Фокусник

— Бывают дни, когда все ладится, а бывают такие, когда все просто валится из рук. Сегодня уже с утра все не задалось. Вот приезжаю к клиенту, смотрю — а причину течи не удается обнаружить, к тому же все гайки заело намертво. Вроде бы ничего особенно плохого, но из-за всего этого опаздываешь.

Поскольку Да Сильва-младший никак не реагирует на его слова, Лекюийе заключает, что отговорка прозвучала вполне себе правдоподобно.

Теперь очередь отца продолжать беседу, задавать вопросы — на первый взгляд любезные, но Лекюийе-то чувствует, что они с подвохом.

— У тебя такое выражение лица… Что-нибудь случилось?

«Ну вот, старый лис начинает докапываться. Этого быть не может: они что-то подозревают. Однако я притворюсь божьим одуванчиком». Лекюийе еще раз взывает к своим демонам: «Помогите мне. Я больше не буду делать глупости». Напрасно. Лекюийе приходится выпутываться в одиночку. Старику Да Сильве кажется, что он слишком медлит с ответом.

— Ты слышишь? Я беспокоюсь о твоем здоровье.

Лекюийе кивает:

— Да-да, я слышал. Нет, я отлично себя чувствую. Может, немного простудился под этим дождем… На завтра есть вызовы?

Да Сильва-отец что-то невнятно бормочет и смотрит на сына, взгляд его говорит: «Что-то здесь не так, но я не знаю, что именно». Сын отвечает взглядом: «Ты прав. Но я тоже не могу понять».

Старик хватает очки, висящие на шнурке у него на животе, и водружает их себе на нос. Потом берет регистрационный журнал, открывает и, склонившись над ним, углубляется в чтение. При этом он морщит нос, чтобы очки не упали. Вынимает три листа, соединенных скрепкой:

— Вот держи, это ксерокопии записей о вызовах на ближайшие два дня. Возвращайся вечером в пятницу, сдашь наличность и заберешь заказы на следующую неделю.

Лекюийе почти вырывает бумаги из рук Да Сильвы-отца и проглядывает адреса, надеясь, что какой-нибудь из них даст ему возможность оказаться рядом с улицей д’Аврон. Ни одного. Все на западе Парижа. Он с трудом скрывает свою досаду. Ему не терпится уйти.

— Ну, я пошел? Мне нужно еще купить чего-нибудь съестного. Если я вам больше не нужен…

Он протягивает свою вялую руку Да Сильве и все той же походкой маленького смиренного человека выходит из магазина. Лекюийе чувствует, что в спину ему устремлены две пары глаз, и взгляды эти обжигают, словно лазерные лучи. Он спокойно садится в машину, включает поворотник, трогается.

Отец и сын Да Сильва несколько мгновений стоят без слов, через оконное стекло пристально наблюдая за удаляющейся машиной. Раздается телефонный звонок — и они оба вздрагивают. Сын снимает трубку и записывает вызов.

Когда он заканчивает разговор, отец коротко спрашивает:

— Ну и?

— У него действительно вид какой-то не такой. Что-то не так с этим парнем. Он как будто не хочет говорить, как будто слишком долго размышляет, прежде чем открыть рот. Что будем делать?

— Я не знаю. Но если у нас возникнет слишком много вопросов, в какой-то момент ему придется на них ответить.

— Почему бы нет. Но не забывай: когда я увидел этого типа в первый раз, в январе, он мне сразу пришелся не по душе, хотя понятно, что он настрадался в тюрьме. Но это ведь не первый бывший заключенный, работающий у нас.

Луи Да Сильва, прежде чем ответить, берет сигарету, прикуривает, затягивается.

— Да, я помню, и ты верно все подметил. Он работает у нас уже два месяца, и, честно говоря, нам не в чем его упрекнуть.

Сын только качает головой и продолжает:

— У меня была мысль позвонить клиентам, к которым он ходил в последние две недели, чтобы узнать, все ли в порядке. Но потом сообразил, что недовольные уже сами бы нам позвонили.

— Ты прав. Нет смысла это делать. Будь здесь, когда он в следующий раз приедет. И еще раз все обсудим.

Арно Лекюийе возвращается к себе домой очень медленно. Дождь и пробки. У него зверски болит голова — по-видимому, из-за повышенного давления, — кровь стучит в висках. В груди образовался какой-то комок, мешающий глотать. Мальчик с улицы д’Аврон не выходит у него из головы. Лекюийе действительно плохо. Ему вспоминается и его последняя попытка, провалившаяся из-за какого-то клошара. Лекюийе чувствует себя гранатой с вынутой чекой, готовой вот-вот взорваться. Ведь столько лет он ждал возможности возобновить свою охоту, и вот теперь все рушится. Демоны больше не общаются с ним, он остался один и не знал, что делать. Стремясь успокоиться, он включает радио и пытается объехать пробку по прилегающим улицам.

Добравшись домой лишь к половине десятого, совершенно обессиленный, он заставляет себя найти подходящее место для парковки. Его уже истощила постоянная борьба с самим собой ради того, чтобы оставаться незаметным, не обращать на себя внимания. У него болят ноги, спина, руки. Он больше не может так. Пять или шесть кругов по кварталу: «дворники» вяло сметают струи проливного дождя, как будто тоже очень устали за день. Несмотря на яркое освещение улиц и на свет фар автомобилей, ему приходится напрягать зрение, чтобы хорошо видеть дорогу. Он медленно съезжает на бульвар Бланки и становится в левый ряд. Поток машин уже почти иссяк.

Лекюийе едет вдоль наземной линии метро и вдруг замечает его: он прячется, пережидая дождь.

12

Половина одиннадцатого. Сегодня вечером Омар Мессарди сидит дома один, его рабочий день закончился час назад. Жена и сын отправились ужинать к друзьям. Он машинист метро, водит состав по первой линии: «Ла Дефанс» — «Шато де Венсенн». Ему особенно нравится приезжать в квартал Ла Дефанс по вечерам. В этом месте два конечных перегона проложены над землей. Мессарди всегда с удовольствием разглядывает большие освещенные здания. Иногда он представляет себе, как будто едет по Манхэттену. Он никогда не был в Нью-Йорке и Манхэттен видел только в кино, но в его представлении это место похоже на Ла Дефанс, только больше. Ему кажется, что дождь придает пейзажу какой-то дополнительный оттенок, когда через лобовое стекло он смотрит на здания, скрытые пеленой воды. Но еще больше ему нравится туман, поднимающийся ночью над деловыми кварталами. Вершины башен тонут в тумане, а огни офисов похожи на прожекторы рассеянного света.

Как-то вечером одна такая башня показалась Мессарди огромным кораблем среди бескрайнего водяного пространства, а окна ее — иллюминаторами. Ему захотелось сфотографировать все это — конечно же, не тогда, когда ведет состав, а после работы. Однако он подозревал, что ночная съемка — дело непростое, а потому ограничился одной только мечтой об этом.

Но сегодня вечером дождь не вызывает у Омара Мессарди положительных эмоций. Он прислонился лбом к оконному стеклу в столовой своей квартиры на восьмом, последнем, этаже дома на улице Эжен-Удине, в тринадцатом округе Парижа, в которой живет вот уже двадцать лет. Над городом бушует ливень, и ветер швыряет струи воды на оконные стекла. Он ждет прекращения этого потопа или хотя бы ослабления: ему надо вывести собаку. Это лабрадор десяти лет от роду, он стоически терпит, ждет, когда же хозяин поведет его на вечернюю прогулку.

Омар Мессарди блуждает взглядом в пространстве и мыслями находится где-то далеко. В этот момент сквозь шум дождя до него доносится визг тормозов и глухой удар. Через залитое водой стекло он пытается разглядеть, что произошло, и видит белый мини-вэн, только что врезавшийся в ограждение стройки и теперь поворачивающий на улицу Ватт. Это низкая темная улочка, там нет ни магазинов, ни жилых домов, она проходит под железнодорожным мостом линии, отходящей от вокзала Аустерлиц.

Прислонившись к стеклу, Омар Мессарди снова погружается в свои мысли. Выкуривает сигарету. Вдумчиво. Он позволяет себе одну в конце дня. Эту сигарету он смакует с вожделением и, каждый раз поднося ее к губам, делает это элегантно. Мессарди очень хочет мундштук. В старых черно-белых фильмах он видел, как актеры держат во рту эту вещицу. Ему кажется, что это очень стильно, он уверен: с мундштуком вечерняя сигарета будет доставлять ему еще больше удовольствия. Неподалеку от квартала Опера-Бастий он заприметил табачный киоск, где такие продаются. В следующую субботу он отправится его покупать.