Черный лед

– Этого я не знаю. Мы с Ирвингом, видишь ли, пьем кофе не так часто, как с тобой, поэтому у меня нет возможности спрашивать у него все, что взбредет мне в голову.

– Еще пара вопросов, Фрэнки. Частин занимался «черным льдом»?

– Нет. Когда мы вчера получили это твое досье, он чуть не обделался, честно! Мне показалось, что он ни о чем таком и слыхом не слыхивал. Я почти обрадовался, Гарри, если, конечно, здесь уместно говорить о таких чувствах, как радость.

– По крайней мере теперь ты можешь передать ему все, что услышал от меня.

– Ничего не выйдет. Мы с тобой вообще не разговаривали. Для начала я сам попробую связать концы с концами, а уж потом, возможно, чем-то поделюсь и с ним.

Босх напряженно размышлял. Что еще он должен спросить?

– Как насчет предсмертной записки? Ведь теперь эту деталь никуда не приткнешь. Если самоубийства не было, откуда взялась записка?

– Да, это действительно проблема. Собственно, именно поэтому мы так навалились на медэкспертизу. Покуда у нас только два предположения: либо она лежала у него в кармане уже давно, либо Мура заставил написать записку тот, кто его прикончил. Я пока не берусь ничего утверждать.

– Хорошо… – Босх еще немного подумал. – А ты написал бы такую записку, уверенный в том, что тебя все равно убьют?

– Не знаю, дружище, не знаю. Под дулом пистолета люди порой делают самые неожиданные вещи, до последнего надеясь, что все еще кончится хорошо. – Босх кивнул. – Мне пора, – заметил Шихан. – Дай знать, если наткнешься на что-то любопытное.

– Хорошо.

Шихан ушел, оставив Гарри за столом наедине с двумя недопитыми чашками кофе. Через несколько мгновений Шихан вернулся.

– Гарри, я никогда тебе этого не говорил, но с тобой обошлись несправедливо. Ты нужнее нам здесь. Я всегда так считал.

Босх поднял голову.

– Да, Фрэнки. Спасибо.

Глава 14

Институт по борьбе с фруктовой мушкой находился на восточной окраине Лос-Анджелеса, на Сан-Фернандо-роуд, неподалеку от окружного медицинского центра при Южно-Калифорнийском университете, где помещался и морг. Босху хотелось свернуть, чтобы повидаться с Терезой, но он отверг эту мысль. Пожалуй, чтобы она успела остыть, ей следовало дать больше времени. Гарри сознавал, что он на самом деле просто трусит, но менять решение не стал, а поехал дальше.

В здании, занимаемом институтом, когда-то помещалась окружная лечебница для душевнобольных, однако уже несколько лет минуло с тех пор, как в эти стены поступил последний больной. Виной тому были постановления Верховного суда, из-за которых властям – и полиции как одному из инструментов исполнительной власти – стало невероятно сложно подбирать психов на улице и задерживать для обследования даже ради поддержания общественной безопасности. Вскоре округ соединил все центры психической коррекции в одно учреждение, и лечебницу на Сан-Фернандо-роуд закрыли.

С тех пор пустующее здание использовалось в самых разных целях – в частности для съемок малобюджетного фильма о доме с привидениями и даже как временный морг, когда очередное землетрясение разрушило специальное здание в медцентре. Трупы хранили в двух прицепах-рефрижераторах на стоянке, причем из-за спешки, неизбежной в чрезвычайных обстоятельствах, властям округа пришлось воспользоваться первыми попавшимися машинами, поэтому поначалу никто не обращал внимания на то, что на борту одного из холодильников аршинными буквами было написано: «Живые омары из Мэна!» Сам Босх этот рефрижератор не видел, но читал о нем в «Таймс», в разделе «Лос-анджелесские курьезы».

На контрольно-пропускном пункте при въезде на территорию института дежурил служащий полиции штата. Босх опустил стекло, предъявил полицейский значок и осведомился, кто здесь главный борец с фруктовыми мушками. Отчаянно скучавший коп этого не знал, зато указал Гарри, где находятся стоянка и вход в административную часть.

На двери, ведущей к кабинетам администрации, все еще сохранилась надпись: «Вход пациентам без сопровождения запрещается!» Босх вошел внутрь и двинулся по длинному коридору, на ходу кивнув еще одному полицейскому. Наконец он достиг столика секретаря, где еще раз назвал себя и предъявил документы. У сидевшей за столиком женщины Босх спросил, как ему увидеть главного энтомолога. Секретарша быстро переговорила с кем-то по телефону, а потом проводила Гарри в ближайший кабинет и представила его человеку по имени Роланд Эдсон. Сама она, явно находясь в затруднении, замешкалась в дверях, так что Эдсон в конце концов отправил ее на рабочее место.

Когда они остались вдвоем, хозяин кабинета сказал Босху:

– Вы уверены, что вам нужно ко мне, детектив? Ведь я, чтобы заработать себе на жизнь, убиваю мух, а не людей.

Он громко рассмеялся, и Босх изобразил вежливую улыбку. Эдсон был невысоким мужчиной в белой рубашке с короткими рукавами, с бледно-зеленым галстуком. Его чисто выбритая голова от частого пребывания на солнце покрылась крупными веснушками. Он носил сильные очки без оправы. Увеличивая его глаза, они делали мистера Эдсона чем-то похожим на существа, с которыми он боролся. Босх почти не сомневался, что подчиненные между собой называют шефа Мухой.

Когда смех Эдсона умолк, Гарри объяснил, что работает над раскрытием убийства и не может посвятить его во все детали, поскольку расследование носит конфиденциальный характер. Он предупредил также, что вслед за ним, детективом Босхом, институт могут посетить и другие сотрудники полиции, чтобы задать еще кое-какие вопросы. Потом Гарри попросил в общих чертах ознакомить его с проблемами разведения и транспортировки стерильных фруктовых мушек, искренне надеясь, что его скромная просьба о квалифицированной помощи заставит разговориться этого бюрократа.

Многое из того, что рассказал Эдсон, Босх уже знал от Терезы Коразон, однако ловко притворился, будто все это для него в новинку. Он даже достал блокнот и стал делать пометки.

– Вот здесь у нас есть один экземпляр. – Эдсон взял со стола пресс-папье, представлявшее собой стеклянный монолит, внутри которого, словно доисторическое насекомое в куске янтаря, была навечно заключена фруктовая мушка.

Босх деловито кивнул и попытался перевести разговор в практическое русло, а именно – поближе к Мехикали. По словам энтомолога, тамошняя компания-подрядчик, занимавшаяся разведением мух, называлась «Энвиро брид» и поставляла в институт в среднем по тридцать миллионов экземпляров насекомых в неделю.

– Как они сюда попадают? – осведомился Босх.

– В стадии куколок, разумеется.

– Конечно. Но я спросил – как?

– Стадия куколки, детектив Босх, характеризуется тем, что в этот период насекомое не движется и не питается. Куколкой в энтомологии именуется переходная форма от лярвы – личинки, к имаго – взрослой половозрелой особи. Для перевозки это просто идеальный период. Куколки поступают к нам в специальных инкубаторах – средосохраняющих контейнерах, как мы их называем. Вскоре после того как насекомые поступают к нам, из куколок появляются мушки, вполне готовые к тому, чтобы их можно было выпускать на плантации.

– То есть насекомые, попадающие сюда, проходят крашение и обработку радиацией?

– Совершенно верно. Я, кажется, уже говорил об этом.

– И они поступают в виде куколок, а не личинок?

– Вы очень верно ухватили суть дела, детектив Босх.

Босх подумал, что мистер Эдсон – самый настоящий официозный прыщ на ровном месте. Определенно его прозвали здесь Мухой. Или, точнее, Имагой – взрослой половозрелой особью.

– О'кей, – сказал он. – Но как же случилось, что в Лос-Анджелесе я обнаружил личинку – лярву, как вы выражаетесь, – окрашенную, но еще не подвергнутую воздействию радиации? Это возможно?

Эдсон задумался. Ему явно не хотелось спешить с ответом и попасть пальцем в небо. Босх между тем пришел к заключению, что Эдсон принадлежит к тому типу людей, которые каждый вечер смотрят телевикторину «Джеперди» и выкрикивают ответы раньше участников, даже если остаются в доме одни.