Кровавая работа

с наживкой, но срывалась с него. Вот и сейчас, открыв глаза, Маккалеб увидел тоненькую, как леска, линию зонда, которая находилась глубоко в его сердце.

– Отлично. То, что надо, – сказала Бонни. – И теперь уже выбираемся обратно. Вы молодчина, Терри.

Она легонько похлопала его по плечу, а он даже голову не мог повернуть, чтобы отблагодарить ее взглядом. Зонд вытащили, залепив марлевой повязкой разрез на шее. Крепление, удерживавшее его голову в ужасно неудобном положении, отстегнули. Маккалеб осторожно распрямил затекшую шею и дотянулся до нее рукой, чтобы растереть онемевшие мышцы. А потом он увидел склонившееся над ним улыбающееся лицо доктора Бонни Фокс.

– Как вы себя чувствуете?

– Особых жалоб нет. Конечно, это теперь, когда все уже позади, – ответил он.

– Лежите, я вернусь через некоторое время. Нужно проверить сердечную деятельность. И отнести в лабораторию образцы сердечной ткани.

– Бонни, мне нужно поговорить с вами, – сказал Маккалеб.

– Разумеется. Я вернусь очень скоро.

Спустя несколько минут две медсестры перекатили кровать Маккалеба из лаборатории, где брали разные анализы, в лифт. Он терпеть не мог, когда с ним обращались как с инвалидом. Он мог бы идти и сам, но это противоречило правилам. После биопсии сердца пациент обязан находиться в горизонтальном положении. В больницах вечно существуют какие-то глупые правила. А в «Сидарз-Синай» их оказывалось в сто раз больше, чем в других.

Его перевели вниз на шестой этаж в кардиологическое отделение. Пока его катили вниз по восточному коридору, он заглядывал в палаты счастливчиков, уже получивших новое сердце, и тех пациентов, которые ожидали трансплантации. Затем они миновали палату, в которой дверь тоже была открыта и где Маккалеб увидел мальчика, лежавшего на кровати с трубками, тянувшимися от его тела к аппарату «сердце-легкие». С другой стороны кровати сидел на стуле мужчина в костюме и смотрел на мальчика невидящим взором. Маккалеб отвернулся. Он знал, что счет идет на минуты. Этот малыш свое время отбегал, а подключенный к его организму аппарат лишь отдалял неизбежное. Мужчина в костюме – наверное, отец, решил Маккалеб, – с таким же выражением будет смотреть и на гроб своего сына.

Наконец сестры довезли Терри до его палаты. Потом перенесли его с каталки на кровать и на время оставили в покое. В ожидании доктора он устроился поудобнее. По опыту Маккалебу было хорошо известно, что может пройти и шесть часов с момента, когда он и Фокс расстались. Все зависело от того, насколько быстро бежит его кровь по трубкам в лаборатории и как скоро врач придет доложить об этом.

Хотя он давно был готов ко всякому. Старая кожаная сумка, в которой он когда-то таскал свой компьютер и бесчисленные папки давно забытых дел, теперь была набита старыми номерами журналов, которые Терри припас, чтобы скоротать дни в больнице.

Через два с половиной часа Бонни Фокс вошла в его палату. Маккалеб отложил в сторону журнал «Ремонт катеров», который листал.

– Ого, а вы быстро, – проговорил он.

– У нас в лаборатории не торопятся. Как себя чувствуете?

– Ощущение в шее такое, будто кто-то простоял на ней пару часов. А вы уже успели заглянуть и в лабораторию? – спросил он.

– Конечно успела, – улыбнулась Бонни.

– Ну и что мы имеем?

– Все пока хорошо. Отторжения не наблюдается, на всех уровнях показатели хорошие. Я пока очень довольна. Возможно, через неделю мы снизим тебе дозу пред-низона.

Все это она говорила, раскладывая на столике для еды радующие ее результаты лабораторного анализа. Бонни еще раз внимательно проверила, в каком порядке и количестве Маккалеб принимает лекарства утром и вечером. Последний раз, по его подсчетам, он проглотил восемнадцать пилюль утром и еще шестнадцать перед сном. Аптечка на его катере едва вмещала такое количество разных коробочек и пузырьков. Так что ему пришлось воспользоваться тумбочкой, стоявшей рядом с койкой в его каюте.

– Отлично, – обрадовался он. – Я устал бриться три раза в день.

Доктор Фокс свернула листы бумаги с результатами анализа и взяла со стола свой блокнот с зажимами. Пробежав глазами ответы на вопросы, которые Терри знал уже наизусть, Бонни спросила:

– Никакого озноба?

– Нет, я чувствую себя нормально.

– И поноса нет?

– Нет.

Благодаря ее постоянным проверкам и перепроверкам анализов Маккалеб знал, что озноб и диарея были двойным признаком отторжения чужого органа. Поэтому он как минимум дважды в день измерял температуру, потом измерял давление и считал пульс.

– Все важнейшие показатели выглядят прилично. Ты не мог бы немного наклониться? – попросила его Бонни.

Положив блокнот на стол, она дохнула на стетоскоп, чтобы согреть его, а затем послушала сердце своего пациента в трех разных точках спины. Затем он лег на спину и она послушала его грудь. После этого, приложив два пальца к его шее, измерила ему пульс, поглядывая на наручные часы. При этом она так близко наклонилась над ним, что Маккалеб почувствовал апельсиновый запах духов, которые почему-то ассоциировались у него с пожилыми дамами. Бонни Фокс к их категории не принадлежала. Он украдкой поглядел на нее, пока она считала пульс.

– Бонни, вы никогда не задумывались, стоит ли нам проделывать все это? – спросил он.

– Не разговаривайте, – раздалось в ответ. Наконец доктор прощупала пульс у него на запястье.

Потом она сняла со стены тонометр, надела манжету ему на руку и измерила давление, сохраняя суровое молчание.

– Очень хорошо, – сказала доктор после процедуры.

– Я рад, – улыбнулся Маккалеб.

– Так что мы должны проделывать? – спросила она, отвечая вопросом на его вопрос.

Это был ее характерный прием – неожиданно возвращаться к какой-то теме. Фокс всегда слышала, что говорил ей Маккалеб. Бонни была маленькой женщиной, так что белый халат был ей почти по щиколотку, ибо был рассчитан на более высокий рост. Она была примерно того же возраста, что и Терри, с коротко стриженными рано поседевшими волосами. На кармане халата была вышита эмблема кардиохирургической ассоциации. Осматривая Терри, она всегда была поглощена своим делом и больше ничем. Бонни была не просто хирургом, но и трогательно заботливым человеком, которому вы полностью доверяли: сочетание, которое в последнее время Маккалеб редко встречал у врачей. А в последние годы он их повидал немало. В ответ на такое отношение Маккалеб и сам всячески старался показать, что ему можно доверять. Словом, он полагал, что врач именно таким и должен быть, хотя в глубине души однажды признался себе, что вверять свою жизнь в ее маленькие руки ему все-таки страшновато. Правда, все его сомнения исчезали всегда так же быстро, как и появлялись, и он испытывал жгучий стыд. В день операции последнее, что он помнил перед тем, как погрузиться в долгий наркотический сон, было улыбающееся лицо его врача. И в этот самый момент Терри понял, что его уже ничто не страшит. Когда он вернулся с того света – к новой жизни и с новым сердцем, – его приветствовало все то же улыбающееся лицо.

Маккалеб не мог не поражаться тому факту, что за восемь недель, что прошли со времени операции, в процессе его выздоровления не было ни единого сбоя. Это было отличным доказательством того, что доверял он своему доктору не напрасно. За три года с момента, когда он впервые заглянул в ее кабинет, отношения, связывавшие их, давно переросли из деловых в дружеские. Во всяком случае, Маккалеб был в этом убежден. Они тысячу раз вместе обедали, при этом дискутируя на какие угодно темы, от возможностей клонирования до исхода суда над О.-Дж. Сим-псоном: , – и Маккалеб выиграл у Бонни сто долларов насчет первого приговора, прекрасно видя, что она свято верит вершителям правосудия и не желает признавать расовую подоплеку дела. Насчет второго приговора доктор с ним спорить не стала.

Но каких бы вопросов они ни касались, Маккалеб половину времени посвящал возражениям – просто потому, что ему нравилось с ней «бодаться». Вот и теперь Фокс поглядывала на него так, словно ждала очередного выпада.