Кровная связь

– Спросите об этом у него!

– Он не желает разговаривать с нами. Он хочет побеседовать с вами.

Внезапно я понимаю, зачем пришел Кайзер.

– Вы ведь хотите, чтобы я поговорила с ним, верно? С Маликом, я имею в виду.

Лицо агента ФБР ничего не выражает.

– А вы сами хотите побеседовать с ним?

– Я не стану отвечать на этот вопрос.

– Почему?

Я сердито качаю головой.

– Не играйте со мной в свои игры, агент Кайзер. На ваш вопрос не может быть правильного ответа. Если я скажу, что хочу разговаривать с Маликом, вы заподозрите, что у меня была с ним связь. Если я скажу, что не желаю с ним видеться, вы спросите: «Почему?» – как будто я что-то скрываю. Вы хотите чтобы я поговорила с этим человеком или нет?

Кайзер извиняющимся жестом выставляет перед собой руки.

– Похоже, мы не с того начали. Это моя вина. Почему бы нам не присесть? – Он жестом указывает на кухню.

Я остаюсь стоять, а он опускается на стул и ждет. Я смотрю на Шона, тот пожимает плечами и усаживается справа от Кайзера. Спустя мгновение я сажусь напротив агента ФБР.

– Я знаю, что положение сложилось непростое, – начинает Кайзер. – Но это все пустяки по сравнению с тем, что обрушится на вас, когда вы переступите порог своего дома. У нас два убийства, совершенных за три дня. Газетчики сходят с ума. Если они узнают, что Малик попросил предоставить ему возможность побеседовать с вами, будет очень плохо. Если они узнают о… – Кайзер кивает на Шона и меня, – вы оба можете распрощаться с карьерой.

– Почему это? – спрашивает Шон вызывающим тоном. – У нас роман, пусть так. Это не имеет никакого отношения к работе.

Кайзер смотрит на стол, на котором разложены фотографии места преступления и копии полицейских рапортов и отчетов.

– Дерьмо… – бормочет Шон.

Я вижу по его лицу, что он с трудом верит в происходящее. Он думает о жене и детях. О своей отставке. Я чувствую себя еще более одинокой и покинутой, чем прошлой ночью.

– Ребята, я вам сочувствую больше, чем вы можете себе представить, – говорит Кайзер. – Женщину, с которой живу, я встретил во время расследования одного громкого убийства. В то время я не был женат, но вполне могу представить, каково вам приходится. О'кей? Но прямо сейчас мы с вами должны сосредоточиться на этом деле. Если мы его раскроем, то попутно сами собой решатся и другие проблемы.

– Откуда вы узнали о нас? – спрашивает Шон. – Откуда вы узнали, что я здесь?

Кайзер бросает на него выразительный взгляд, словно хочет сказать: «Не держите меня за дурака», после чего оборачивается ко мне:

– Вы правы, доктор Ферри. Если вы осознаёте всю важность этой встречи, я бы хотел, чтобы вы побеседовали с Маликом. Судья почти наверняка вынесет сегодня решение о его аресте за неуважение к суду. Малик наотрез отказался предоставить нам имена своих клиентов или истории их болезней. Что до меня, то я бы предпочел пока оставить его на свободе, но на нас оказывают сильное давление. Так что нам нужен хотя бы какой-то сдвиг или прорыв в этом деле. Мы и так уже находимся в противостоянии с Маликом. Прежде чем мы арестуем его и он предстанет перед судом, я бы хотел выудить из него все, что только возможно. А поскольку он обратился с просьбой устроить ему разговор с вами, нам представилась уникальная возможность добиться этого.

– Но…

– Встреча подобного рода, конечно же, является рискованной, причем во всех смыслах. Прежде чем решиться на нее, нам с вами предстоит весьма откровенный разговор. И здесь не должно быть места обидам или уязвленному самолюбию.

Джон Кайзер всего на три или четыре года старше Шона, но в нем чувствуется искренность и такая глубина натуры, что последний рядом с ним выглядит просто мальчишкой. И еще усталость, которая не имеет ничего общего с возрастом… Шон далеко не мальчик. Он ветеран отдела по расследованию убийств, и ему многое довелось повидать на своем веку. Интересно, что же пришлось пережить фэбээровцу, от чего он так постарел?

– Я понимаю, – отвечаю я. Перспектива оказаться лицом к лицу с Натаном Маликом и поговорить с ним вызывает у меня странное возбуждение. – Задавайте свои вопросы.

– Ваш отец служил во Вьетнаме, правильно?

– Правильно.

– Один срок? С шестьдесят девятого по семидесятый год?

– Да.

– А в восемьдесят первом он был убит?

Я подавляю желание выразить свое неудовольствие.

– Правильно. В то время мне было восемь лет.

– Я попытался получить копию отчета о вскрытии вашего отца, но, похоже, его оригинал властями штата Миссисипи утерян. Я хочу спросить, нет ли какой-либо связи между убийством вашего отца и убийствами, которые произошли здесь в течение последнего месяца?

– Вы имеете в виду следы укусов? Что-нибудь в этом роде?

– Все, что угодно. Любое сходство.

– Ничего общего. Вы предполагаете, что мой отец познакомился с Натаном Маликом во время службы во Вьетнаме?

– Вполне возможно. Может быть, они встретились еще до Вьетнама. Натан Малик и ваш отец… оба родились в пятьдесят первом году, и оба в штате Миссисипи. Пусть и в разных городах, которые отстоят друг от друга на две сотни миль, но их пути могли пересечься и до Вьетнама, и потом, когда оба оказались в этой стране.

Шон начинает проявлять признаки нетерпения.

– А что записано в их личных военных делах? Это в самом деле возможно?

– Если бы все было так просто, – говорит Кайзер. – Я видел личное дело Малика, но все сведения о военной службе Люка Ферри засекречены до две тысячи пятнадцатого года.

У меня вдруг возникает чувство, что я наблюдаю за происходящим со стороны. Я как будто не принадлежу к этому миру.

– Я не могу в это поверить.

– С чем, черт возьми, мы столкнулись, Джон? – спрашивает Шон.

– Не имею ни малейшего понятия. Пока, во всяком случае. – Кайзер уязвлен, и это заметно. – Можно сказать лишь, что это дело намного сложнее, чем мне показалось на первый взгляд. – Он поворачивается ко мне. – Я знаю, это очень неприятно, когда в личной жизни начинают копаться посторонние люди, доктор. Но если вы можете…

– Задавайте свои вопросы, – повторяю я. – Я догадываюсь, что самое плохое вы приберегли напоследок.

У Кайзера такой вид, словно он предпочел бы не касаться темы, о которой неминуемо пойдет речь.

– После нашего вчерашнего разговора я позвонил доктору Кристоферу Омартиану. Чтобы выяснить, что он помнит о Малике.

Я закрываю глаза и приказываю себе успокоиться. Крис Омартиан пытался покончить с собой из-за меня. Вероятно, он многое мог бы порассказать обо мне, причем ничего хорошего.

– Доктор Омартиан весьма нелюбезно отозвался о вас, – подтверждает мои опасения Кайзер. – Я понял, что он к вам до сих пор неравнодушен, даже после всего, что произошло. И в свете того, что он рассказал, я должен задать вам несколько вопросов.

– Валяйте.

– Он высказал предположение, что вы можете страдать маниакально-депрессивным психозом.

– Я им не страдаю. Но мне поставили диагноз «циклотимия».

Кайзер бросает на меня вопросительный взгляд.

– Цикло… что?

– Циклотимия – это легкая форма биполярного расстройства. У меня наблюдаются маниакальные симптомы, которые по своей выраженности не подпадают под определение настоящего маниакального психоза. Такие симптомы называются гипоманией или гипоманиакальным состоянием. Диагноз зависит от частоты и степени тяжести проявления маниакальных приступов.

Агенту ФБР явно требуются разъяснения.

– Послушайте, я страдаю депрессией. Иногда у меня случаются приступы маниакального поведения. Они наблюдаются с разной частотой. Шон терпел мои перепады настроения в течение почти двух лет. Я могу впасть в суицидальную депрессию, а неделю спустя парить над землей от счастья. Я считаю себя неуязвимой, могу пойти на неоправданный и сумасшедший риск. Иногда я совершаю не очень приятные поступки. И иногда – не слишком часто – не помню того, что их совершила.

Кайзер бросает выразительный взгляд на Шона, и тот несказанно удивляет меня, заметив: