ей Катька Вторая. — Вы просто упали, вам стало плохо. Мы помогли вам встать. Пойдите отдохните…

Стерва, потирая рукой виски, медленно пошла из цеха.

Весь цех следил за ней оцепенело, как в шоке. Майор Оксана Ткач, гроза лагеря, вдруг сразу перестала походить сама на себя, а оглядывалась на Зару, как трусливая собака, поджавшая хвост.

Но как только за Стервой закрылась дверь, женщины сорвались с мест и бросились к Заре:

— Зарочка, у меня триппер! Вылечи! Заговори! Весь паек отдам!

— Зарочка, у меня Маруська любовницу свела! Верни, заворожи подлую!

— Зара, у меня вчера всю заначку чая украли. Найди — половина твоя будет!

— А мне пятый месяц писем из дома нет! Погадай, что там случилось, у меня же трое детей там…

— Да вы что, девки? Обалдели? — удивилась Зара. — Да не умею я ничего лечить! Я вам шаманка, что ли? Я политическая…

Но где-то внутри себя она чувствовала, что врет, что странная власть, которую испытала она только что над Стервой, — не случайна. Да и лечить все равно пришлось — сразу, в ту же ночь, потому что невозможно было смотреть без сострадания на стонущую от радикулита Верку-муруху, на распухшие синяки Ангелины, на катаракту в глазах у еще кого-то. Зара, не касаясь больных, держала руки над их болячками и снимала им боль, рассасывала опухоли, а потом долго мыла руки, стараясь смыть невидимую энергетическую грязь, которая, ей казалось, налипала на эти руки во время целительства.

26

А на следующую ночь в холодном бараке ее разбудила староста:

— Тебя к начальнику лагеря.

Полковник Крюков — рыхлый мужик с испитым лицом, отекшими веками и пепельной челкой на потном лбу — сидел в жарко натопленном кабинете за столом, на котором вместо деловых бумаг был настоящий пир: бутылка армянского коньяка, румяная буханка белого хлеба, нарезанного тонкими, интеллигентными ломтями, три открытые консервные банки с рижскими сардинами и дальневосточными крабами, тарелка с американской тушенкой, яблоки в вазе и ароматный чай в фарфоровом чайнике.

От запахов этих продуктов Зару даже шатнуло.

— Садитесь, Бешметова. Закусывайте.

Зара села на край стула, но к еде не прикоснулась, а, выпрямив спину, смотрела на Крюкова. Она не помнила, чтобы Крюков к кому-нибудь обращался на вы. Хам и матерщинник, он всех, даже старших офицеров охраны, именовал одним словом: «тыептать».

— Закусывайте, — снова повторил Крюков, не глядя ей в глаза.

Зара молчала. Никто в лагере не слышал, чтобы Крюков хоть три слова произнес без мата. А тут…

— Брезгуете? — спросил Крюков.

— Ага, — сказала Зара, сглатывая слюну.

— Почему? — Крюков впервые посмотрел ей в глаза. — Я, между прочим, вас в лагерь не сажал. И из Крыма не выгонял. Так что… какие у вас ко мне лично претензии?

И вдруг по этой совершенно свободной грамотной речи Зара поняла, что все его «ептать» и прочая матерщина были только маскировкой тайного интеллигента под общий фон офицерского быдла. Но от этого он стал ей еще ненавистнее.

— Зачем этот разговор? — сказала она. — Это допрос?

— Да нет! Что вы! Это просьба. Ну, хорошо, каменная женщина, я скажу вам, в чем дело…

— Не надо. Я сама скажу вам, в чем дело, — усмехнулась Зара. — У вас больные почки и опухоль в мочевом канале. И вы хотите, чтобы я вас вылечила.

Зара сама не знала, откуда у нее это знание, но она была уверена в нем абсолютно, она словно видела этого человека насквозь — со всеми его болезнями, резями при мочеиспускании и страхом перед приближающейся инспекционной проверкой лагеря.

— У меня — опухоль?! — изумился Крюков. — Откуда ты знаешь?

— Вы по часу сидите в туалете, чтобы помочиться. Ведь так?

Крюков посмотрел на нее в задумчивости:

— Я думал, это от водки… Вы меня вылечите?

— Нет. — Зара отрицательно качнула головой.

— Почему?

— Я не врач. А если бы и была врачом, вас я лечить не стану.

— Почему?

— Вы служите репрессивной системе, которая осуществляет геноцид моего народа.

Крюков вновь посмотрел ей в глаза. В его синих белках быстро набухали красные прожилки бешенства. Но он еще сдерживал себя.

— Бешметова, вы знаете, что бывает за нападение на офицера охраны?

— Я ни на кого не нападала.

Чем пристальнее этот мерзавец смотрит ей в глаза, тем яснее и глубже он дает ей возможность читать в них. Все, что есть у него в руках по инциденту со Стервой, — это два доноса лагерных стукачек. А сама Стерва не написала никакого рапорта, и все остальные зечки утверждают, что ничего не видели и не слышали. Но если доносы не подтверждены рапортом Стервы и показаниями остальных заключенных, то грош им цена.

— Вы загипнотизировали майора Ткач, — сказал Крюков. — И издевались над ней, заставили ее просить прощения у заключенной Ангелины Працюк.

— Просить прощения? — Зара сделала удивленное лицо. — За что?

Но Крюков не попал в эту ловушку и не сказал, что Стерва избивала Ангелину. Он встал.

— Вот что, Бешметова. Я вас не для того сюда позвал, чтобы в эти игры играть. Давайте так, попросту решим это дело. Если вы меня лечите, я забуду о деле с майором Ткач, освобожу вас от работы в цеху, переведу в канцелярию и — вот такой ужин будет вас ждать тут каждый вечер. Идет?

— А если не лечу?