Чистая работа

— А звонок? Вы ведь записываете все исходящие звонки, да?

— Само собой, но вы же понимаете, в день их у нас бывает не одна сотня. Мы нашли пачку из-под сигарет с записанным на ней номером, видимо, Красиник звонил именно по нему. Номер мобильного телефона, имя не указано.

Он передал отчет о результатах обыска в камерах обоих заключенных, и Ленгтон записал номер телефона.

После этого Ленгтон просмотрел фотографии тела Артура Мерфи. Глубокая ножевая рана рассекала горло.

Начальник тюрьмы собрал все рапорты и фотографии.

— Красиник практически не говорит после нападения. Он рассеян, подавлен и, похоже, не помнит, что произошло.

Ленгтон отпил воды, а начальник тюрьмы тем временем продолжал:

— Другой обвиняемый, Кортни Ренсфорд, утверждает, что его заставили держать Мерфи, в то время как Красиник перерезал ему горло.

Начальник тюрьмы облизал губы, аккуратно сложил рапорты в стопки и положил все в папки.

— По словам Ренсфорда, Красиника зомбировали, и если бы он ему не помог, то разделил бы ту же участь. Вы знаете, что такое зомбирование?

Ленгтон посмотрел сначала на Анну, потом опять на начальника тюрьмы.

— Это термин магии вуду, — пояснил тот, — человека принуждают действовать подобно зомби. Я знаю, это звучит невероятно, но если сумели добраться до Красиника и его вера так сильна, то только Господь Бог знает, на что способен разум. Не сомневаюсь, теперь вы понимаете, что, если об этом здесь станет известно, моментально начнутся волнения.

Анну и Ленгтона провели в маленькую комнату для допросов. В коридоре ждал офицер в тюремной форме. В комнате было только два стула и стол, так что Анне пришлось стоять.

В комнату вошел Кортни Ренсфорд — в наручниках, одетый в тюремную робу. Это был крупный, костлявый мужчина с жесткими волосами ежиком и огромными ручищами, похожими на лопаты.

Ленгтон заговорил очень тихо, так что Кортни пришлось наклоняться к нему, чтобы все хорошо расслышать. Кортни сказал, что о Джозефе Сикерте никогда не слышал и не знает, кто такой Рашид Барри. Взгляд его пустых, покрасневших глаз как будто где-то блуждал, на вопрос о том, что случилось во дворе тюрьмы, он ответил не сразу и, рыча, как зверь, сказал, что ничего не помнит.

— Ты что же, держал человека, которому резали горло, и ничего не помнишь?

— Не помню, да.

— За это десять лет добавят. Как тебе новость?

— Ничего хорошего.

— Ну и что же ты мне не помогаешь? Я вот могу тебе помочь.

— Правда, что ли?

— Правда.

— Ну и что ты сделаешь?

— Может, приговор у тебя помягче будет, это смотря, сколько ты захочешь…

Кортни перегнулся через стол:

— Слышь, ты, ни черта ты мне не поможешь и от меня ничего не дождешься, так что не приставай и вали отсюда.

— Страшно стало?

— Может, и страшно.

— Так страшно, что хочется еще одно пожизненное заработать?

Кортни откинулся обратно на спинку стула, перевел взгляд на потолок и начал насвистывать сквозь зубы.

— Я могу сделать так, что тебя переведут в другую тюрьму.

Кортни покачал головой:

— Они меня везде найдут, все равно не скроешься. Этот мудак свое заслужил, чего теперь ко мне-то цепляться?

— Они — это кто?

Кортни молча смотрел в потолок.

— Фамилии говори, посмотрим, что я могу…

— Ничего ты не можешь, ничего, понял меня? Ничего ты для меня не сделаешь, и я делать ничего не буду, чтобы не стать таким же, как он. Он-то концы отдал.

— А ты, значит, нет?

— Нет. Нет! Офицер! Офицер, заберите меня! — заорал не своим голосом Кортни, было видно, до чего сильно он перепугался.

Ленгтон попробовал успокоить его:

— Почему ты так боишься?

Это не помогло. Кортни хотел уйти, и Ленгтону ничего не осталось, как выпустить его.

Они ждали минут пятнадцать, пока наконец не услышали шаги в коридоре. Эймону Красинику было двадцать два года, но в комнату он вошел, шаркая, будто древний старик. Взгляд у него был стеклянный, руки бессильно висели по бокам. На стул его пришлось усаживать, он, казалось, совсем не сознавал, где находится.

Ленгтон осторожно задал ему несколько вопросов, но Красиник не отвечал. С влажных губ на подбородок спускалась тонкая нитка слюны. Огромные глаза смотрели без всякого выражения и походили на две черные дыры, он смотрел не на Ленгтона и не на Анну, а на какую-то точку впереди себя.

— Зачем ты убил Артура Мерфи? — спросил Ленгтон.

Красиник медленно поднял правую руку и сначала указательным пальцем ткнул в пространство между Ленгтоном и Анной, а потом описал им в воздухе круг. Оба они обернулись, на стене за ними висели часы. Они не понимали, что означает этот жест, — может, он показывает, что время истекло? Не сумев выудить из него ни слова, они молча смотрели, как Красиника уводят обратно в изолятор.

Когда они вышли, тюремный офицер проводил их до ворот. Это был дружелюбный широкоплечий великан лет за тридцать. Ленгтон шел впереди Анны и расспрашивал его, что случилось. Тот рассказал, что нападение застало всех врасплох, потому что такого ничто не предвещало. Мерфи вроде бы ладил с Кортни, они частенько играли в настольный теннис. Кортни хорошо знал и Красиника, тот был очень молод, и Кортни взял его под свое крыло. Никто не видел, чтобы эти трое спорили между собой. Все произошло в мгновение ока. Мерфи оставили лежать на земле, а Красиник так и стоял, зажав в руке нож, и не делал попыток его спрятать. Кортни пробовал было отказаться от участия в убийстве, но вся его тюремная рубаха была забрызгана кровью.

Ленгтон рассказал, что в комнате для допросов Красиник сделал только одно — изобразил рукой движение часовой стрелки.

— Да, он частенько так рукой водит. Смотрит на какую-то точку перед собой и крутит указательным пальцем. Что это значит, я не знаю, и вообще мы понятия не имеем, что с ним такое. Врачи его проверили и установили, что наркотики тут ни при чем, поговаривают, что это вуду. Нам велели это пресекать — такие слухи, знаете ли, до добра не доведут.

Когда они грузились на паром, чтобы ехать обратно в Лондон, Ленгтону позвонили с первой хорошей новостью за день. Детектив-констебль Грейс Балладжио проверила множество больниц и установила, что в отделение неотложной помощи одной из них, расположенной в двадцати милях от Нью-Фореста, поступал с почечной инфекцией некто по имени Рашид Барри. Адресом постоянного проживания он назвал общежитие в Брикстоне. Анна ездила к Гейл до даты его выписки и лечения, эта дата точно совпадала с днем, когда, по признанию Вернона, он был у сестры Артура Мерфи. Именно в это время Гейл и пропала. Однако по описанию пациент походил совсем не на Рашида Барри, а на Джозефа Сикерта.

До участка в Хэмпшире они добрались после восьми вечера. У Ленгтона был совершенно измученный вид, и он распорядился провести совещание утром.

Все стали расходиться — завтра придется рано вставать, — а Ленгтон еще задержался в офисе. Анна пошла на парковку с Майком Льюисом. У него день выдался суетным и бестолковым: он мотался из общежития в общежитие, ездил по отделам службы пробации, чтобы напасть на след Рашида Барри и проверить других постояльцев. Неразбериха царила жуткая. Общежития в подведомственных им районах просто кишели освобожденными из мест заключения, условно освобожденными, лицами, ожидавшими депортации, а количество исчезнувших без следа по-настоящему пугало.

Анна добралась до дому только в десять вечера. Полицейский участок был далеко от Лондона, так что дорога туда и обратно была длинной. Как только она легла, ее сморил крепкий сон.

Ленгтон же засиделся допоздна, на ночь он забронировал себе номер в ближайшей гостинице. Он внимательно изучил все новое, что им стало известно, и, хотя в некоторые факты верилось с трудом, он чувствовал, что скоро они установят, кто же на него напал. Он был уверен, что это как-то связано с убийством Артура Мерфи. Мерфи погубило то, что он знал, а указание убить его Красиник получил от владельца мобильного телефона, на который он звонил. Ленгтон пометил для себя: дать задание бригаде разыскать этого человека. Потом он сел, глядя на информационную доску, и вытянул одну ногу перед собой. Было очень больно, колено сильно распухло. Грейс тоже еще работала за своим столом и как раз вышла в какое-то кафе перекусить. Когда она вернулась, Ленгтон все так же сидел на стуле перед информационной доской, медленно растирал правую ногу и настолько сосредоточенно о чем-то думал, что даже не ответил на ее тихое «до свидания».