Штурвал тьмы

Комната оказалась маленькой, как тюремная камера — быть может, футов четырнадцать на десять. Шесть узких запирающихся шкафчиков вмонтированы в дальнюю стену. Здесь не нашлось ни столов, ни стульев, ни ванной комнаты. Стены слева и справа занимали спартанские койки, укрепленные в три яруса друг над другом. В изголовье каждой имелась маленькая полка с лампочкой. Констанс огляделась и заметила, что каждая из полок была заполнена книгами, фотографиями дорогих людей, засушенными цветами, журналами — маленький грустный слепок личности, занимающей койку.

— Вы живете здесь вшестером? — спросила девушка недоверчиво.

Мария кивнула.

— Я и представить не могла, что условия такие стесненные.

— Это еще ничего. Вы бы видели палубу И, где спит персонал НОП.

— НОП?

— Не общающийся с пассажирами. Прислуга, которая стирает, моет машинные отделения, готовит пищу. — Мария покачала головой. — Как тюрьма. Они по три-четыре месяца не видят дневного света, не дышат свежим воздухом. Работают по шесть дней в неделю, по десять часов. Плата от двадцати до сорока долларов за сутки.

— Но это же меньше минимальной оплаты!

— Минимальной оплаты в какой стране? Мы же нигде — посреди океана. Здесь нет законов о минимальной оплате труда. Судно зарегистрировано в Либерии. — Марии огляделась. — Мои товарки уже в столовой. Пойдемте туда.

Она повела спутницу кружным путем, через узкие, пропахшие потом коридоры. Грин старалась не отставать. Пищеблок размешался в средней части судна — большое помещение с низким потолком. Служанки, все в форменной одежде, склонив головы над тарелками, сидели за длинными столами вроде тех, что в закусочных самообслуживания. Когда новоприбывшие заняли места в очереди к буфетной стойке, Констанс осмотрелась вокруг, пораженная серостью помещения. До чего же оно отличалось от пышных ресторанных залов и импозантных гостиных, где роскошествовали пассажиры.

— Здесь так тихо, — проговорила она. — Почему люди не разговаривают?

— Все устали. И еще все подавленны из-за Хуаниты. Горничной, которая свихнулась.

— Свихнулась? Как это? Мария покачала головой:

— Такое нередко бывает — правда, обычно к концу путешествия. Хуанита сошла с ума… вырвала себе глаза.

— Господи помилуй! Вы ее знали?

— Немного.

— У нее были какие-то проблемы?

— У всех нас тут проблемы, — совершенно серьезно ответила Мария. — А иначе мы не пошли бы на такую работу.

Обе выбрали блюда из неаппетитного набора: жирные куски вареной солонины, раскисшая капуста, размякший рис, липкая картофельная запеканка с мясом, бледные квадратики желтого кекса на противне, — и Мария повела сообщницу к ближнему столу, где апатично ковырялись в своих тарелках две ее соседки по комнате. Мария представила их Констанс: молодая темноволосая гречанка по имени Ника и Лурдес, филиппинка средних лет.

— Я не видела тебя раньше, — нахмурившись, произнесла с сильным акцентом Ника.

— Я приставлена к каютам на восьмой ралубе, — ответила Констанс, коверкая слова на немецкий лад.

Гречанка кивнула:

— Смотри, осторожнее, это не твоя столовка. Гляди, чтобы она тебя не увидела. — Ника кивнула в сторону коренастой тетки командного вида с кудрявыми высветленными волосами, которая стояла в дальнем углу, хмуро обозревая помещение.

Женщины вели отвлеченный разговор о том о сем на странной смеси языков с добавлением английских слов — некий усредненный язык, общепринятый на нижних палубах. Большей частью разговор вертелся вокруг горничной, которая обезумела и искалечила себя.

— А где она сейчас? — спросила Констанс. — Ее эвакуировали на вертолете?

— Слишком далеко от суши для вертолета, — покачала головой Ника. — Ее заперли в лазарете. А теперь мне досталось убирать половину ее номеров. — Она поморщилась. — Я знала, что Хуанита ищет неприятностей на свою голову, всегда болтала о том, что видела в пассажирских каютах, совала свой нос куда не надо. Хорошая горничная ничего не видит, ничего не помнит, делает свое дело и держит рот на замке.

Констанс мысленно поинтересовалась, всегда ли сама Ника следует своему же совету.

Гречанка же тем временем продолжала:

— А как она болтала вчера за обедом! Все о той каюте с кожаными ремнями на кровати и вибратором в тумбочке. Чего ее понесло шарить по тумбочкам? Любопытство сгубило кошку. А теперь мне убирать половину ее кают. Проклятый корабль!

Ника поджала губы в знак неодобрения и, как бы подкрепляя высказывание, выпрямилась и скрестила руки на груди.

Последовали согласные кивки и бормотание.

Ника, воодушевленная, продолжала:

— И еще пассажирка исчезла. Слыхали об этом? Наверное, бросилась в море. Говорю вам, этот корабль проклят!

Констанс быстро вмешалась, чтобы прервать поток слов:

— Мария сказала, вы работаете в больших люксах. Вам повезло — у меня только обычные номера.

— Повезло? — Ника воззрилась на Грин, точно не веря своим ушам. — В два раза больше работы!

— Но и чаевые больше, верно?

Гречанка скривилась:

— Богачи дают самые маленькие чаевые. И всегда ворчат: то не так, другое не эдак. Тот ρυπαρσς [26] из триплекса заставляет меня приходить по три раза на дню, чтобы перестелить ему кровать.

Удача! Один из людей в списке Пендергаста — Скотт Блэкберн, миллиардер, владелец каких-то интернет-компаний, — как раз занимал одну из двух кают-триплексов.

— Ты имеешь в виду мистера Блэкберна?

Ника покачала головой:

— Нет. Блэкберн еще хуже! У него своя горничная, она сама меняет белье. Ко мне относится как к грязи, будто я ее служанка. Теперь из-за Хуаниты придется убирать еще и этот триплекс.

— Он привез с собой горничную? — спросила Констанс. — Зачем?

— Он все с собой привез. Свою кровать, свои ковры, свои статуи, свои картины, даже свой рояль. — Ника с отвращением потрясла головой: — Бэ! Ну и гадкие же они: уродливые и ρυπαρσς.

— Какие? — переспросила Констанс.

— Богачи чокнутые. — Ника опять выругалась на греческом.

— А его друг из соседней каюты, Теренс Кальдерон?

— А! Тот ничего. Дал хорошие чаевые.

— Ты и его номер убираешь? Он тоже привез собственные вещи?

— Кое-что. Много старинных. Французские. Очень красивые.

— Чем они богаче, тем хуже, — нарушила молчание Лурдес. Она говорила по-английски прекрасно, лишь с небольшим акцентом. — Вчера вечером я была в каюте у…

— Эй! — прогремел окрик. Констанс обернулась и увидела прямо за спиной начальницу. Та стояла, уперев руки в широкие бока, и злобно смотрела на нее. — Встать!

— Вы мне говорите? — отозвалась Констанс.

— Я сказала: встать!

Девушка спокойно поднялась.

— Я тебя раньше не видела. Как звать?

— Рильке, — ответила Констанс. — Лени Рильке.

— Где твой блок?

— На восьмой палубе.

На лице мегеры появилось выражение мрачного торжества.

— Я так и думала. Ты прекрасно знаешь, что тебе нельзя есть здесь. Марш в свою столовую.

— Какая разница? — невинным тоном возразила Констанс. — Здесь еда ничуть не лучше.

Торжество на лице начальницы сменилось изумлением.

— Ах ты, наглая сука!.. — Она с размаху ударила Констанс по щеке.

Грин никогда до этого не били по лицу. На миг девушка остолбенела, затем инстинктивно шагнула вперед, сжимая в руке вилку. Что-то в этом движении заставило глаза бригадирши широко раскрыться. Разъяренная фурия отступила на шаг.

Констанс медленно положила вилку обратно на стол. Вспомнила о Марии и своем обещании сохранить тайну и опустила глаза. Казулина смотрела на безобразную сцену с побелевшим лицом. Две другие горничные усердно разглядывали свои тарелки.

Вокруг возобновилось приглушенное и равнодушное журчание голосов, прерванное было скандалом. Констанс взглянула на свою обидчицу, запоминая лицо. Затем — с пылающей щекой — отошла от стола и покинула пищеблок.