Библиотекарь или как украсть президентское кресло

Бумага оказалась подпиской о неразглашении. Это была обычная типовая форма, в которой организация или богач, нанимающие сотрудника, сообщают ему, что если он сболтнёт лишнее, они разорят его дотла, сдерут с него последнюю рубашку, выгонят его из его же собственного дома, снимут колёса с его же машины и отберут все деньги, что он скопил себе на безбедную старость. Конечно же, я подписал, какие у него могут быть тайны, которые мне вдруг бы понадобилось или захотелось обнародовать? В конце концов, я тут только на два дня, пока Элайна отдыхает или ходит по врачам, ну или чем она там занимается.

— Вам нравится поэзия? — в этот момент я шарил по карманам в поисках ручки.

— Да, конечно.

— Нет, я говорю о настоящей поэзии. С рифмой. И со смыслом.

— Такую как, например,

процитировал я, покосившись на полку, где горделиво возвышались двадцать шесть кожаных томиков Редьярда Киплинга — полное собрание сочинений, между прочим.

Это стихотворение о судьбе индийского мальчика, который прислуживал британским солдатам и был им настолько верен, что даже принял пулю, предназначенную для его хозяина, стихотворение написано как раз от лица этого солдата. Это стихотворение — панегирик империализму и в нём много бытового расизма из серии: «Многих белых он белее»…

Но при всём при этом Киплинг очень талантливый писатель, редко какой писатель может сравниться с ним, у него есть прекрасные описания, бытовая речь очень удачно вплетена в канву повествования, его стихи пронизаны гуманностью, они похожи на поход прекрасно вымуштрованной конницы, его рифмы не кажутся вымученными, наоборот, его рифмы зачастую настолько удачны, что сказать то же самое как-то по-другому попросту невозможно.

Киплинг писал и про приключения мальчишек, и про империализм, и мне в мои десять-одиннадцать лет он очень нравился, я даже заучивал его стихи наизусть. Мне всегда казалось, что в ребяческой страсти к ковбойским кричалкам-сопелкам, к лихаческому бахвальству, к людям, исследующим Индию, к мушкетёрам Его королевского величества и, конечно же, к солдатам Её королевского величества есть что-то благородное.

Стоуи тоже когда-то был десятилетним мальчиком и тоже учил эти стихи наизусть. Он пробормотал строчки вместе со мной и принялся читать дальше, тем самым вынудив и меня произнести заключительные сентиментальные строфы:

Тут Стоуи позвонил в колокольчик, и буквально через несколько секунд в комнату вошла горничная. «Рита, принесите мне, пожалуйста, выпить, — что именно он хотел выпить и не подумал сказать, — и захватите ещё один бокал для библиотекаря».

Напитком оказалось дорогое бургундское вино, но какое именно, я не увидел, потому что налито оно было в графин. Как и мой хозяин, я пил небольшими глоточками, смакуя каждый глоток, но он пил быстрее меня и, казалось, полностью ушёл в процесс. «Когда я был ребёнком, карты были красными, — протянул он и быстро добавил: — Я сейчас не коммунистов имею в виду».

— Я вас понял.

Я прекрасно помню большие карты миры, на которых крошечная Англия и Британская Империя (или позже Содружество) всегда обозначались красным цветом, в середине пятидесятых этих карт было ещё довольно много. И красных территорий было очень много: Канада, Индия, Австралия, большая часть Африки, протектораты на Ближнем Востоке, несколько передовых точек по азиатскому тихоокеанскому побережью, словом, если повернуть глобус, можно было своими глазами убедиться в справедливости поговорки о том, что над британской империи солнце не заходит никогда.

— Это Киплинг сказал, что пора уже нам, американцам, принимать олимпийский факел.

— Да, вы правы.

Если быть точнее, то Киплинг сказал, что теперь мы, как белые люди, должны взвалить на себя бремя, в поэме, озаглавленной так же и изданной в журнале «МакКлюр» в 1899 году.

— И мы приняли его, сынок, при-ня-ли.

— Гм…

— Вот здесь — моя жизнь, — тут Стоуи показал дрожащим пальцем в угол комнаты, где нижние полки были завалены газетами, перед полками стояли пластиковые боксы с крышками, открывающимися одним нажатием на два замочка на крышках, — и не только здесь. Дом забит этим. Ну что ж, за работу! Сейчас же за работу!

Работа сама по себе была не сложной. Большая часть его бумаг касалась земель, которые он обустроил и продал с выгодой для себя. Обнаружив, что прислугу можно очень здорово использовать, я начал немедленно этим пользоваться, можно даже сказать, я стал родоначальником дела «Как сделать так, чтобы прислуга служила вам великолепно», и совершенно позабыл о своей врождённой склонности ко всеобщему равенству. Рита, горничная, подавала кофе и другие напитки. Когда я соберусь уходить, надо сказать об этом Биллу, швейцару, и он подгонит мою машину. Обращаясь ко мне, и Билл, и Рита называли меня «сэром». Я объяснил им, что я такой же наёмный работник, как и они, и попросил не называть меня «сэром».

— Да, сэр, — сказал Билл.

— Конечно, сэр, — сказала Рита.

На третий день после работы я поехал домой. Вдруг раздался телефонный звонок, и Билл спросил, почему я дома. Я объяснил ему, что просто замещал Элайну. Два дня, как она и просила. «Разве она не вернулась?»

— О Господи! Нет, её нет, и мистер Стоуи очень огорчён этим обстоятельством. Дело в том, что он был настроен на работу.

— Я не знаю, где она. Сегодня был трудный день.

— Если бы вы согласились, я мог бы прислать за вами машину. Для многих людей управление машиной — это большой стресс, я их прекрасно понимаю.

За мной ещё никогда не присылали машину, так что я согласился.

Приехала большая «БМВ», просто огромная. Шофёра звали Раймондом. Он был очень вежлив, но лицо у него было несколько устрашающим.

На следующий день Билл позвонил мне на работу. Он не смог дозвониться до Элайны, и чтобы не получилось так, что она снова не придёт, а ему придётся отдуваться, он спросил меня, не могу ли я приехать к ним ещё разок. Если бы я согласился, Раймонд мог бы подобрать меня прямо у дверей университета, а кухарка приготовит перекусить, если бы это могло скрасить моё неудовольствие. Старик так переживает за свою затею!