Завет

Зажужжал селектор, и голос секретарши произнес:

— Звонит месье Шоу. Говорит, это срочно.

Джордан нажал на кнопку громкой связи и взял трубку.

— Браво, я пытался до тебя дозвониться и не смог! Собственно, как обычно! — В его голосе сквозило ясно различимое беспокойство. — С тобой все в порядке?

— Да, теперь уже все в порядке, — ответил Браво.

— Ah, bon, [9]это здорово!

— Я немедленно вылетаю в Париж. Я приеду завтра ранним утром, со мной будет девушка, Дженни Логан; нам понадобится машина.

— Ну конечно! Все будет сделано. Alors, [10]расскажи мне побольше об этой Дженни Логан! Это прекрасная новость, нет, в самом деле! Посреди обрушившегося на тебя горя тебе посчастливилось найти… как это говорят в Америке? — подружку?

Браво рассмеялся.

— Подружку? Нет, не совсем. — Он прокашлялся. — Послушай, Джордан, думаю, ты должен знать. Похоже, у меня серьезные неприятности.

— Mon ami, что ты имеешь в виду?!

— Это не телефонный разговор, — отвечал Браво. — Но ты должен отправить за нами абсолютно надежного человека. Понимаешь, что я имею в виду?

Женщина, с которой до того беседовал Джордан, поднялась и подошла к рабочему столу. Движения ее были безукоризненно плавными. На красивом, холодном лице явственно читалась вся полнота власти, которой она обладала. Сразу бросалась в глаза врожденная сила воли. Этой женщине опасно было противоречить; не стоило и пытаться обвести ее вокруг пальца.

— Браво, un moment, s’il te plait. [11]— Джордан нажал на кнопку, отключил микрофон и вопросительно посмотрел на женщину.

Губы ее приоткрылись, и она мягко произнесла:

— Позволь мне это сделать, дорогой.

Джордан покачал головой.

— Слишком опасно. После того, что произошло с Декстером…

— Не волнуйся, я буду очень осторожна, — прошептала она и улыбнулась.

— Джордан, ты слышал меня? — раздался голос Браво.

Джордан еще раз нажал кнопку и проговорил:

— Mon ami, я чувствую, ты чем-то озабочен, и беспокоюсь все сильнее…

— Значит, ты должен понимать.

— Конечно, Браво, — ответил он. — Я могу сам приехать в аэропорт.

— Разве не на этой неделе ежеквартальное собрание совета директоров?

— Верно, и именно завтра. Еще эти датчане… Они приехали подписать документы. Завершить сделку, над которой мы с тобой работали почти год.

— А что там с Вассерштурмами?

— У них ничего не вышло. Браво, благодаря твоим стараниям.

— Они были исключительно настойчивы…

— Я позабочусь о Вассерштурмах, mon ami.

— Тогда без вопросов, Джордан. Следовательно, как я и предполагал, завтра тебе определенно есть чем заняться, кроме моих проблем.

— Ты мой друг. Даже больше, чем друг.

— Я знаю, Джордан, и ценю это, — сказал Браво, — но, прошу тебя, отправь кого-нибудь другого.

Джордан некоторое время обдумывал ответ, потом кивнул женщине.

— Bon, [12]не беспокойся, — произнес он в трубку. — Я пошлю кого-нибудь, кого ты знаешь и кому можно доверять.

— Спасибо, Джордан, — сказал Браво, чувствуя облегчение. — Я не забуду этого.

В самолете было темно. Огромный авиалайнер несся над беспокойной Атлантикой на высоте в тридцать три тысячи футов. В этот поздний час большинство пассажиров бизнес-класса спали или молча смотрели на мерцающие экраны маленьких Ди-ви-ди-плееров, размещенных авиакомпанией в салоне для развлечения клиентов. Но и Браво, и Дженни были слишком измучены, чтобы заснуть.

Вместо этого они тихо беседовали. По их лицам пробегали разноцветные блики от экранов над креслами. Оба чувствовали настоятельную необходимость узнать друг о друге побольше. Они только что вместе выбрались из очень серьезной переделки, и каждый из них спас другому жизнь. В мире Voire Dei они были солдатами, бок о бок сражавшимися на поле боя; это сближало куда крепче, чем любовная связь. Тем не менее пока они были совершенно чужими людьми.

— В меня верили только три человека: мой отец, твой отец и, конечно же, Паоло Цорци, мой учитель, — рассказывала Дженни. — Остальные возражали против моего вступления в орден, а уж когда я захотела стать стражем… — В полумраке салона свежие синяки и ссадины на ее смуглой коже были почти незаметны. — Но слово твоего отца много значило; даже члены внутреннего круга не осмеливались открыто возражать ему.

Мимо прошла стюардесса, предлагая на выбор разнообразные напитки: воду, кофе, чай, сок; они от всего отказались. Пассажиры постепенно выключали лампы над своими креслами, и становилось все темнее. По подсчетам Браво, они были уже ближе к Парижу, чем к Вашингтону.

— А твоя инициация проходила точно так же, как и моя? — спросил он.

Ее губы тронула ироническая улыбка.

— Я женщина, Браво. Не могло быть и речи о «точно так же».

— Но ведь ты сказала, что отец в тебя верил… и мой отец тоже, и твой наставник, Паоло Цорци…

Дженни кивнула.

— Так и есть, но эту традицию даже они не рискнули нарушить. Мне дали простую черную хламиду и провели в маленькую темную комнатку без окон. Комната была совершенно пуста, не считая четырех длинных свечей на массивных медных подставках. Больше всего она напоминала тюремную — или пыточную — камеру; на полу — старинные каменные плиты. Было очень холодно. Мне велели лечь лицом вниз и поцеловать камни. Сверху накинули наподобие савана тонкую черную ткань. В изголовье и в ноги поставили по две свечи. Я произнесла клятву верности ордену, а твой отец и Паоло нараспев читали какую-то древнюю молитву на незнакомом языке.

— Помнишь какие-нибудь слова из той молитвы?

Дженни прикрыла глаза и сморщила лоб. Потом с видимым трудом, запинаясь, произнесла три слова. Она здорово исковеркала их, но Браво все равно понял.

— Это сельджук… — сказал он. Потом прибавил: — Язык тюркского племени, населявшего Турцию в тринадцатом веке. Сельджуки дважды успешно атаковали важнейшую торговую цитадель, город Трапезунд, основанный греками на южном побережье Черного моря. Через него в Европу попадали китайский шелк, специи и, — возможно, это было даже самое главное — квасцы для закрепления красителей на тканях…

Дженни попросила его повторить слова, еще раз и еще, — пока ей не удалось произнести их правильно.

— Спасибо, — сказала она наконец.

— Всегда к твоим услугам. Ну, и чем же все закончилось?

Дженни вздохнула.

— Цорци нажал костяшками пальцев мне на поясницу и давил до тех пор, пока от боли я не начала задыхаться и из глаз у меня не брызнули слезы. Твой отец произнес на латыни: «Ныне, как и сестры твои, через страдание и муки входишь в орден».

— Звучит подозрительно похоже на постриг в монахини.

— В яблочко, — кивнула Дженни. — Ритуал ничуть не изменился с шестнадцатого столетия. Становясь монахинями, венецианские женщины, по сути дела, проходили через собственные похороны.

— Значит, все-таки в ордене и раньше были женщины, — сказал Браво.

— Похоже на то, но мы с тобой оба знаем, что история это отрицает.

Браво некоторое время размышлял над этой несправедливостью. Наконец он наклонился к ней и произнес:

— Одна мысль никак не дает мне покоя. — Браво нравилось, как она пахнет; он вдохнул легкий аромат, чувствуя щекочущее нервы сладостное головокружение. — Ты ни разу даже не пыталась связаться с кем-нибудь из ордена. Когда я спросил, на какую помощь мы можем рассчитывать, ты ушла от ответа. Почему?

Дженни молчала. Судя по выражению лица, она напряженно обдумывала ответ, словно Браво задал невероятно каверзный вопрос. Наконец обернувшись к нему, она тихо произнесла:

— Декстер полагал, — и, кажется, мой отец с ним соглашался, — что среди членов высшей ступени объявился предатель. Кто-то, входящий в круг приближенных, кто-то, кому они доверяли… изменник, отступник, называй как хочешь.