Обскура

Жан открыл тяжелую дверь и, едва шагнув за порог, почувствовал, как забарабанил дождь по его котелку. Перед ним стоял сержант городской полиции в блестящей от влаги фуражке и отяжелевшем плаще. Полицейский протянул Жану руку, и тот пожал ее, спросив:

— Что на сей раз?

— Роды на Драконьей улице, — ответил сержант.

Несмотря на потоки воды, стекавшие с котелка и брызгавшие в лицо, Жан невольно улыбнулся. Роды были единственной счастливой причиной срочного вызова…

Прежде чем свернуть вслед за сержантом на улицу Святых Отцов, Жан повернул голову к набережной Сены и Лувру, но из-за пелены дождя ничего не было видно уже в десяти метрах. Благодаря проводнику он был избавлен от необходимости отыскивать дорогу в лабиринте улочек, погруженных во тьму, и мог обдумать свои действия по прибытии на место: выложить из сумки инструменты, сделать первые приготовления… Есть надежда, что самое необходимое уже сделано, — например, воду уже нагрели, — особенно если будущий ребенок в семье не первый.

— Пришли, — объявил сержант, замедляя шаги.

Подняв голову, которую он все это время держал опущенной, чтобы хоть немного укрыться от дождя, Жан едва успел разглядеть уже исчезающего в проеме двери подростка — тот, очевидно, ждал их здесь. Когда Жан и полицейский вошли вслед за мальчиком в узкую дверь, тот быстро, прыгая через две ступеньки, побежал по лестнице наверх. Они в свою очередь стали подниматься, оставляя за собой мокрый след от стекавшей с одежды дождевой воды.

Поднявшись на пятый этаж, Жан двинулся по узкому изогнутому коридору. Из дверей по обе стороны выглядывали любопытствующие соседи. Судя по всему, в основном тут жили рабочие: мужские и женские лица были грубыми, со следами усталости. Несколько жильцов, шедших навстречу, при его приближении прижимались к стене и смотрели на него с некоторым боязливым почтением, словно ждали от него чуда. Жан запыхался во время подъема по лестнице, но старался этого не показать. Из-за тонкой перегородки, почти не заглушавшей звуков, донесся крик боли, что вызвало новую волну перешептываний.

Дверь в комнату была открыта. Жан ненадолго задержался на пороге и быстро окинул взглядом помещение. На пространстве площадью примерно двадцать квадратных метров собралось семь человек, не считая лежащей на кровати роженицы. Все они обернулись при появлении доктора: мужчина, очевидно отец семейства, две женщины и четверо детей, одним из которых оказался мальчик, встретивший Жана и полицейского внизу. Волосы у него были мокрые. Должно быть, он и бегал в полицейский участок. Жан более внимательно оглядел комнату: два небольших оконца, одно из которых приоткрыто, стол, несколько стульев, буфет, свернутый матрас в углу, чугунная печка, на ней — таз с водой, которая уже понемногу начинала закипать. Ну что ж, по крайней мере, об этом они позаботились… Значит, они живут в этой комнате как минимум вшестером. А скоро их будет семеро — если все пройдет хорошо, добавил Жан про себя. Его пальто и котелок промокли насквозь, но он не видел подходящего места, куда их можно было бы повесить. А если он оставит их в коридоре, то рискует никогда больше не увидеть. Наконец он протянул их уже знакомому мальчику.

— Как тебя зовут? — спросил Жан.

— Анж [1], — ответил парнишка, взглянув ему прямо в глаза.

Присутствующие по-прежнему не отрывали от доктора глаз. Роженица снова приглушенно вскрикнула — очевидно, его присутствие смущало ее до такой степени, что она даже не осмеливалась кричать громко. Всего три минуты после предыдущей схватки, быстро прикинул Жан. Стало быть, он пришел как раз вовремя.

— Здесь слишком много народу, — мягко сказал Жан. — Мне хватит и одного человека в помощь. Может быть, вы?.. — Он обернулся к одной из двух присутствующих женщин, более симпатичной и приветливой на вид, — брюнетке с угольно-черными глазами и ресницами, чьи волосы были собраны в тяжелый узел на затылке.

Она с серьезным видом кивнула, и все остальные вышли из комнаты. На столе остались только куски чистого полотна, сложенные в стопку, и таз с водой. Жан снял сюртук и повесил его на спинку стула, закатал рукава рубашки до локтей. Затем подошел к кровати и слегка сжал руку женщины, на лбу у которой выступили крупные капли пота.

— Все идет как надо, не беспокойтесь. Да и потом, вам ведь уже не привыкать, — попытался пошутить он.

Женщина в ответ изобразила на лице улыбку, больше похожую на гримасу боли. Жан раскрыл сумку и вынул оттуда металлическую коробку с инструментами, банку вазелина и сверток гигроскопической ваты. Все это он разложил на столе, затем шире открыл окно. Вместе с грохотом дождя по окрестным шиферным крышам в комнату ворвался поток свежего воздуха.

— Вот, теперь вам будет чем дышать, — сказал он и сделал ярче свет единственной в комнате керосиновой лампы. После чего добавил: — Пойду вымою руки.

Писк новорожденного, которого Жан осторожно взял в руки шесть часов спустя, — все еще связанного с матерью пуповиной, словно огромной артерией, — оживил утихшее за это время любопытство соседей, и они снова столпились на пороге комнаты. Многие из них собрались в коридоре и даже во дворе, благодаря тому, что дождь наконец перестал. Можно было подумать, что сейчас народ выстроится вдоль всей улицы, до самой церкви Сен-Жермен-де-Пре — по крайней мере, такое впечатление возникло у самого доктора, зачарованного явлением новой жизненной силы, исторгнутой на свет содрогающимся материнским лоном.

Испытывая смертельную усталость, Жан положил младенца между бедер женщины, которая попыталась поднять голову, чтобы разглядеть своего новорожденного, и занялся приготовлениями к тому, чтобы перерезать пуповину. Из металлической коробки он достал моток стерильной шелковой нити и, обмотав ею пуповину с одного конца, затянул так крепко, что нить полностью исчезла в образовавшейся кожной складке. Затем сделал то же самое с другого конца и только после этого перерезал пуповину.

Когда новорожденного опустили в таз с теплой водой, он заплакал громче. Помощница Жана с улыбкой наблюдала за его действиями, держа наготове чистое полотенце. Усатая физиономия отца семейства показалась из-за приоткрытой двери.

— Мальчик! — объявил Жан, протягивая ребенка помощнице, которая тут же с готовностью его подхватила.

«Мальчик!» — эхом зашелестели голоса в коридоре.

Как только младенца запеленали и положили рядом с матерью, он перестал плакать. С лица матери не сходило умиротворенное выражение. Наполовину закрыв глаза, она нежно гладила сына, который уже с жадностью причмокивал губами, требуя молока. Инстинкт жизни, подумал Жан с восхищением, хотя сам едва держался на ногах после шести часов непрерывной сосредоточенности. Теперь оставалось лишь дождаться последа — выхода плаценты и зародышевых оболочек, — после чего наконец можно будет вернуться домой и поспать несколько часов.

Отец новорожденного мальчика откупорил бутылку вина и наполнил уже выстроенные на столе стаканы. Жан взял протянутый ему стакан и вместе со всеми выпил за здоровье маленького Раймона. Кислое вино защипало язык и не сразу проскользнуло в горло, которое непроизвольно судорожно сжалось. В комнате сейчас находились примерно полдюжины взрослых — некоторые, судя по виду, уже готовы были отправляться на работу — и четверо детей, личико каждого из которых было бледным и осунувшимся от недосыпа. Однако не имело смысла просить их оставить мать в покое — эта комната была единственным жилищем для всей семьи.

Духота становилась все сильнее. Жан встал, что потребовало от него некоторых усилий, и открыл второе окно. Теперь нужно было позаботиться о матери. Помощница Жана снова поставила греться воду, а собравшиеся взрослые и дети потянулись в коридор. Доктор задержался на пороге рядом с отцом семейства. Взгляд у того был мутным — от волнения или от вина?.. Мужчина выглядел всего лет на десять старше Жана, однако у него уже было пятеро детей, считая новорожденного мальчика. Все четверо старших были рыжеволосые, с карими или зелеными глазами, больше похожие на ирландцев, чем на французов, если не считать болезненной бледности — ведь воздействие парижского воздуха не могло не сказываться. Наверняка ждут не дождутся, когда им исполнится по шестнадцать и можно будет расправить крылья и улететь из семейного гнезда, в тесноте которого жизнь становится все более невыносимой… После трех лет врачебной практики Жан хорошо знал эту музыку.